Павел Деревянко – один из наиболее ярких и необычных российских актеров, одинаково интересный как в своих театральных работах, так и в кино. Каждая его роль – это объем и глубина, это острый рисунок и парадоксальный ракурс. Тбилисцам посчастливилось увидеть Павла Деревянко в спектакле Андрона Кончаловского «Три сестры», представленного в рамках Тбилисского международного театрального фестиваля. Вскоре на телеэкран выходят очередные серии гротескового детектива «Обратная сторона Луны», в котором артист исполнил роль капитана милиции.   
– Павел, часто возникает ощущение, что ваши странные герои существуют на грани реального и ирреального миров... Как вы сами считаете, откуда это?
– Вообще в профессии мне просто повезло. Хотя ничего не бывает просто так. Мне интересна сложная жизнь, сложносочиненные персонажи, человек вообще. Сам я, как говорят, из «простых». Но стараясь оставаться простым, я приобретал мудрость, какие-то качества, которые могли бы отразиться на сцене или экране. Как какой-то интеллектуальный, духовный багаж. Как бэкграунд, второй план. Так я и двигался – к простоте-непростоте. На самом деле, хочется оставаться простым. Не забывать, кто ты есть, откуда взялся, откуда «ноги растут». Не отрываться от земли и в то же время развиваться. Я стал больше понимать и чувствовать человека. Но четкого ответа на вопрос – как это все происходило, каким образом у меня проявились эти качества – у меня нет. Я ведь обычный, ничего из себя не представляющий человек. Но если ты хочешь развиваться, если у тебя огромные амбиции – а они у меня есть, я очень много хочу сделать, – то, безусловно, ты не можешь не приобретать каких-то новых качеств, ощущений, не чувствовать других людей и себя самого. Самая лучшая черта, которая мне нравится в самом себе, – это, прежде всего, чистота. Во мне дерьма нет, извините. И  люди это чувствуют. Как будто мы знакомы уже давным-давно. И никак не может этому поверить. Ты сейчас смотришь на меня и думаешь: так и есть! Так что расслабься, ни о чем не думай, и все будет хорошо. Вот эти выстроенные стеночки, лед – все это лишнее. Если мы общаемся и нам интересно, то больше ничего и не нужно. Вот такие у меня особенности. Это было и раньше во мне. Очень много Чехов мне дал в интепретации режиссера Андрона Сергеевича Кончаловского. Это я понял, когда несколько лет назад мы выпустили «Трех сестер» и я вдруг осознал, что изменился. Я понял, что все мы грешные, все мы непростые и все мы слабые. Каждый из нас... И я прощаю человеку его слабости, комплексы, маски. Стараюсь просто не обращать на это внимание. Потому что знаю: во мне самом есть эти слабости, комплексы и недостатки... возможно, другие. Я не хуже и не лучше. Все мы в этом смысле одинаковые. С помощью масок или... странностей это сделать невозможно: мы от себя отдаляемся. Я это давно, наверное, понял. Словом, моя задача – прийти к себе. Ведь на самом деле я просто хочу быть счастливым – вот и все. И хочу развиваться дальше.
– А что нового вы открыли в самом себе в последнее время?  
– Осознаю опять-таки свои слабости. Пытаюсь с ними жить. Ничего нового я про себя не узнал, потому что для этого нужны какие-то испытания, новые обстоятельства жизни, которые заставят тебя как-то поступать, действовать. Таких обстоятельств не было.
– Но ведь каждая новая роль – это тоже испытание  и тоже новое обстоятельство.
– Мне интересен человек во всех своих проявлениях, я изучаю все тонкости, технику жизни, технику поведения человека. Хочу алгеброй гармонию поверить. Из чего она состоит? Вот это я и пытаюсь развивать в себе. А через это у меня и получаются персонажи разные. Я в себе чувствую  все эти начала – и плохое, и хорошее, и божественное,  и ужасное. Я давно все это в себе увидел и  уже давно пытаюсь быть честным с собой. Так у меня и получается. Вот с этой честностью и живу. И она мне помогает. Это основное правило, которое я задал себе, как вектор жизненного поведения, еще учась в институте – в 1997-98 гг., я  понял, как мне жить и развиваться дальше. С тех пор ничего не изменилось, к счастью, я никуда не ушел слишком в сторону. Человек слаб, как мы знаем, а вокруг творческого человека много соблазнов и страстей, которые уводят от цели.  Я понимал уже тогда, что правда где-то посередине. И это место – посередине – самое близкое к объективности. Но чтобы держаться центра, нужно узнать, так сказать, края. Я их узнавал и познавал, и узнаю до сих пор. Но у меня есть ангел-хранитель, который уже окреп и сидит у меня на плече. Он мне помогал и сейчас помогает, и я его не подводил и не подвожу.
– Значит, познавая, как вы говорите, края, вы не слишком сильно отклонялись от курса?
– Не слишком сильно отклонялся, не запудривал себе мозги. Слава богу, у меня не было невероятных звездных взлетов. Конечно, твое эго хочет, чтобы было все и сразу.  К примеру, в фильме «Девятая рота» я должен был играть одну из главных ролей  вместо Алексея Чадова. Все шло к этому, но...
– Расскажите, пожалуйста,  о годах учебы в театральном. Это был трудный для вас период?
– На первом курсе я был самым худшим, меня вообще никто не воспринимал всерьез. Я не знаю, как меня не выгнали. Конечно, я ничего из себя не представлял. Чуть-чуть обаятельный простачок, откровенный – таким и остался до сих пор. То, что я очень берегу в себе. Я много приобретаю, но это самое ценное. То, что раньше считал своей слабостью, – мягкий характер, например, – позднее я стал осознавать  как мое оружие, мою громадную силу. Это – природные качества.
– А у вас действительно мягкий характер?
– Да. Повторяю, слава Богу, что у меня не было больших взлетов и падений. Никто меня не предавал, я не терял близких и не очерствел. Доверял и продолжаю доверять людям. Правда, не так, как раньше. Отдавая себе отчет во многих вещах, которые со мной и рядом со мной происходят.  
– То есть, вы смотрите немного со стороны на то, что с вами происходит?  
– Это абсолютно точно. Я понимал, что объективность – это не только моя правда. Как минимум, есть еще другая правда – твоего оппонента. А ведь может быть еще какая-то третья, четвертая... правда. Актер Михаил Чехов писал, что когда он существует в образе Ричарда III, то кричит, безумствует, плачет, но в это же время  наблюдает себя со стороны. И у меня так же сейчас. Находясь в определенной ситуации, могу видеть все со стороны. Это дает мне очень-очень много. Не веду какой-то спор, не кричу: «Я прав!» Потому что знаю: все это быссмысленно и бесполезно! Каждый прав по-своему. Это и есть стремление к объективности. Вначале многое было у меня в зачатке, а позднее я смог это в себе развить.
– Какие роли помогли вам почувствовать, осознать себя актером?
– Огромную роль в моей жизни сыграло везение. Мне очень сильно везло на хороших людей, друзей. Вокруг меня всегда были интересные личности,  я до сих пор их встречаю, и это счастье. Хорошие режиссеры, хорошие роли. Последние пять-шесть лет практически каждая моя работа на вырост. Вот сыграл Астрова в «Дяде Ване», Тузенбаха – в «Трех сестрах». Я знал, что не смогу сделать барона как такового. Ну какой я к черту барон? Но получилось, по-моему,  неплохо... Хотя  по рождению я из рабоче-крестьянской семьи. К сожалению,  не много читал, и у меня есть серьезные пробелы в образовании.
– А сейчас много читаете, стараетесь наверстать упущенное?
– Читаю, но не так много, как хотелось бы. Мне не хватает времени. Есть какие-то привычки. Это ужасно, по этому поводу я комплексую. Но что есть – то есть. Что касается роли, которая помогла мне почувствовать себя актером, то могу назвать «Обратную сторону Луны» – сериал, идущий по Первому каналу Российского телевидения. Я играю опера, который гоняется за маньяком. Его сбивает машина, он попадает в 1979 год, в тело своего отца, тоже опера, проживает его жизнь, в настоящем находясь в коме. В итоге сходит с ума. Тяжелейшая работа – она «весит» для меня несколько тонн. Каким способом показать, как человек сходит с ума? Вроде бы мне этого удалось добиться...
– На мой взгяд, фантастический реализм – способ, природа вашего актерского существования. Вы согласны с таким определением?  
– Фантастический реализм? Это прекрасно. Но сначала реализм – это первый план, а потом уже прочитывается «фантастический». Самое интересное для меня в профессии – быть органичным, как природа. Как вода, как трава. Чтобы не было никаких вещей, за которые цепляется глаз. У нас, актеров, это преобладает – когда ты видишь зазоры между актером и ролью. Умозрительно можешь что-то представлять, но нет целостного впечатления. Наши образчики – старые, прекрасные, гениальные звезды советского времени. Веришь абсолютно всему. Как сейчас – голливудские звезды. Смотришь историю – и сопереживаешь актеру, актерам. Реализм фантастический? Не знаю. Но я к этому стремлюсь. Как я могу сформулировать то, чего добиваюсь? Это когда люди смотрят магию и не могут в это поверить, и ни о чем другом не могут думать. Вот это мне очень интересно – взять и украсть внимание у зрителей. Что это значит? Реализм, без швов, плюс какой-то... «фантастический» объем.
– Вы сказали, что у вас очень большие амбиции. В чем они заключаются?
– В чем заключаются амбиции? Раствориться в воздухе – как солнце. Чем я больше развиваюсь, тем больше понимаю, что нет предела совершенству. Если вы у меня спросите, что бы я хотел сыграть, что самое сложное? Божественную суть передать – вот что! Потому что ее невозможно сыграть. Ты должен ею быть. Магия должна быть.
– А вы, обладая качествами психологического воздействия, иногда не пользуетесь этим в общении с людьми?
– Ну, конечно, пользуюсь. Есть одно качество, которое я в себе развил: человеку, который только знакомится со мной, кажется, что мы общаемся уже много-много лет. Конечно, я этим пользуюсь. Но не по-плохому.
– В фильме «Великая», сравнительно недавно показанном по телевидению, вы сыграли Петра III.  Это личность, во многом неразгаданная. Чем вам была интересна эта роль?
– Мне очень-очень понравилось сниматься в этой картине. Просто с точки зрения профессии. Он был немец, и мне нужно было проделать очень большую работу, чтобы это сыграть. Хорошо, что у меня есть Тузенбах, который положил начало моему легкому существованию в роли.
– Тузенбах – тоже немец...
– Кстати, да. Для роли Петра III я долгое время изучал немецкий акцент, взял несколько уроков игры  на скрипке. Это была тяжелая работа. Прежде всего, для режиссера. Потому что это сложносочиненная история. В фильме Екатерину сыграла Юлия Снигирь. Я понимал, насколько ей сложно. Что я могу сказать о Петре? Меня очень вдохновила его история. И вдохновило наше совместное творчество с режиссером картины Игорем Зайцевым. В сценарии мой герой был выписан как антипод Екатерины Великой. То есть, идиот, болван, пьяница. Игорю Зайцеву это не нравилось, и он мою роль немного переписал. Но в целом все оставалось по-прежнему. И когда мы приступили к  работе, Игорь снимал так, как мог: насколько я вдохновляюсь сам и вдохновляю его. И акценты потихоньку смещались. Из полного дурака и ничтожества Петр III стал даже интересным человеком, каким он отчасти и был на самом деле. За полгода своего правления он выпустил 170 манифестов, законов, многие из которых опережали свое время.
– Ваш творческий взлет связан с именем театрального режиссера Нины Чусовой. Расскажите об этом.
– К Нине, к моей однокурснице,  я испытываю острое чувство благодарности. Я считаю, что она сделала меня. Грубо говоря, из простого провинциального парнишки, каким я был в 20 лет, но с сознанием четырнадцатилетнего, она сделала абсолютного актера-неврастеника. И она определила путь моего развития. Как Бог положил.
– Крестная мама?
– Да, абсолютно, и я ей безумно благодарен. А я крестный ее среднего сыночка – у нее трое детей.
– Иногда Нину Чусову обвиняют в поверхностности.
– Никто из нас не идеален. А мне интересен феномен бабочки. Почему некоторые люди очень быстро исписываются? Музыканты, режиссеры, актеры? А кто-то через всю жизнь проносит свой талант, он у них трансформируется, но не исчезает, не притупляется, не делается банальным. Мне вот это безумно интересно! Как оставаться адекватным по отношению к себе, своему времени, пространству, другим людям? Я это тоже изучаю.
– Не боитесь в какой-то момент стать невостребованным?
– Пока до этого далеко. Я  не вижу над собой потолка  и  честен с собой. Каждая моя очередная  роль – это нечто новое.
– Значит, вы можете практически все?
– Это нескромно говорить о себе, но я чувствую в себе силы огромные. Чувствую, что могу очень много сделать. Хочу сыграть в  комедии – любой. Эксцентричной, физиологической, с тонким юмором. Я все это чувствую. Я чувствую жанр. Последние пару лет я стал чувствовать жанр. Это какая-то фантастика, когда ты понимаешь, что свою профессию держишь в руках. Я себя считаю большим пультом с множеством кнопок. Есть режиссеры, которым я доверяю. Говорю: «Дорогой мой человек, у тебя в руках палитра. Давай, я тебе верю, мы сейчас сможем сделать потрясающие вещи!»  Первый раз я это сказал Валерию Петровичу Тодоровскому: «У тебя в руках суперинструмент!» В его фильме «Оттепель» тоже новая для меня работа – очень сложно было попасть в жанр «на грани».
– Часто отказываетесь от ролей?
– Конечно. Хотя могу 555 дней в году работать.


Инна БЕЗИРГАНОВА

Он не любит говорить о текущей ситуации в политике, хотя долгое время был частью ее (с 1992 года – главный советник президента Шеварднадзе в вопросах международных отношений, с марта 2005 – пресс-спикер президента Грузии Михаила Саакашвили). Но увлеченно рассказывает об истории политики, моделях государства, о знаковых 60-х, перевернувших мир. Дело тут, конечно, не только в его интереснейшей биографии, где переплетаются имена Сталина, английской королевы Елизаветы II, президентов Джорджа Буша старшего и младшего, и многих других. Есть в Геле Чарквиани (пора открыть имя моего героя) харизма стоика. Человека, который идет по выбранному им пути с гордо поднятой головой. Несмотря ни на какие удары судьбы. Тот же мальчишеский огонь в глазах, страстный интерес к жизни. Самое личное он доверяет своей музыке и книгам. Современен, близок и понятен молодежи, еще и как отец «Мепе» (Ираклия Чарквиани).
– Батоно Гела, из ваших уст молодежь готова слушать даже про советскую действительность, с которой незнакома и относится с отторжением.
– Я и сам не испытываю ностальгии по прошлым временам. Но историю нужно знать, чтобы понимать, каким путем идти, чтобы выбрать правильные ориентиры. Я отсек гораздо больший отрезок истории, чем эти молодые люди. Прочувствовал лично, как что-то зарождается и развивается. Это совсем не то же, что об этом прочитать. В детстве и мне казалось, что начало XX века – это невероятно далеко. Так и для молодых имена Брежнева или Хрущева нечто неизвестное, покрытое архивной пылью… Если ты говоришь с аудиторией, то нужно иметь какие-то преимущества. Мое преимущество – возраст. Так что встречи раз в месяц полезны, многое могу рассказать.
Моя жизнь охватила многие периоды, начиная с позднего сталинского. Отец Кандид Чарквиани 14 лет занимал пост первого секретаря ЦК Грузии (1938-1952). Когда мне исполнилось 13, мы уехали из Тбилиси – отца освободили с работы. Формулировки имели значение и были в те времена исключительно важны, потому что отличались своими последствиями. Скажем, если «снимали» с должности, то заканчивалось все печально: исключали из партии, сажали в тюрьму, и, возможно, расстреливали. «Освобождение» с работы имело более благоприятный исход, хотя, случалось, и после него сажали.
Мой отец гордился тремя достижениями. Первое – город Рустави. Разговор о металлургическом заводе поднимался не раз. Но Сталин считал, что его нужно строить в Тбилиси, с ним соглашался Берия. Это позволяло избежать лишних трат, сэкономить на строительстве новых домов. Отец сопротивлялся, понимая, что столицу ждет экологическая катастрофа. Сложная дипломатия с Кремлем все-таки имела результат: отец протащил свое предложение – построили новый город с металлургическим комбинатом.
Достижение второе – Тбилисский метрополитен. Тбилиси не мог еще называться большим городом – население не достигало миллиона. Тем не менее его расположение – длинный город, основанный в ущелье, требовало метро. В 1951 году Сталин приехал в Ликани. Попросил отца познакомить его с членами бюро ЦК. Отец выполнил просьбу – собрал их во дворце. Сталин спросил: «Какие будут вопросы?». Отец воспользовался моментом и сказал про метро, привел аргументы, почему оно необходимо. Генсек задумался, на него было устремлено  множество взглядов. Потом вышел в другую комнату – поразмыслить в одиночестве. Его известная манера. Когда вернулся, кивнул – «хорошо». Обещание генсек выполнил, но отец подозревал, что в глубине души Сталин не простил ему давления, счел некорректной форму подачи мысли (без предварительного согласования). Этот эпизод подпортил их отношения. Но зато Тбилиси получил метро!
4 ноября 1951 года у столицы появилось Тбилисское море. Три горько-соленых озера, совершенно белых, непригодных для плавания и ирригации, затопили водами Иори. Я помню тот момент всеобщего ликования, с какой радостью народ вбежал в воду. И я, мальчишка, чувствовал себя на седьмом небе. Но отец был без настроения, задумчив. За два или три дня до события ему позвонил Сталин и закончил разговор предупреждением: «Худо будет, товарищ Чарквиани», – и бросил трубку.
Тогда открыли т.н. «мингрельское дело». Из-за карьеристских устремлений некоторых местных партийных руководителей попали в опалу многие представители региона Самегрело. Людей арестовывали без всяких оснований. Отца обвинили в невнимательности к происходящему вокруг и освободили с работы.
Отец многое успел сделать: при нем основали Академию наук Грузии, открыли парк Ваке. В Советском Союзе власть первого лица республики практически не знала ограничений, он оставался подотчетным лишь Москве. Каждое воскресенье мы ходили смотреть, как растет парк. Много позже я водил туда своих детей. Очень люблю это место, так же, как и все наследие отца – тбилисскую подземку, Рустави…
– Ваша книга «Интервью с отцом» не только состоялась, но и превратилась в бестселлер. Но она долго ждала своего часа, верно? Фактически материал был собран с расчетом, что его напечатают в лучшие, демократические времена.
– Большое счастье, что сегодня мы живем без ограничений. Я совершенно свободно могу издавать книги, газету свою выпустить. То ли дело прежде. Когда работал в Обществе дружбы с зарубежными странами, мы даже пригласительные не могли напечатать без визы главлита. Мне дурно, когда люди ностальгируют по Союзу. Ведь с вами не диссидент говорит, а сын первого секретаря ЦК. Мне можно верить.
Так вот, когда отец перешагнул 80-летний рубеж, я сообразил, что нужно сберечь его уникальный опыт. По сути, никто из грузин не общался так интенсивно и в течение столь длительного времени со Сталиным. По крайней мере, тех большевиков, которые контактировали со Сталиным до отца, убрали в 30-е годы. Берия расстреляли в 1953 году, он ничего не успел сказать. Один год должность секретаря ЦК при Сталине занимал Мгеладзе. Он тоже издал книгу.
Я хорошо подготовился к интервью, составил большой список вопросов. Отец лежал в больнице, наша беседа длилась пять или шесть часов, сделал аудио и видеозапись.
Несколько лет назад ко мне обратились из издательства «Интеллект» – нет ли каких-нибудь интересных материалов? Так родилась книга «Интервью с отцом». Недавно вышло в свет третье издание. «Интервью с отцом» также напечатали в Италии, на итальянском. У иностранной версии другое название – «Грузинское измерение Сталина».
– Это было приятное ощущение для вас, мальчишки, что папа может все? Как вы ощущали себя в этой среде?
– Я себя помню с двух лет. Конечно, мы жили привилегированной жизнью, не знали нужды. Это испытание, когда тебя холят и лелеют, выполняют все капризы. Но мама воспитывала нас, как обычных детей, внушая, что материальные блага преходящи, что жизнь лестница – сегодня ты наверху, завтра – внизу, и нужно надеяться только на свои знания и умения. Одно обстоятельство меня нервировало. Любому ребенку хочется свободы. За мной же постоянно ходила охрана. Когда за тобой глаз да глаз, начинаешь чего-то бессознательно бояться. Чувствуешь себя объектом охоты, что ли.
– Школу вы окончили в Москве. В книге «Нагерала» есть забавные истории из того периода.
– Так как я перевелся из грузинской школы (к слову, учился вместе с Гамсахурдиа и Костава), мне нужно было подтянуть русский язык. Первый же диктант выявил мои знания. Я даже не сомневался, что написал его вполне прилично. Называют двоечников – меня среди них нет, троечников – опять нет, хорошистов – не слышу своей фамилии. Я внутренне ликую, вот вам и грузин. Среди отличников меня тоже не оказалось. Меня и Белоусова объявили отдельно, как эксклюзивных единичников: у меня 13 ошибок, у него 14. Мама пригласила ко мне учительницу Алевтину Петровну, и за три месяца я исправился.
Московская школа №56 отличалась строгими порядками. В комсомол меня не приняли, дав нелицеприятную характеристику: «играет джаз, рисует голых баб». Я действительно увлекался джазом и рисованием. Сделал копию «Спящей Венеры» Джорджоне, нагой и прекрасной. Позже, уже в ГПИ я вступил в комсомол.
Я привык, что в Москве мою фамилию произносили как Чирквиани (из-за безударной гласной). Одноклассники и друзья звали коротко – Чиркой. Совсем недавно не стало Саши Верескова, моего друга детства. Сколько всего мы вместе сочиняли. Однажды написали стих для стенгазеты. Учитель математики Николай Филиппович пришел от него в ужас, мы употребили слово «декадентский». Чревато, знаете ли. Вот так все усложняли в Союзе. Мы же от души развлекались. «День лучезарный над миром восстал,/ Свет разливается резкий,/ Радуйтесь дети, вам космос прислал,/ Синий привет декадентский!».
Если бы мы имели несчастье продолжать жить при советском строе, я бы не смог издать ни одной своей книги. Я пять лет жил в России, столько же в Англии, учился в Америке. То есть, у меня есть опыт проживания в разной среде. Я испивший Терека, глотнувший вод Атлантики. И я уверяю, у нас сейчас трудный строй, но его нужно принимать, как горькое лекарство.
– Стерпится – слюбится?
– Капитализм невозможно любить и обожать. Еще Черчилль сказал, что либеральная демократия – это довольно плохо, но все же лучше, чем все остальное. Считаю, что Грузия должна идти европейским путем. Мы очень продвинулись в сравнении с постсоветскими государствами. У нас наибольший политический опыт. Не считая прибалтов, конечно. Они – члены Евросоюза. В Грузии много трудностей, коллизий, но обычно это помогает подниматься. Если брать макроэкономические показатели, мы не входим в число передовых государств. Нужно еще серьезно расти экономически. Это придет нескоро, необходимо много трудов и усилий. Но другого выхода у нас нет. Мы уже сформировались как демократическое государство, народ привык к свободе.
– Вы называете себя умеренным либералом. Когда произошло становление взглядов?
– В американский период. Я проходил стажировку в Мичиганском университете в 60-е годы. Высшая точка молодежной революции в США, студенческие выступления. Все, о чем мы говорим сейчас – о гендерных вопросах, расовой несправедливости, проблемах и правах сексуальных меньшинств, перевернули 60-е. До этого мир был другим.
Мы много дискутировали на разные темы. Серьезнейшую проблему для Америки тогда представляла расовая дискриминация. Но уже началось сопротивление – многотысячные марши протеста Мартина Лютера Кинга. Бетти Фридан, одна из основательниц нового женского движения, представила американскому обществу свое исследование, согласно которому женщине для полного счастья требовались не только семья и дети, но и самоутверждение посредством работы, своего дела, участия в общественной жизни. И ведь это справедливо, женщине так же необходима работа, как и мужчине. Иначе, что же она, человек другого сорта?
Рассматривался неомарксизм. Популярный тогда философ и социолог Герберт Маркузе хотел соединить фрейдизм с марксизмом. Ему принадлежит книга «Эрос и цивилизация». Мы рассуждали о том, что в следующем веке президентом США, вероятно, станет афроамериканец, женщина или еврей. И, как видим, прогнозы оправдываются. Америка – страна, которая учится на своих ошибках, страна, склонная к саморазвитию.
Я осознал, что лишь либеральная демократия дает индивиду возможность полностью реализовать себя.
– Вас нельзя назвать карьерным дипломатом. Между тем, вы преуспели на этом поприще.
– Отец желал, чтобы я выучился на архитектора. Поэтому я поступил в ГПИ, на архитектурный факультет. Но большого таланта к этому ремеслу в себе не чувствовал. Зато мне легко давались языки, с детства свободно владел английским. Спустя какое-то время я перевелся в Институт иностранных языков. В качестве дипломата попробовал себя, когда работал в Обществе дружбы с зарубежными странами. Так как у союзных республик не могло быть никаких политических связей с заграницей, допускалась лишь культурная дипломатия.
Я не люблю «дипломатическую дипломатию». Мне ближе честность, откровенность. И в письмах, и в общении избегал стандартности, клише. Позволял себе отклоняться от правил, доверяясь интуиции. Шеварднадзе тоже не относился к карьерным дипломатам.
С улыбкой вспоминаю одну историю в Лондоне. Она о том, что всегда нужно относиться к себе с долей юмора. Сажусь в такси. На шее у меня шарф с узором грузинского флага. Какой-то болельщик подарил. Таксист внимательно смотрит на меня, изучает. Они такие, лондонские таксисты – церемонные, важные, с чувством собственного достоинства. Там на таксиста учатся два года. Он меня спрашивает, что за флаг? Отвечаю. – «Вы кто»? – «Дипломат», – отвечаю. «Вы не похожи на дипломата». Пауза, я в изумлении: «Как же так?». – «Вы похожи на посла», – неторопливо поясняет он. Я себя почувствовал школьником.  
– Любимым людям хочется открывать мир. И в город своей души – знаю, что вы очень любите Лондон – вы взяли жену Нану и внучку.
– Лондон полон спокойствия, у него своя история. Это же вершина мирового развития. Мне радостно, что я взял Нану с собой, она всегда мечтала там пожить. Сейчас ее нет со мной, и я очень переживаю. В книге «Нагерала» несколько серьезных эпизодов о Нане. Правда, они соседствуют с комичными историями. Но в этом нет большого противоречия. Я – не любитель строгого стиля, хронологии. В жизни трагедия и комедия соседствуют. Нане с трудом давалась ходьба. Я брал ее под руку и водил по длинным коридорам Букингемского дворца. Примерно четыре или пять раз в год послы встречались с королевой Елизаветой II, там так заведено. Вот снимок, где я вручаю королеве верительные грамоты.
Мы с Наной прожили 52 года. Золотую свадьбу отмечали и в Англии, и в Грузии. И половины века, кажется, очень мало. Она – внучка Мосе Тоидзе. У Тоидзе в роду все художники и красивые женщины. Конечно, она меня очаровала. Шла навстречу по улице с моей знакомой. Я взялся их проводить.
У меня есть о Нане фильм, он выложен на YouTube. В одной из комнат только ее портреты. Мне нравится, что она там всегда. Кто бы ни рисовал Нану, мой портрет правдивее, потому что я знал ее лучше других.
Младшую Нану – внучку, я повез в Лондон, когда ей исполнилось пять лет. Начальное образование она получила в английской школе. Блестящий английский – это у нас семейное. Она потрясающе владеет разными английскими акцентами. Мы изучаем вместе мировую историю. Все, что вы видите на столе, это ее конспекты, тетради, книги. Правда, она вошла в революционный возраст – 12 лет – и несколько изменилась. Мысли другие в голове. Ты предлагаешь что-то хорошее, и в ответ слышишь «нет», значит, ты уже неприемлем. Это и есть революция.
– Перефразируя лондонского таксиста, вы – не дипломат. Точнее, дипломат, склонный к искусству. С удовольствием послушала ваши диски – «Капризы биографии» и «Ираклиана».
– Я больше люблю писать музыку, чем исполнять. И в музыке я тоже – противник строгого стиля. Жизнь каждую минуту диктует изменения, оттого и стилистически у меня полная эклектика. Может присутствовать джазовый момент, старинный танец. В «Капризах биографии» это особенно заметно. Музыка должна отражать твое настроение, твой опыт, все, из чего ты соткан. От сказок Андерсена, прочитанных в детстве, во мне что-то нордическое, от скандинавских мифов – что-то из царства Одина с его валькириями,  Вальхаллой. Грузинские, русские, восточные сказки, путешествия и впечатления. Это же все хранится в нас. Человек полон стилистически разных вещей. Зачем ограничивать себя одним стилем. Я предпочитаю спонтанную экспрессию – выражение эмоций, того, что есть в тебе в данный момент.
Моя музыкальная драма «Наргиза» больше похожа на мюзикл. В ней элементы рока, джаза, лирические песни. Я написал ее, между прочим, на спор, за месяц. Мне случилось присутствовать на премьере оперы Лагидзе «Лела», которую композитор посвятил своей дочери. После премьеры увидел в фойе Лелу вместе с ее подругой Наргизой Гардапхадзе. Лела довольная, светится от счастья, Наргиза же мне показалась  скучной (для справки – она дочь тогдашнего шефа телевидения). Говорю Наргизе: «Ты грустишь оттого, что твой отец не смог тебе оперу написать? Так это не беда, мы с Отаром Церетели можем». Она рассмеялась.
Пьеса «Наргиза» и музыка к ней моего авторства, а слова к песням мы писали вдвоем с Отаром Церетели. Презентация «Наргизы» в концертном исполнении состоялась у меня дома в 1974 году. Гостей – видимо-невидимо. Наргизу я научил ее арии. Все остальное она слушала впервые (там больше 20 музыкальных номеров). И пьесу, и диск издал только сейчас. В советское время, при той цензуре, это не представлялось возможным. В пьесе много варваризмов, есть ненормированная лексика.  
– В предисловии к записной книжке «Нагерала» вы признаетесь, что не ожидали, что ее когда-нибудь опубликуют. Ведь там высказывания, размышления, заметки на полях, истории, которые не вошли в книгу мемуаров. Видимо, с этим как-то связано и название «Нагерала»?
– Нагерала – это пшеничные зерна, которые проросли сами собой уже после уборки урожая. Так и мои миниатюры, они пронумерованы, но никак не связаны последовательностью. Все перемешано. Это реакция на события, происходящие вокруг меня: в общественной, политической, личной жизни, а также философские мысли, юмор. Честная книжка получилась, по характеру – постмодерн. Истории на грузинском, русском, английском языках. В записной книжке я изобразил и Шеви, и Мишутку – обоих президентов, с которыми работал. Кстати, Ассоциация издателей и распространителей Грузии назвала книгу «Нагерала» бестселлером 2015 года. Мемуары я уже заканчиваю, и в конце марта, если все успеется, выйдет в свет большая автобиографическая книга (600 страниц) «Хоровод знакомых химер».
– В декабре в Большом концертном зале филармонии прошел вечер, посвященный Ираклию Чарквиани «Останется истории». По замыслу авторов, образ Ираклия Чарквиани воссоздали с помощью голограммы. «Мепе» исполнил «Я приду к тебе». Это очень сильный эмоциональный посыл…
– В какой-то момент ком подступил к горлу… Я сыграл на концерте третью фортепианную сюиту из «Ираклианы». Она больше других отражает его характер – бунтарский, революционный. Он был истинно народным певцом и композитором, верийским ашугом, и, в то же время очень современным, ориентированным далеко в будущее. Выражал творчеством  протест против консервативного большинства, которое не принимало новые идеи новых людей. Ираклий –  один из первых, кто создавал грузиноязычный рок. Он верил, что настанет время, когда Грузии начнут подражать. И он – единственный грузинский царь в XXI веке.
Трогательно, когда ко мне подходят молодые люди и просят автограф с пояснением “????? ????” («Отец царя»). Я просто отец Ираклия Чарквиани.


Медея АМИРХАНОВА