«Гордиться славою своих предков, – писал Александр Пушкин, – не только можно, но и должно; не уважать оной есть постыдное малодушие». Да, как ни относись к прошлому, оно с тобой каждую минуту. Его ни вычеркнуть, ни стереть. Счастлив тот, кто оглядывается назад без стыда и смотрит вперед без опаски.
Именно к таким  счастливчикам принадлежит наш сегодняшний собеседник – Теймураз Чихладзе. С ним мы и перелистаем страницы его «семейного альбома». Этой фамилии есть кем гордиться – и в прошлом, и в настоящем.

– Все мы, Чихладзе, родом из Кутаиси, – начал свой рассказ Теймураз Николаевич.  – Жили по соседству и росли все вместе, на маленькой Потийской улице. Мой дед, Михаил Павлович, был знаменитым плотником, большим мастером своего дела. В строительстве деревянных домов равных ему не было. У него было двое сыновей – старший Шалва и Николай, мой отец. Шалву Чихладзе, журналиста и издателя, в 1937 году репрессировали – сослали на 10 лет. Вернулся, и вскоре его снова арестовали. В общей сложности он отсидел 17 лет, на всю жизнь остался  надломленным человеком. И никогда ничего не рассказывал о том, что довелось пережить… А отец уцелел, и сам этому удивлялся. Он окончил классическую гимназию и твердо решил стать юристом. И вот почему. В то время в Кутаиси приехал Луарсаб Николаевич Андроникашвили – великий адвокат и оратор. Мой отец попал на его выступление. И был поражен, восхищен. С этого все и началось – Андроникашвили стал для старшеклассника примером для подражания, образцом профессионализма. Как отец готовился к своему будущему? У него были редкая сила воли и огромная целеустремленность. Он выходил на берег Риони, набирал в рот камешки и под шум реки произносил речи – вырабатывал дикцию и голос. Очень много читал и собрал, кстати, великолепную библиотеку. А потом поехал в Москву, поступил в Ломоносовский университет и окончил его с блеском. На фронт его не призвали – Сталин издал приказ выделить «бронь» для юристов. По окончании университета Николая Чихладзе назначили директором Кутаисской вечерней школы рабочей молодежи. Среди учеников было много хулиганов, почти уголовников. Не случайно директора школ имели право на ношение оружия. Отец, человек жесткий,  не робкого десятка, профессионал, очень скоро установил в школе порядок и дисциплину. Его авторитет был беспрекословным. Спустя семь лет он поступил в адвокатуру, возглавил городскую юридическую консультацию.

– А что же он в адвокаты пошел? С таким хулиганьем имел дело и готов был их защищать?
– Не забывайте – все дело в адвокате Луарсабе Андроникашвили, он так и остался для отца  примером на всю жизнь. Спустя много лет бывшие ученики, встречая его, говорили: «Эх, Николай Михайлович, что же ты не  был с нами еще построже, что ж по голове-то нас не бил?»… Отец стал одним из самых знаменитых и авторитетных адвокатов. На всю губернию было от силы пять по-настоящему сильных, известных юристов. Отец был первым среди лучших. Клиентов у него было очень много, он защищал в Грузии, России, Украине. На его процессы шли, как на спектакль.

– Как в России ходили слушать Плевако, да?
– Именно. А в семье поселилось волнение. У отца, конечно, были не только поклонники, но и завистники. Его прозвали «миллионер».  А ведь он частенько защищал бесплатно или брал мизерный гонорар… Мы жили скромно, в доме не было излишеств. Необходимая еда, одежда и, конечно, библиотека – вот и все наши миллионы.

– Он проиграл хоть одно дело?
– Не помню такого. Вот что мне рассказал мой старший сын Леван. Как-то он с женой гостили у родственников в Сергиевом Посаде Тульской области. Вышли прогуляться. Навстречу идут двое. Оказалось – грузины. Слово за слово, разговорились. «Как фамилия?» – спрашивают. – «Чихладзе». – «Откуда родом?» – «Из Кутаиси». – «О, был в Кутаиси твой однофамилец, Коля Чихладзе, великий адвокат, спас моего брата от смертной казни», – воскликнул один. – «Это мой дед», – ответил Леван. Надо объяснять, что было дальше? Новый знакомый обнял моего сына и прижал к сердцу.

– Какие воспоминания детства приходят на ум?
– У меня было прекрасное детство. Все вспоминается как счастье. Я и мои старшие братья жили в атмосфере любви. Отец с мамой были очень красивой парой. Когда они шли по улице, все прохожие любовались: «Смотрите, Николай и Тамара идут!» У нас была патриархальная семья. Мы все очень уважали отца, он был главой семьи. Без него не садились ни обедать, ни ужинать. Мама поначалу работала, а затем, по просьбе отца, оставила работу и занялась только детьми и домом. Вечерами занимались с гувернанткой Лидией Федоровной, которая жила у нас в доме. Отец наблюдал, как мы штудируем уроки. Лидия Федоровна занималась с нами русским и немецким. Братья овладели немецким языком в совершенстве. Более того, они, еще учась в школе, параллельно заочно окончили Московский институт иностранных языков, был такой вуз на Можайском шоссе. И стали дипломированными специалистами. Старший брат Важа даже уроки немецкого проводил в школе. Я, честно говоря, настолько хорошо этот язык не выучил, да к тому же в мое время, после войны, немецкий стал не популярным. Мы, все трое, были гуманитариями. Но учиться нам пришлось не по призванию – в середине 1950-х Никита Хрущев объявил, что стране юристы не нужны, потому что в СССР нет ни преступников, ни заключенных. Старший брат Важа оставил юридический факультет Ростовского университета и поступил в Одессе на гидротехнический. Средний – Авто – очень хотел стать врачом, но в итоге окончил сельскохозяйственный институт. Я тоже пошел по технической линии, поступил в Грузинский политехнический на строительный факультет. Вместе с братьями жил в Тбилиси, в  съемной квартире на улице Шевченко. А потом перешел в общежитие и пожалел, что не сделал этого раньше – там кипела настоящая студенческая жизнь. Занимался спортом, стал мастером спорта по гимнастике, разъезжал по всему Союзу. И очень хорошо почувствовал оттепель после смерти Сталина.

– А как ваши родители относились к Сталину?
– У отца в кабинете висел портрет Сталина. И вдруг в один прекрасный день он упал, стекло разбилось вдребезги. Я помню, как испугалась мама! Вдруг кто-то зайдет, увидит, подумает – специально разбили. Поскорее заперли все окна и двери, убрали осколки.  Вскоре отец снова повесил портрет на место… Конечно, родители все знали и понимали, но вслух ничего плохого о Сталине не говорили. Разве что иногда у отца прорывалось крепкое словцо в его адрес. Помню, они рассказывали, как тревожно им спалось: как и все, они жили в страхе, что вдруг ночью заскрипит калитка. Это означало бы, что за ними пришли.

– Чем занялись после окончания института?
– Работал в системе мелиорации. И женился на дочери министра водного хозяйства Грузии, члена ЦК партии республики Георгия Кобулия. И хотя у нас с женой родилась дочь Ирина, брак продлился недолго. А вскоре я решил поменять не только личную жизнь, но и сферу деятельности. Мне очень хотелось пойти на партийную работу.

– Вы были советским человеком?
– Советским. Совершенно точно. А каким еще? Мы же жили при одной-единственной идеологии… В то время в Тбилиси появился новый район – Заводской. И меня пригласили на должность инструктора райкома.

– Эта работа вам доставляла удовольствие?
– Очень большое. Что может быть лучше, если работа в радость? Потом я стал парткомом строительного треста. Работал день и ночь. Помню, объяснял жене: если дома будет пожар, мне не звони – приехать не смогу.

– Будучи партийным работником, вы не могли не понимать, что советская идеология – это одно, а реальная жизнь – другое. Партия говорила, что все прекрасно, мы идем к  коммунизму, а нам раздавали талоны на сахар и сливочное масло.
– Вы должны говорить это тем, кто командовал идеологией и пропагандой. А я работал в промышленно-транспортном отделе и курировал исключительно строительные дела. Я занимался делом, которое знал. Мне не приходилось врать. Кстати, впоследствии, уйдя с партийной работы, я занялся опять-таки строительством – возглавил строительство завода по производству пластмассы по методу профессора Алексидзе.

– Что это за метод?
– В 70-80-е годы в районе Поничала действовала огромная свиноферма на 12 тысяч голов. Профессор кафедры биохимии Тбилисского государственного университета Нугзар Алексидзе запатентовал изобретение – производство пластмассы из свиного навоза. Это стало настоящей мировой сенсацией. И дело тут было не только в пластмассе, но и в том, что решалась серьезная задача по утилизации отходов свиноферм. Построили экспериментальный завод «Крцаниси», я стал заместителем директора, а потом и директором дирекции строящихся объектов. И проработал лет десять, пока все не рухнуло. И в 1993 году мы приняли решение о переезде в Москву. К тому времени я уже был давно и счастливо женат, и у нас с женой Мариной росли трое детей.

– Расскажите о своей супруге.
– Увидев Марину, я влюбился с первого взгляда и сразу понял, что это – моя будущая жена. В 1976 году мы поженились, прожили вместе 32 года, и я ни секунды не пожалел о своем выборе. Она была исключительно теплым, общительным, светлым человеком. Мы с ней понимали друг друга с полуслова. Даже не могу припомнить, чтобы ссорились.

– Мне кажется, вам повезло создать счастливую семью.
– Совершенно точно.

– Итак, вы переехали в Москву и…
– Долгое время работал в системе образования. Пережил два дефолта, потерю всех сбережений, заново начинал с нуля…

– А дети?
– Дети учились в грузинской школе. Но дома мы всегда говорили по-русски. Это было осознанно – мы хотели, чтобы они в совершенстве знали оба языка. Когда мы переехали в Москву, старший сын Леван поступил на юридический факультет РУДН, а Ираклий и Тамара продолжили учебу в школе. Естественно, русской. Впоследствии Ираклий окончил юридический факультет, там и работает по профилю. Тамара – выпускница факультета русской филологии Московского гуманитарного института. Она посвятила себя семье. Тамара по призванию – хранительница очага. Она прекрасная мать, жена и хозяйка.

– Сейчас Леван Чихладзе – известный юрист, заведующий кафедрой муниципального права Юридического института РУДН, доктор юридических наук, профессор, автор более 125-ти научных статей и трудов. Как начинался его путь?
– Как ни странно, он неважно учился в школе. А в старших классах сам начал заниматься. И очень серьезно. Во многом свою роль сыграл блестящий пример дяди – Нико Чихладзе, доктора экономических наук, доктора теологии, профессора Государственного университета имени Акакия Церетели, профессора Кутаисского университета, действительного члена Академии экономических наук Грузии. Леван поехал в Кутаиси, в дедовский дом, где сейчас живет Нико, привез книги по специальности из библиотеки моего отца, начал их штудировать, сам писать. И вскоре в тбилисской газете «Бизнес-курьер» в рубрике «Колонка молодого юриста» начали появляться статьи Левана – школьника на тот момент! Он много читал: не только специальную литературу, но и русскую классическую – Пушкина, Лермонтова. «Евгения Онегина» знал наизусть. Я просто поражался – мой сын рос день ото дня. С отличием окончил РУДН, защитил кандидатскую и докторскую диссертации. Кстати, одним из рецензентов его кандидатской стал академик Академии сельского хозяйства Грузии, профессор Паата Когуашвили. Знаете, как Леван сел с первого курса за письменный стол, так и не вставал, можно сказать. И не встает по сей день – очень много работает. Хотя, как шутит Леван, он «защитился в метро» – в том смысле, что никогда не выпускал из рук книг, учебников... У него оказался дар не только ученого, но и педагога. Не случайно кафедра, которой он заведует, получила диплом Российской Академии естествознания «Золотая кафедра России» в Национальной программе «Золотой фонд отечественной науки». Все Чихладзе очень гордятся, что из нашего рода вышли сразу двое выдающихся ученых, докторов наук – Нико и Леван Чихладзе.

– Жаль только, что такая блестящая карьера сложилась в Москве, а не на родине.
– Леван очень хотел работать в Грузии. Более того, в 2003 году написал письма президенту Михаилу Саакашвили и спикеру парламента Нино Бурджанадзе, где предлагал Грузии свои знания, способности и опыт. Письма остались без ответа... И Леван продолжил работать в Москве. Многие из его трудов посвящены вопросам права в Грузии и России. Например, монография «Местное самоуправление и местное управление в Грузии: традиции и опыт»,  статьи «Грузия: нелегкий путь к единству государства», «Грузия и международный опыт территориальной организации государств», «Специфика управления Восточной Грузией», глава в учебнике «Административное право зарубежных стран» «Административное право Грузии» и многие другие. Леван сотрудничает с академическими изданиями Грузии. Совсем недавно его статья на английском языке была опубликована в Бюллетене Национальной Академии наук «Моамбе». А свою самую первую книгу Леван посвятил деду – Николаю Михайловичу Чихладзе… Леван счастливо женат. Супруга Ирина – успешный юрист. В семье растут двое замечательных детей.

– А чем сейчас занимаетесь вы сами?
– После смерти жены я отошел от всех дел.

– Даже странно произнести эти слова – вы пенсионер?
– Заслуженный. Как раньше говорили – всесоюзного значения.

– Вы постоянно живете в Тбилиси?
– Да. Я не вернулся в Москву. Теперь я понимаю тех людей, которые говорят, что не могут  оставить родные могилы…


Нина ШАДУРИ

Невозможно забыть, как приветствовал филологов-первокурсников Дмитрий Чантуришвили, выдающийся грузинский лингвист: «Вы выбрали самую прекрасную профессию в мире. Нет большего счастья, чем занятия филологией».
Мне выпала удача поговорить с ученым, который относится к своему делу именно так – с радостью и восхищением. В Тбилиси побывал профессор кафедры гуманитарных наук Государственного университета г. Мачерата (Италия), доктор филологии Витторио Томеллери.

– По какому поводу вы приехали в Тбилиси?
– Приехал, потому что соскучился. Не был здесь 12 лет. Впервые я побывал  в Грузии в 2002 году. В то время я получил стипендию фонда DAAD – Германской службы академических обменов. Фонд предлагал стипендии тем, кто намерен заниматься странами Восточной Европы и Советского Союза, а я тогда как раз работал в Германии. Я приехал в Грузию, прошел курсы грузинского языка в Школе картвелологии Тбилисского университета, которой руководит академик Элгуджа Хинтибидзе. Одновременно сидел в библиотеке и искал материалы для своей научной работы.

– Какой темой занимались?
– Изучением категорий глагольного вида в грузинском языке в сопоставлении с русским и осетинским языками. Снова приехал спустя два года, в августе-сентябре 2004 года. Как раз во время трагических событий в Беслане. Мой приезд был связан с изучением осетинского языка, который я учил одновременно с грузинским. Моей мечтой было сопоставить грузинский и осетинский не только в лингвистическом плане, но и в культурном, то есть рассмотреть вопрос взаимоотношений между двумя народами. Я хотел пожить и поработать в Цхинвали, наблюдая за тем, как живут люди. Но… Случилась война. Это большая трагедия для Грузии, для региона, для обоих народов. И для меня лично тоже, потому что я понял, что не смогу осуществить свой научный проект.

– Вы сказали, что соскучились. Это лирическое преувеличение?
– Не совсем. Просто решил, что пора. Я так долго не занимался конкретно грузинским языком, грузинской культурой. Но, хотя физически я здесь не находился, мои контакты с Грузией не прерывались. У меня тесные связи и в научном, и в человеческом отношении. В 2010 году в моем родном городе Мачерата я вместе с коллегой Мананой Топадзе организовал Международную конференцию по кавказским языкам «Current advances in Caucasian studies». К нам приехало много грузинских коллег из ТГУ и Института языкознания. Спустя два года вышел большой том материалов конференции. И вот теперь я оживляю свои контакты. По счастливому совпадению я приехал тогда, когда в Тбилиси проходили крупные научные встречи, в том числе, Международный симпозиум картвелологии, и я встретил много знакомых.

– Мне легко представить, что молодой человек, живя в Грузии, мечтает заниматься культурой Италии. Но затрудняюсь вообразить итальянского студента, который хочет выбрать сферой своих интересов Грузию или Осетию. Что вас на это сподвигло?
– Важным ключом для такого интереса является русский язык, русская литература, откуда можно узнать о культурах, народах, о которых в Италии мало что известно. Советский Союз итальянцы называли Россией. А ведь это неправильно. Другой важный момент: я несколько лет работал в Германии, в Бонне, где тогда был (к сожалению, надо говорить в прошедшем времени) крупный Институт языкознания, которым руководил профессор Шмидт, большой ученый широкого профиля и гуманист.  Картвелолог, он часто приезжал в Грузию. В институте была прекрасная библиотека с большим фондом грузинских грамматик, словарей, вообще – по всем кавказским языкам. Я часто бывал в этом институте, там работали мои друзья, они и привлекли мое внимание к этой сфере.

– И к чему именно у вас возник интерес?
– К грузинскому и осетинскому языкам одновременно.  Это стало, можно сказать, моей второй жизнью, ведь в Италии я преподаю славянскую филологию, славянские языки, русский язык. Я начал изучать грузинский и осетинский исходя из того, что в них есть определенные грамматические аспекты, которые интересно изучать в сопоставлении с русским языком. Я не буду вдаваться в подробности этой сложной научной проблемы. Могу сказать таким образом: в русском, грузинском и осетинском языках очень развита система превербов, которые обозначают совершенность действия. Я написал ряд работ в типологическом плане на итальянском и английском. В России нашлись ученые, заинтересовавшиеся моим подходом к анализу типологических характеристик языков и продолжившие исследования в этом направлении.  Всегда приятно, когда твои труды вдохновляют других. Значит, они интересны. В соавторстве с доктором филологических наук, профессором Натальей Орловской и филологом, кавказоведом Нинель Мелкадзе я написал две статьи. Они опубликованы на итальянском языке в сборниках материалов двух конференций, в которых я лично принимал участие, конечно, представив своих соавторов. Эти работы исследуют деятельность итальянских миссионеров в Западной Грузии в XVII веке, что, как известно, отражено в первых печатных изданиях на грузинском языке, вышедших в 1629 году в Риме при участии посла грузинского царя при дворе Папы Римского Никифора Ирбаха. Это были «Грузинско-итальянский словарь» и «Грузинская азбука с молитвами». Я обработал материал, который частично уже был опубликован Натальей Орловской, и добавил более актуальную библиографию. Готовится к печати наша третья статья, посвященная восприятию стихотворений Джакомо Леопарди в Грузии. К сожалению, Наталья Константиновна скончалась, но она успела прислать мне свой материал, и я надеюсь, что эта статья вскоре будет опубликована.

– Профессор Луиджи Магаротто в беседе с «Русским клубом» заметил, что Леопарди в переводах теряет свое величие. Как, кстати, и Пушкин.
– Это действительно большая проблема. Я столкнулся с ней, когда переводил стихотворения Коста Хетагурова. Конечно, поэзию надо воспринимать в оригинале. Любой перевод обедняет первоисточник. Речь ведь идет не только о содержании, но и о звучании, мелодике, многих других аспектах. Может быть, только настоящий поэт способен достичь в переводе высоты оригинала. Например, Ахматова переводила очень много – и с итальянского, и с осетинского. Это было вынужденное занятие, она этим зарабатывала. Несмотря на то, что она не любила заниматься переводами, выполняла она их великолепно. На основе подстрочников она сумела создать такие поэтические тексты, которые, правда, не в полной мере соответствуют содержанию оригинала, но безупречны с художественной точки зрения. Интересно, что она соблюдала ритм оригинала, количество слогов. Это просто удивительно. И получается, что тексты, которые частично раскритикованы осетинами, потому что там утрачены некоторые смысловые моменты, являются образцами мастерства.
Что касается произведений Хетагурова, то его «Осетинская лира», на мой взгляд, это шедевр. Я думаю, что итальянскому читателю было бы интересно узнать о трагической истории жизни кавказских народов XIX – начала ХХ века. Поэтому я делаю не поэтический, а дословный перевод. Вместе с моим учеником мы перевели почти все осетинские стихотворения Хетагурова. Это будет подстрочник с комментариями. А потом надо будет отыскать поэта, который согласится превратить подстрочник в поэтическое произведение.

– Кто станет читателем вашего труда?
– Думаю, что в виде подстрочника у него большого круга читателей не будет. Это может быть интересно для тех, кто специально занимается осетинской культурой. Таких людей очень мало. Но когда появится поэтический текст, заинтересуются и другие читатели.

– Я процитирую еще одного картвелолога, Бернара Утье. Он сокрушался, что в науку идет очень мало молодежи, что наука приносится в жертву другим интересам. Какое место сегодня занимает  наука в общественной жизни, есть ли у нее будущее?
– Я могу только подтвердить слова коллеги Утье. В последние годы обнаружилась тенденция к уничтожению такого представления об ученом, которое всегда было для меня образцом: писать работы, заниматься наукой и развивать свою область. В университете учится много студентов, но они хотят просто окончить учебное заведение и получить диплом, чтобы потом устроиться на работу. Интереса к науке нет. Научная работа – очень сложное дело. Богатства не приносит. Перспектив мало. И многие считают, что этим заниматься не стоит.

– Как объяснить молодежи, что наука – двигатель прогресса, гарантия завтрашнего дня человека разумного? Какие слова подобрать?
– Хороший вопрос. Недавно одна моя студентка в конце курса по славянской филологии сказала: я заметила, вам нравится то, что вы делаете. Она была удивлена, что я с удовольствием занимаюсь такими сложными вопросами. Предмет ей, наверное, не очень понравился,  а вот мое отношение к работе – привлекло. Я всегда стараюсь показать, что в науке и в любой деятельности надо быть честным и любить свою работу. В других видах деятельности самое главное – результат. В науке – процесс. Процесс обучения, процесс изучения. Результата в принципе нет, есть только развитие. А в современном обществе все сосредоточено на результате. Наука страдает, но она не пропадет. Будут пропадать ученые. Я иногда сравниваю современную ситуацию в капиталистических странах с ситуацией в Советском Союзе, когда большевики решили уничтожить буржуазную науку. Очень похоже. Только средства используются другие. Люди уничтожаются не физически, а морально. Когда человек много лет учится, занимается, а в итоге не получает работу – это катастрофа. Я лично знаю очень хороших ученых, которые решили поменять сферу своей деятельности и бросили науку.

– Быть ученым – призвание или этому можно научить?
– Если говорить на моем примере, то я просто всегда с большим удовольствием изучал языки. В классической гимназии мне очень нравились латинский и греческий. А что касается научной деятельности, то, может быть, все-таки нужен определенный образец, чтобы человек осознал свое призвание. Это как вера. Вера нуждается в помощи, в определенном подтверждении. И наука тоже. Человеку, который занимается наукой, необходима поддержка со стороны. Иначе он превратится в аскета, отшельника.

– А как вас воспитывали? Был ли у вас образец?
– У меня традиционная семья. Мама ухаживала за детьми, вела дом, а отец зарабатывал деньги. Он своим примером показывал, как важна работа. Отец, кстати, до сих пор работает. И отец, и дедушка для меня – это и есть для меня образец того, как серьезно надо заниматься своим делом, любить и уважать его.

– Семья, в вашем понимании, должна быть патриархальной?
– В современном обществе такая семья уже не является хорошим примером. Большинство современных женщин отказывается  от такой модели, и они, возможно, правы. С другой стороны, это была модель, которая хорошо функционировала. В моей семье я, по-моему, очень либерален. А вот моя жена считает, что я патриархален. Она, конечно, заметила, что внутри у меня сохранились именно те представления о семье, которые я усвоил еще ребенком. Мне кажется, что мы с женой спорим потому, что у нас разное понимание того, как надо воспитывать детей. А в моей семье этого не было, потому что отец не занимался нашим воспитанием непосредственно. Когда воспитывают оба, и у них разные мнения, то потом ребенок начинает манипулировать этим – занимает то мамину, то папину сторону.

– А в чем вы расходитесь в вопросах воспитания с супругой?
– Моя жена – немка…

– Союз немки и итальянца?!
– Да, это разные культуры, разное мировосприятие. В Германии дети покидают дом, когда им исполняется 18 лет. Закончив школу, стараются поступить в университет другого города, чтобы уехать. И начинают собственную жизнь. С одной стороны, это неплохо. Человек осознает свои обязанности, чувствует ответственность. С другой стороны, разрыв с родителями – это не очень-то и хорошо. Я, например, довольно долго жил в отчем доме.

– Как вы воспитываете детей?
– Объясню на примере. Я очень увлекаюсь музыкой. Играю на фортепиано Баха, Моцарта, Бетховена, Шопена, джазовые импровизации. Вообще не люблю тишину, и музыка звучит всегда. В результате моя старшая дочь София полюбила джаз и стала джазовым музыкантом. Сначала играла на фортепиано, потом перешла на саксофон. Ей было тогда 14-15 лет. Вообще-то на саксофоне играет мой отец, но мы живем далеко друг от друга и видимся не часто. Выбор дочери – это призвание, о котором мы говорили, и семейные обстоятельства, которые повлияли благотворным образом. Хотя, справедливости ради, надо признать, что младшая дочь Офелия терпеть не может джаз, любит современную музыку, в отличие от меня.

– Требуете ли вы от своих детей успехов в учебе?
– Я преподаватель и отлично понимаю, что если у человека нет желания хорошо учиться, то и смысла нет вести с ним разговоры на эту тему. Я не верю в педагогику. Хороший преподаватель, конечно, помогает, но только при условии, что ученик берет то, что ему дают. Я не пытался заставлять моих дочерей хорошо учиться. Мне было важно, чтобы они сами поняли: это в их интересах. Учиться надо не для родителей, а для себя.

– Одни и те же проблемы у родителей в разных странах!
– Это вообще интересный вопрос. Помню, мой дедушка ворчал – вот когда я учился, все было по-другому, все было хорошо, а сейчас все плохо! А теперь я и сам начал говорить, что раньше все было лучше. Это значит, что я старею. Но дело в том, что у меня действительно есть ощущение, что мы учились лучше. Но ведь такого не может быть – чтобы уровень все время падал. Видимо, просто появляются другие потребности, другие способности. В педагогике это большая проблема. Я работаю с молодыми людьми – до 20-ти лет. Коммуникация действительно сложна, порой кажется, что мы говорим на разных языках. Думаю, что мой образ жизни не является для них интересным – я провожу время, сидя в библиотеке. А они обращаются к интернету, и наша библиотека почти всегда пуста. Я недавно был в Германии. Там в библиотеке сидели студенты, но все – за компьютерами. Перед ними лежали бумаги, тетради, но не книги. Книга уже не является источником знания, если она не оцифрована. Наверное, нам надо искать новую форму передачи знаний следующим поколениям. Книга для этого уже не годится. Сегодня книга – то же самое, чем раньше была рукопись.

– Как сегодня в Италии относятся к серьезному ученому?
– В восприятии общества классический ученый – человек, который отличается от нормального. Это больно. И тут возникает вопрос: какова функция ученого в современном обществе? Он должен влиять на политику, на общественность или просто заниматься своими делами?

– И каков ответ?
– Если ученый занимается своими делами, не касаясь современной жизни, а он имеет на это право, то никто его не будет уважать и воспринимать всерьез, кроме таких же ученых, как он сам. Я могу привести интересный пример, который касается и Грузии. Николай Яковлевич Марр. Он, помимо научных, обладал незаурядными организаторскими талантами, создал много институтов, занимал главные позиции в различных структурах. Это именно то, что лично меня не привлекает. Я человек кабинетный. Но понимаю, что для такого ученого нет места в современном обществе. Это неактуальная фигура. Ученый, который занимается биологией или медициной, может быть полезен благодаря своим научным открытиям. Практическое значение деятельности в филологической области можно найти в преподавании языков. То есть ученый может заниматься лингвистикой, составить учебник, в котором применит свою теорию – получается прикладная лингвистика. А если ты занимаешься средневековьем, гимнографией, литургическими текстами, все гораздо сложнее.

– Можно ли доказать обществу, что, например, обнаруживать и исследовать древние рукописи – это важно?
– Доказать важность науки тем, кто ее не любит, не ценит, невозможно. Мне студенты часто задают вопрос: зачем это надо? Зачем изучать церковнославянский, древнерусский язык? Я пытаюсь объяснить современные явления, исходя из прошлого. Но студенты не хотят слышать такой ответ – получается слишком сложно. И тогда я сам задаю им вопросы – если наука не нужна, то, может, не нужна и политика? Но тогда не нужна и сама жизнь.

– Каким вы видите будущее ваших дочерей?
– Офелия – школьница. София окончила консерваторию в Милане, затем поступила в Институт джазовой музыки в Мюнхене, а сейчас учится во Франции по программе студенческого обмена «Эразмус». В Германии ей не понравилось. Франция больше пришлась по душе. Но вообще она считает, что лучше всего – в Италии. И люди более открыты, и еда вкуснее, и погода лучше.

– И все-таки, каков завтрашний день славистики?
– Я вспомнил один случай. В Вильнюсе, где я принимал участие в международной научной конференции, журналист задал мне очень странный вопрос: какое будущее у церковнославянского языка в современном обществе? Я так растерялся, что даже не помню, что ответил. Зато мои коллеги очень развеселились и немедленно прозвали меня последним носителем церковнославянского языка.


Нина ШАДУРИ-ЗАРДАЛИШВИЛИ