Российского киноведа,  кинокритика, редактора, организатора кинофестивалей Вячеслава Шмырова с Грузией связывают давние и прочные узы. Это и стало темой нашего диалога.


– С Грузией вы сотрудничаете почти одиннадцать лет. Расскажите, пожалуйста, с чего началось ваше знакомство с нашей страной?
– Это произошло достаточно неожиданно. В годы перестройки журнал «Искусство кино» заказал мне статью о режиссере Михаиле Эдишеровиче Чиаурели – одиозной фигуре сталинского кино, авторе фильмов «Клятва» и «Падение Берлина». Я поставил тогда перед собой задачу встретиться со всеми на тот момент жившими людьми, которые с ним работали и дружили, когда он обитал в Москве. Поэтому я общался с его монтажером, гримером, сценаристом… В их рассказах вырисовывался объемный и неоднозначный портрет талантливого человека.
Я даже установил тот факт, что Михаил Чиаурели был неофициально выслан Хрущевым из Москвы в Свердловск – из-за его дружбы с Берия (в тот год его расстреляли). В столице Урала в это время была студия документальных фильмов, и Чиаурели снял полнометражную картину про тружеников тыла. Я очень хотел найти сам документ, на основании которого режиссер оказался в Свердловске. Просмотрел все приказы по «Мосфильму» за 1953 – 1955 годы и обратил внимание, что в это время много грузин, сотрудников Чиаурели, увольнялись с «Мосфильма» (и они возвращались в Грузию), но про самого режиссера в этих документах, как ни странно, не было ни слова. Хотя что тут странного? Скорее всего распоряжение главы правительства было устным… Но оно несомненно было – хотя бы потому, что дело Михаила Эдишеровича разбиралось на Комитете партийного контроля, и оно остается до сих пор засекреченным.
И вот почти случайно в ведомственном каталоге документальных фильмов я нашел упоминание о фильме, снятом Чиаурели в ссылке, – «Подвиг народа». И далее действительно было написано: Свердловская киностудия, реж. М. Чиаурели… А чуть позже режиссеры Валерий Усков и Владимир Краснопольский, авторы фильмов «Вечный зов» и «Ермак», уроженцы Свердловска, рассказали мне, как совсем молодыми людьми ехали поступать во ВГИК и оказались в купе дипломатического вагона, хозяином которого был Михаил Чиаурели… А ездил он с шиком. У него всегда были вино, фрукты, шоколад. Свой аристократический образ жизни он не менял и даже не терял надежду вернуться на «Мосфильм» – мечтал поставить «Евгения Онегина». Но все бывшие московские друзья от него отвернулись, потому что в стране произошла полная смена политических декораций. В итоге Михаил Эдишерович вернулся в Грузию, где окончил свой творческий и человеческий век.
У меня все было собрано для статьи, но я хотел все-таки полететь в Грузию. Понимал, что нужна встреча с дочерью режиссера, великолепной актрисой Софьей Михайловной Чиаурели. Тем более, что сама Софико была в 50-е годы студенткой ВГИКа и жила в Москве. Мне купили билет, и когда я уже должен был лететь в Тбилиси, случились события 9 апреля. И мне пришлось билет сдать. Кто бы со мной стал говорить в те трагические дни про дела давно минувших лет! А потом и статью о Чиаурели я передал в редакцию без комментария Софико Михайловны. Так мы с ней и не познакомились. Ни тогда, ни позднее. Тем неожиданнее было оказаться в ее доме, в доме Михаиа Чиаурели и Верико Анджапаридзе, почти четверть века спустя…

– Но это уже история наших дней. А очное знакомство с Грузией с чего начиналось?
– В 2010 году мне позвонил известный предприниматель и меценат Константин Лузиньян-Рижинашвили, который хотел провести в Тбилиси фестиваль российского кино. С этим предложением он обратился к режиссеру Эльдару Рязанову и писателю Алле Гербер, а они порекомендовали меня в качестве программного директора. Мне было совсем несложно подобрать программу, привлечь кинематографистов. Но казалось не совсем правильным действовать по-партизански. Ведь годом раньше произошел разрыв дипломатических отношений между Россией и Грузией. Запретить российские власти мне ничего не могли, но, возможно, в новом контексте пошли бы в чем-то навстречу. Поддержали бы шаги народной дипломатии, которой, по сути, и явился наш фестиваль.
Так и случилось. Нас поддержал специальный представитель президента России по международному культурному сотрудничеству Михаил Ефимович Швыдкой. А потом сформировалась достаточно представительная делегация, в которую вошли продюсер Сергей Сельянов, документалист Виталий Манский, кинорежиссеры Сергей Соловьев, Валерий Тодоровский, Алексей Федорченко, сам Эльдар Александрович Рязанов, который стал президентом фестиваля…
Первая же встреча в Тбилиси была удивительной. Константин нас повел в ресторан, который буквально нависал над городом, и там я увидел знакомое лицо. Помню, я тогда подумал: «Если я с этим человеком не поздороваюсь, он на меня обидится, но откуда я его знаю, не помню!» И я поздоровался. А с нами была журналистка Ирина Любшина. И тут выяснилось, что этот «знакомый незнакомец» сын Резо Габриадзе Леван, снявшийся в фильме «Кин-дза-дза» вместе со Станиславом Любшиным, мужем Ирины. Она-то нас и познакомила, а Леван пригласил делегацию в Театр марионеток Резо Габриадзе, который недавно был отреставрирован.
Интерес к российским фильмам был огромным. Открывались мы в кинотеатре «Руставели» фильмом Валерия Тодоровского «Стиляги», а закрывались «Анной Карениной» Сергея Соловьева. Вот тут буквально ломали двери, а в дирекцию фестиваля даже позвонили с просьбой оставить место для бабушки Михаила Саакашвили. Не знаю, пришла ли в итоге бабушка, но было что-то невероятное! Тбилиси – теплый, гостеприимный город. И еще сыграл свою роль, конечно, фермент прежней нашей, еще советской, жизни. Например, Эльдара Рязанова узнали пограничники в аэропорту и очень сердечно приветствовали. А ведь это достаточно молодые люди!
Этот фермент помог нам и два года назад, когда в огромном зале Тбилисского русского драматического театра имени А.С. Грибоедова вместе с театром мы провели вечер памяти Марлена Хуциева и Георгия Данелия (они ушли в 2019 году). Из Москвы прилетели актеры Станислав Любшин, Валентина Титова, Ольга Машная, Дмитрий Харатьян, вдова Георгия Николаевича Галина Ивановна, а тбилисские артисты и музыканты подготовили потрясающую концертную часть с песнями из «Весны на Заречной улице» и «Июльского дождя», «Я шагаю по Москве», «Не горюй!» и «Мимино». Спасибо Театру Грибоедова и его директору Николаю Николаевичу Свентицкому –  ведь это был не только вечер печали по ушедшим, но и праздник дружбы и прекрасных воспоминаний!
Другое дело, что делать ставку на старшее поколение уже практически невозможно. Рязанов слетал с нами только один раз. Данелия хоть и помогал письмами, сам по состоянию здоровья уже был «невыездным». Помогал нам и Станислав Говорухин, и однажды прилетел в Тбилиси со своей последней картиной «Конец прекрасной эпохи». Чуть ли не полсъемочной группы привез. И очень волновался! Но фильм приняли хорошо, зал был набит зрителями, а из «провокаций» был разве что неудачный подход к мэтру одной молоденькой журналистки с неудобными вопросами, но Говорухин довольно умело вышел из этой ситуации. Политика осталась в стороне! Вспоминаю приезд в Грузию и Аллы Суриковой, которая очень много работала с Софико Чиаурели. Именно она первой вошла в дом актрисы, когда двери этого намоленного дома (по существу, музея) для российских кинематографистов открыл сын Софико Михайловны Нико Шенгелая.

– А насколько органично в грузинскую повседневность входят новые имена российского кино?
– Я недаром уже назвал имена Сергея Сельянова, Виталия Манского, Валерия Тодоровского. За эти годы в Тбилиси побывали многие известные актеры и режиссеры среднего поколения, которых широко еще не знают в Грузии. Однако мы привозили их лучшие фильмы – «Страну Оз», ее представляли Василий Сигарев и Яна Троянова, или «Рассказы» Михаила Сегала, или «Кококо» Авдотьи Смирновой с участием Анны Михалковой, или «Ангелы революции» Алексея Федорченко с Дарьей Екамасовой…
Поездка в Грузию стала последним кинематографическим турне в жизни Алексея Балабанова, которого не стало через полгода. В «Руставели» прошла ретроспектива его картин, а сам Алексей зачастил на Сухой мост, который, видимо, питал его творческую фантазию. Во всяком случае, в результате этой поездки в СМИ с подачи Балабанова просочилась информация, что он будет снимать в Тбилиси эксцентрическую комедию о молодом Сталине, «экспроприаторе экспроприаторов»… А на фото с этого фестиваля Балабанов и его друзья знакомятся с Резо Чхеидзе, пришедшим на одну из наших кинопремьер.
Что-то в этом фестивальном формате получалось, а что-то нет. Очень болезненным стал переезд фестиваля из кинотеатра «Руставели» в «Амирани». Так в одностороннем порядке решила «грузинская сторона». И это был первый звоночек о том, что нам надо менять формат и партнеров. Но к этому времени мы подружились с дирекцией Батумского международного кинофестиваля, стали делать с ними совместные программы для фестиваля. Привезли в Батуми в качестве членов жюри или почетных участников Вадима Абдрашитова, Александра Миндадзе, Светлану Немоляеву, Марину Разбежкину, Николая Хомерики… И совсем молодых режиссеров – в конкурсные программы.
Так мы постепенно ушли из Тбилиси, а фестивальный формат трансформировался в формат международной киношколы, которую, по существу, благословил Александр Сокуров. Первую киношколу мы открывали его фильмом «Франкофония», а среди молодых участников были его ученики Кантемир Балагов и Владимир Битоков, с самыми первыми, еще короткометражными работами. Только через полтора года Балагов снимет «Тесноту» и всемирно прославится, а тогда все только начиналось.
Киношкола с течением времени переехала в Батуми. Нас который год с любовью принимает приморской отель «Адмирал». Среди участников – молодые режиссеры с успешными короткометражками из 14 стран бывшего СССР (кино сегодня не снимают только в Туркменистане), а среди мастеров – режиссеры, продюсеры, киноведы из России, Украины, Армении, Казахстана… Грузию три года назад представлял незабвенный Александр Рехвиашвили, который всегда меня поражал своим аристократизмом. А уж его фильмы, сделанные с утонченной кинематографичностью, я хорошо помню еще со вгиковской поры.  
Формат же Недели российского кино в Тбилиси фактически возродился с того памятного вечера в Театре Грибоедова, о котором я уже говорил. Вечер стал открытием кинонедели и привлек на кинопоказы в Малом зале театра огромное количество зрителей. А фильмы представляли не только российские актеры и режиссеры, но и грузинские артисты, которые периодически стали сниматься в российском кино. В этот раз нам повезло с Мишей Гомиашвили: на показ комедии «Хэппи энд» со своим участием он привел половину труппы Театра имени Марджанишвили, в котором работает, во главе с хорошо известным в России режиссером Темуром Чхеидзе. Спасибо еще раз русскому театру и моему другу Коле Свентицкому!

– Расскажите, пожалуйста, с кем еще из деятелей грузинской культуры вас связывали, связывают дружеские отношения?  
– С удовольствием вспоминаю знакомство с выдающимся кинооператором Ломером Ахвледиани. Это был год, когда мы привезли в Тбилиси Павла Лунгина, у которого в рамках российской кинонедели проходила ретроспектива. Каждую свою картину Павел исправно представлял. И вдруг на один из показов не явился! Мне в панике звонят из кинотеатра: «Найдите его, пусть Лунгин приезжает к концу просмотра, люди хотят поговорить с ним!»
Я начинаю искать Павла Семеновича и нахожу его в доме Ломера Ахвледиани. Конечно же, он за обильно накрытым столом! Говорю ему: «Паша, я за тобой сейчас приеду, а потом верну тебя обратно! Пусть хозяин не волнуется, через полчаса ты будешь вновь сидеть за накрытым столом и говорить тосты!» Машина приезжает за Павлом, он выходит, а за ним – хозяин дома. И Ломер говорит мне: «А вы будете заложником! Если Павел вдруг не вернется, вы будете сидеть у меня за столом!»
И мне пришлось остаться в качестве «заложника» в гостеприимном доме Ломера Бидзиновича. Потом Паша вернулся. Мы с ним вместе прекрасно посидели. А дом Ломера Ахвледиани стал для меня с тех пор символом грузинского застольного праздника. И домом, в котором, как мне показалось, просто не запирается дверь. В этом я потом убеждался еще несколько раз! Самые невероятные люди мне попадались в гостях у Ломера Ахвледиани. И, между прочим, именно в этих стенах я познакомился с лучшим, с моей точки зрения, современным грузинским кинорежиссером Леваном Когуашвили! Его фильм «Слепые свидания» – это образец преемственности старой и новой грузинской кинематографической школы.
С Эльдаром Шенгелая много встреч было в Тбилиси и в Москве. В киноклубе «Эльдар» мы организовали его творческий вечер, в котором участвовали Марлен Хуциев, Роман Балаян, Валентина Теличкина. Грузинская авиакомпания «Аирзена» в спонсорском режиме и в лучшем виде доставила из Тбилиси не только Эльдара Николаевича и его семью, но и Нани Брегвадзе, которую с восторгом приняла московская публика. Одна была незадача: телеканал «Культура» не мог найти деньги, чтобы записать этот вечер и сделать его достоянием широкого круга зрителей. И тогда мы вскладчину оплатили эту телеверсию. И сделали с большим желанием: ведь Эльдар Николаевич в папахе и бурке буквально гарцевал на сцене!
Жалею, что не удалось познакомиться с Георгием Шенгелая, что мало пообщался с Ланой Гогоберидзе (надеюсь, что все еще впереди), которая пришла поддержать сокуровскую премьеру «Франкофонии» и, как в лучшие времена, после показа произнесла большую проникновенную речь. Рад, что довелось пообщаться с Гией Канчели (нас познакомила когда-то на «Кинотавре» Вера Таривердиева, вдова Микаэла Леоновича), Кахи Кавсадзе, Баадуром Цуладзе, который был большим другом нашей киношколы... Их уже, к большому сожалению, нет на свете.  
Мы застали еще Мишу Кобахидзе, автора грандиозных короткометражек, и много с ним общались. И мне было радостно, что, когда в Тбилиси приехал режиссер и актер Андрей Смирнов, автор «Белорусского вокзала», он оказался на каком-то приеме за одним столом с Кобахидзе. А Смирнов и Михаил Кобахидзе учились почти одновременно во ВГИКе: один – у Ромма, а второй – у Герасимова! Увидев своего товарища, Андрей Сергеевич даже воскликнул: «Это же Миша Кобахидзе, мы же с тобой не виделись 50 лет!». Это дорогие воспоминания…

–  Что вы скажете о современном грузинском кино?
– У грузинского кино очень сильные корни. Это же едва ли не самая состоявшаяся кинематография на евразийском пространстве в ХХ веке. Столько замечательных имен и фильмов! И последние достижения грузинских режиссеров новых поколений указывают, что дело не только в намоленных стенах той же киностудии «Грузия-фильм». Конечно, жаль, что она не работает, но, видимо, есть вещи и поважнее. Это – традиции, а преемственность – от учителя к ученику, полагаю, хорошо обеспечивает тот же театральный институт имени Шота Руставели, в котором учились и Заза Урушадзе, и уже упомянутый Леван Когуашвили. Ну и потом наличие таких фигур, как Резо Габриадзе, до недавнего времени действующих, не проходит даром. В России с ее пространствами и многовариативностью художественного развития такое невозможно.
Путь грузинского кино (как и всего европейского) сейчас, прежде всего, в коопродукции, что тот же Заза Урушадзе на примере фильма «Мандарины», попавшего в шорт-лист «Оскара», блистательно показал. Увы, этого режиссера тоже нет с нами. И, возможно, с уходом этой фигуры серьезно нарушена связь поколений. Но это не значит, что у грузинского кино нет будущего. Прошлогодний европейский успех фильма «Начало» дебютантки Деи Кулумбегашвили доказывает обратное.
Другое дело, что чем дальше, тем меньше в новых картинах будет воскресать совместное прошлое, завязанное на жизни в Советском Союзе, например. Сейчас силен дух отчуждения. Но, думаю, что рано или поздно чья-то художническая смелость прорвет и этот барьер. Наверняка новые поколения режиссеров предложат нам новые (а они же старые) темы без излишних сюсюканья и предвзятости.
Мне бы очень хотелось провести в Москве и других городах России ретроспективу современного грузинского кино. И российский МИД нас в этом поддерживает. Но время пандемии, конечно, не лучшее для таких акций. Поэтому придется подождать.

– Каковы, на ваш взгляд, перспективы сохранения и развития культурных связей наших стран, учитывая нынешнюю политическую ситуацию?
– К сожалению, сегодня российско-грузинские взаимосвязи базируются на очень шаткой почве. И мы имеем уже немалый опыт существования вне дипломатических отношений между нашими странами. С другой стороны, этот опыт по-своему уникален и говорит еще и о том, что народная дипломатия оказалась вполне состоятельной!
За минувшие годы много сделано по линии наших фестивалей и киношколы, по линии культурных мероприятий того же Николая Свентицкого, каких-то других энтузиастов. Театры ездят с гастролями, обменными спектаклями… В Грузию приезжают известные люди. Но шаткость в том, что достаточно одной провокации для того, чтобы в России в высоких кабинетах сложилось впечатление о недружественном характере Грузии. И нам, работающим в этой стране, стоит больших усилий, чтобы убедить людей из этих кабинетов: все равно нужен культурный обмен, гастроли, фестивали, поездки по нашим странам.
Я боюсь, что случай с Владимиром Познером по крайней мере на год отложит многие наши планы. Это злостная, неумная и одновременно хорошо спланированная и организованная провокация. Ну и СМИ, в том числе и российские, как водится, создали соответствующий враждебный контекст. Но все, если говорить о каждодневной жизни в Грузии, большая неправда! За одиннадцать лет сотрудничества с вашей страной я помню всего лишь один пикет около кинотеатра «Руставели». И тот за пять минут быстро рассосался – после того, как к молодым людям-пикетчикам подошли такие же молодые люди из нашей делегации. А когда я потом вышел на сцену и спросил тбилисскую публику: «Вы хотите, чтобы мы еще пятнадцать лет не общались?», зал буквально взревел: нет! У людей стояли слезы в глазах.
Здесь, в Батуми, никто не заставляет наших участников общаться на русском языке, но все говорят по-русски. Режиссеры из Средней Азии и Прибалтики, Молдовы и Казахстана. Потому что есть киношкола! И есть огромное стремление знакомиться, общаться и вместе работать. Создали же мы в 2019 году за неделю сорокаминутный альманах «Пограничное состояние», в котором приняли участие режиссеры из России, Казахстана, Латвии и Украины с привлечением актеров из Грузии, Беларуси и России!
Из четырех новелл, кстати, три были сняты на грузинском языке. Этому предшествовала большая работа наших режиссеров с сайтами грузинских театров, а потом и непосредственно с отобранными артистами. Это уникальный эксперимент, который при случае мы обязательно повторим.   
Я надеюсь, что времена поменяются. Государствам, увы, очень часто оказывается просто не до опыта народной дипломатии. России нужна новая концепция культурного развития, которая бы не отторгала Чингиза Айтматова или Василя Быкова, литовское или грузинское кино прошлых десятилетий как что-то чужеродное, а относилась бы ко всем этим богатствам как к общему достоянию. Как части российской культуры. Ведь без Грузии невозможно полноценно себе представить творчество очень многих наших мастеров – того же Андрея Битова или Беллы Ахмадулиной. Это типичная болезнь вчерашней метрополии. Оттого, что рухнула империя, проблемы никуда не девались, они остались. Ими нужно заниматься. И лечить – в том числе и культурой!  


Инна БЕЗИРГАНОВА

Недавно в Тбилиси побывал Евгений Цыганов – тончайший, умный актер с невероятным мужским обаянием. Час общения добавил новые краски к портрету артиста, знакомого зрителям как по своим театральным работам в «Мастерской Петра Фоменко», Театре «Около Станиславского», МХАТе, так и по фильмам «Питер FM», «Дети Арбата», «Оттепель», «Мертвое озеро», «Человек, который удивил всех», «Одесса», «Мертвые души» и многим другим. В Грузию его привели съемки в кино.

– Я не в первый раз в Грузии. Был здесь на фестивалях, открытии театра Резо Габриадзе, приезжал частенько в Гудаури – я катаюсь на сноуборде. В этот раз я здесь на достаточно долгий период – практически месяц, и у меня чувство, что такой Грузии я не видел и не знаю. Потому что, помимо пандемии, поймал себя на ощущении холода вокруг, какой-то дистанции. Когда мне как будто неловко, что я из России. Я нахожусь в каком-то новом пространстве, мне не очень знакомом. Я попадаю в неожиданно иную атмосферу. Я, конечно, говорю не о прекрасной грузинской съемочной группе, с которой мы очень подружились. Речь идет об отношении со стороны малознакомых людей. Возможно, конечно, что это мне показалось. Много времени я провел в Эстонии и в какой-то момент просто перестал там разговаривать, замолчал. Потому что со мной не общались ни на русском, ни на английском, понимая что я русский. Наверное, в этом виноваты наши политики. Но, может быть, мы с вами сделаем то, что в наших силах, чтобы изменить эту ситуацию. Ваш «Русский клуб», наше кино, театр... Я в последнее время стал понимать, что политика, с одной стороны, и театр, литература, живопись, музыка – с другой, занимаются совершенно противоположными вещами. Политики расчерчивают границы. А живопись, кино, театр, литература все время пытаются сделать так, чтобы ты забыл, кто ты есть как часть социума и вспомнил о том, что ты – Человек. Что можешь сопереживать, сочувствовать. Поэтому в этой ситуации не так важно, грузин ты, русский, армянин или аргентинец. Либо ты влюблен, либо нет... Желания и страхи у всех приблизительно одинаковы.

– О человеке как таковом размышлял в своих спектаклях Петр Фоменко. Я посмотрела его постановку «Одна самая счастливая деревня» через двадцать лет после того, как она вышла. Говорят, спектакли неизбежно меняются спустя время... 
– Ну, в этом гениальность Фоменко. Я сейчас играю в спектакле Петра Наумовича «Безумная из Шайо» Жана Жироду. Когда он вышел, я был просто его зрителем. Не смог в нем участвовать, потому что репетировал тогда Раскольникова во МХАТе. И я не понял тогда этот спектакль и воспринял его лишь спустя десять лет. Что это за персонажи, о чем они говорят? Зачем Фоменко взялся за эту постановку и что хотел ею сказать? Для того, чтобы его понять и открыть, должно было пройти время. Фоменко его немного опережал в силу того, что мы все-таки живем тем, что видим, что для нас буквально. А Петр Наумович всегда говорил об органах чувств, и у него было понятие предчувствия ...было предощущение темы националистической в том числе, которая вдруг стала очень актуальна в России спустя десять лет после того, как он поставил спектакль. Что касается «Деревни», которой двадцать лет, то до меня в ней блестяще играл Сережа Тарамаев... А недавно я увидел запись этого спектакля со мной пятнадцатилетней давности, и мне стало неловко. Мне показалось, что играю я там плохо. Думаю, что сейчас спектакль тоньше и точнее, нежели он был пятнадцать лет назад. Фоменко закладывал зерна, которым давал возможность произрастать еще и как педагог. Мы выпустили «Бесприданницу», и спектакль три года вообще не складывался. Но он по этому поводу не переживал. Он знал, что пройдет три-пять лет, и вдруг начнется жизнь этого спектакля. Представляете, три года играть спектакль, в котором нет ощущения жизни? А она только заложена, только обещана... У меня был и другой опыт с моим однокурсником, когда выпущенный им спектакль сразу имел бешеный успех. Потому что там были все ингредиенты – как в пироге, нас сразу стали зазывать на большие гастроли во Францию, все работало, его ждали! Но спектакль умер через полгода. Потому что был пустой внутри. Так в театре бывает. Успех, принятие зрителем, интерес, а внутри – пустота... А есть истории, которые, может быть, не очень понятны зрителю. Петр Наумович спокойно к этому относился. Нет, иногда он нервничал, но и нас учил, и сам так считал, что успех – не то, ради чего... Потому что есть еще наша внутренняя жизнь, наш сговор... Не знаю, Фоменко открыл это сам или его где-то научили? Или поколение было такое? Сейчас я работаю с Юрием Николаевичем Погребничко, который тоже существует сговором. Мы играем спектакль на 80 человек, и вдруг в антракте 6 человек уходят.

– Это, наверное, невыносимо актеру на сцене?
– Выносимо. Когда есть внутреннее ощущение точности взаимодействия. Мы не знаем, почему ушли эти люди. Либо мы чувствуем, что у нас внутри что-то складывается – и тогда это действительно все равно, либо мы понимаем: что-то не получается, и становится тревожно. Важно именно это, а не то, как кто-то воспринял спектакль. Но вернемся к Петру Наумовичу. Я даю время от времени интервью и вдруг осознаю, что все они сводятся к цитатам из Фоменко. Но на самом деле он действительно здорово формулировал и мог в двух словах выразить какие-то глубокие вещи, не стеснялся повторять и повторять свои мысли. В какой-то момент думаешь: «Да я уже это слышал!» А потом: «Не стыдно еще раз услышать!» И не стыдно повторить мысль, которая выращена Петром Наумовичем.

– А какая самая-самая запомнившаяся формулировка?
– Ну, он часто говорил: «Не ставьте точек, ради Бога!» Или его «Хотя...»: «Этого не может быть, хотя...»...  «Есть политик, который все время повторяет слово «однозначно», а я вот не знаю, что в жизни однозначно!»  Это все в одну историю: однозначно, хотя, не ставьте точек... В этом принцип жизни: в ней нет ни однозначности, ни точки. Есть какая-то вибрация, которую можно поймать, почувствовать, увлечься, пойти за ней... «Самая надежная материя, за которую можно держаться в театре, – это воздух». Это про дуализм, единство и борьбу противоположностей, нашу внутреннюю смуту и гармонию. У меня как-то знакомая спросила про политические взгляды: «Женя, ты за кого? Все равно надо определяться, туда или туда...». Наверное, надо... Хотя... надо ли, не надо ли? Когда в 1991 году его студенты пришли с бешеными глазами: «Там путч – надо идти к Белому дому!», Фоменко сказал: «Вообще-то у нас репетиция!» Такой вот у нас с вами разговор про мастера получается.

– Это потому, что мне интересно все, что связано с Петром Наумовичем.
– Он говорил однажды: «Помните эту песню у Аллы Пугачевой: «Лет десяток с плеч долой, в омут танца с головой! Молодой человек, потанцуйте же со мной!»? Какая пошлость... и какая трагедия!» В этом весь Петр Наумович Фоменко. Все – на одних весах: и вульгарное, и высокое. Как-то все сплетается. Это бывает только у больших художников. Как в фильмах Феллини или Соррентино, когда они сочетают разговоры о божественном, высоком с пошлым, сентиментальное – с грубым... Все это рядом. Так и в жизни происходит, так она замешана. В одно ухо играет Гендель, в другое – Лепс поет. Как это возможно? А так. Ну выключишь одно ухо, скажешь – «Не хочу слушать Лепса!» или «Гендель грузит». Но жизнь-то и в том, и в другом.

– Особенно современная жизнь.
– Да не думаю, что это про современность. Дуализма предостаточно и у Льва Николаевича Толстого...

– И у Достоевского.
– Полным-полно! Или у Александра Сергеевича Пушкина. Это любимый автор Петра Наумовича. Помню, как мы начинали делать «Бориса Годунова». Самозванец там пытается подарить перстень – а он не снимается с пальца. То есть хотел бы перстень снять и отдать – но нет, не получается! И где тут грань искреннего порыва и лукавства? Это была смешная сцена.

– Спектакли Фоменко состоят из подобных тонких деталей и подробностей.
– В Москве гастролировал какой-то провинциальный театр – не вспомню, какой он играл спектакль на нашей малой сцене. Очень камерный. На следующий день приходит Петр Наумович и спрашивает нас: «Ребята, никто не ходил?» – «Нет». – «Жаль... Там такая сцена была! Актриса одевалась... как она одевалась!» Поди пойми: одевалась, а не раздевалась. Фоменко был в полном потрясении, а мы, дураки, все пропустили. Помню, шли по улице во время каких-то гастролей, а Фоменко спрашивает: «Вот вы приехали в незнакомый город, хоть успели погулять? Заблудиться хоть успели?» Заблудиться! Это такое любопытство к жизни! Мы же все боимся заблудиться. Идем по маршрутам, знаниям, каким-то проверенным тропам, большим проспектам, там, где светло. У нас даже в мыслях нет взять и заблудиться. А для него это был предел мечтаний – заблудиться. Это значит – обнажить все рецепторы, ощутить запахи, обострить зрение, слух, интуицию. Потому что если заблудился, то тебе надо выбираться.

– Сейчас вы работаете с Юрием Погребничко. Он ведь совершенно другой, иная стилистика...
– Петр Фоменко и Юрий Погребничко никогда не пересекались. Но Фоменко говорил о Погребничко, как о человеке с внутренним стрежнем, и уважал его как режиссера. И Погребничко тоже отзывается о Фоменко с большой теплотой и уважением. Они были ровесники, оба работали когда-то в театре на Таганке. И я работал там же, еще будучи ребенком. Это мой странный личный замес. Я там жил, я там родился... Я про разницу в стилистике не очень понимаю. На самом деле Петр Наумович в какой-то момент, насколько я знаю, сопротивлялся Станиславскому и его монополии в русской театральной традиции. Его влекла экспрессия, театр Акимова, например. Но в итоге пришел к тому, что Станиславский точно все формулировал. А что такое Станиславский? Это про правду. Про то, насколько «верю-не верю». Вы можете придумать любую форму, можете сделать Тузенбаха женщиной, а Ольгу мужчиной – это не важно. Сопереживаете или не сопереживаете герою – вот что главное! И, в общем, по сути, что Фоменко, что Погребничко, что Женовач – каждый все равно существовал и существует в поиске этой правды. В поиске подключения к сопереживанию.
Ионеско говорил, что театр абсурда самый реалистичный, потому что жизнь сама по себе абсурдна. Иными словами, жизнь абсурдна, а значит, театр абсурда – это про правду жизни. Это все равно поиск правды, чувств, парадоксальности. Парадокс и является правдой. Вот в чем дело. Погребничко все время пытается обнаружить точку взаимоотношений со зрителем. Это и есть острое желание найти правду. Важно осознать, что я не вообще произношу слова. Я должен понимать сказанное,  что мое слово рождает в человеке, сидящем в зале. Петр Наумович занимался ровно тем же самым. Он пытался сделать так, чтобы слова не были словами. Но только через восприятие партнера. Однажды я услышал от Погребничко о таком понятии, как «аффективная память». А до этого я ставил в «Мастерской Фоменко» спектакль «Олимпия» по пьесе Ольги Мухиной и говорил актерам: «Вы не помните вкус ножки стула? Вы не помните, когда в последний раз грызли ножку стула, но ведь все помните ее вкус? Я хочу про это сделать спектакль, но не знаю, как это называется!». И через пять лет после выпуска спектакля я узнал об этом от Погребничко – об аффективной памяти. Когда в спектакле «Одна самая счастливая деревня» перед расставанием наших героев Петр Наумович укладывал нас с актрисой Полиной Агуреевой на помост, где мы друг друга обнимаем, он вспоминал одну и ту же историю: как во время войны ребята прямо с танцплощадки отправлялись на фронт, а перед этим танцевали с подругами, невестами, женами, после чего уходили с ними в кусты тут же рядом и предавались любви. И никому вокруг до этого не было дела. Не было ни осуждения, ни любопытства, потому что все понимали происходящее: эти мальчики сейчас уйдут и никогда не вернутся, это сакральный и святой момент – объятья в кустах под «Рио-Риту». Фоменко говорил нам с Полиной: «Вот что с вами в спектакле происходит, вот ваши кусты – на авансцене. У вас есть сейчас возможность друг друга обнять в последний раз, чтобы расстаться навсегда!» Это и есть аффективная память. В Фоменко это когда-то вошло, как информация… как вкус ножки стула. То же самое.

– В этом плане как вам нравится театр Дмитрия Анатольевича Крымова?
– Я в восторге от того, что он делает. Начиная со спектакля «Демон. Вид сверху», который увидел давным-давно. А пару лет назад случайно забрел на его «Сережу» во МХАТ-е. Потом пришел в родной театр и сказал коллегам: «Бросайте все, все свои дела, идите во МХАТ и смотрите «Сережу»!». А через две недели мне сказали, что в нашем театре будет ставить Дмитрий Крымов. Я не знал тогда, что буду репетировать, но был очень рад за наш театр. Еще через две недели мне позвонил сам Дмитрий Анатольевич и сказал, что было бы здорово встретиться и поговорить. Мы встретились и поговорили, это было больше года назад. И с этого момента мы репетируем. Я был в большой тревоге, потому что когда есть такое безусловное очарование от личности, от его бэкграунда, очень страшно разочароваться. Мы год с перерывами провели вместе, и мое очарование этим моментом и самим Крымовым только увеличилось. При всей сложности конструкции и тревожности Дмитрия Анатольевича как человека мне очень радостно, что я живу в одно время с художником и личностью такого масштаба. Такое надо ценить. У меня было счастье работать с Валерием Тодоровским, с Аней Меликян, с Григорием Константинопольским и со многими другими совершенно разными, но очень талантливыми людьми. И я понимаю, что пока все эти люди творят, мы живем в замечательное время. Не потому, что я у них работаю, а потому, что они могут себе позволить творить. А что такое – творить? Это значит – быть проводником энергии. И эти ребята действительно крутые проводники!

– Вы не назвали среди режиссеров, с кем довелось работать, Алексея Чупова и Наталью Меркулову, снявших вас в картине «Человек, который удивил всех». Эта необычная история человека, заболевшего раком, но сумевшего его победить, как и ваша работа в картине, – меня поразила. Вы настолько другой! Впрочем, вы везде – разный…
– В фильме «Человек, который удивил всех» затрагивается именно эта тема: человек живет своей жизнью, но существует так называемое общественное мнение. Это фильм не про онкологию и не про гомосексуализм. Это история про то, насколько мы имеем право на свою болезнь. Мы все больны и у каждого свой диагноз. Но вот насколько ты имеешь право болеть своей болезнью, или в тебя неизбежно будут тыкать пальцем люди? Я тему саму очень чувствую. Она в меня попала…

– Вы в картине очень худой… Специально сбросили вес?
– Да, я похудел на пятнадцать килограммов. Такая была договоренность, ведь это история про тяжелую болезнь. И похудание отразилось на моем самоощущении, я себя по-другому чувствовал. Меня и до этого не один раз просили похудеть для роли, но я на это никогда не велся, честно говоря. Но вот в случае с картиной Чупова и Меркуловой  это был принципиальный момент, и я в это включился. Мне был интересен сам процесс. И какое-то время я в этом существовал. Но тут вопрос, насколько игра стоит свеч.  Интересно, что сложилась киноистория, и она попала, произошла. А могла бы и не произойти, пройти мимо, и все было бы зря. Это всегда риск, но мы ребята рисковые…

– Расскажите о фильме, в котором сейчас снимаетесь.
– Не могу рассказать – существует договоренность с продюсером. Мы с ней познакомились на картине «Человек, который удивил всех». Про съемки «Человека» мы тоже тогда ни с кем не делились. Ну и, в общем, почему бы нет. Режиссер картины тоже женщина. Мы не в первый раз работаем вместе, и я очень ее уважаю как автора. Так что, надеюсь, фильм будет не пустой.

– Очень понравилась ваша работа в мистическом сериале Романа Прыгунова «Мертвое озеро». Были ли у вас в жизни мистические моменты?
– У меня в жизни чего только не было… А «Мертвое озеро» – это абсолютно хулиганская история, которую снял Рома Прыгунов. Я называю его lucky boy – счастливчик! Это режиссер, который, даже если в сцене не прописано ничего выдающегося, может сказать актеру: «Просто сядь в машину! Боже, как красиво блики упали, все, сцена готова!» Ничего нет, а у него блики упали, музыку подложил, и все – есть драматургия. Это определенный талант к жизни, созиданию. Ведь есть люди замороченные, перфекционисты и прочее, а вот Рома – нечто совершенно обратное. Он просто очень легкий человек, который ловит момент.
Что касается мистики «Мертвого озера», то я тоже живу и, как мне кажется, вижу определенные знаки. Нумерология, то, се. Это жутко любопытно, но нельзя мистическим совпадениям придавать слишком много значения и так сильно убиваться по этому поводу. В какой-то момент это превращается в страхи, в какое-то знание, которое начинает тебя сковывать. Как говорится, все то же самое, только полегче… Нам часто приходится удивляться. Как это так? Я только про него подумал, хотя до этого не вспоминал об этом человеке лет 20, а у него, оказывается, сегодня день рождения. И подобное происходит изо дня в день. Вот мы снимали «Человек, который удивил всех», там была запланирована сцена – я должен был ходить по деревне, а бабки должны были смотреть на меня с презрением. Но выпал снег, и сцену отменили, а вместо нее предложили: «Сегодня в местном клубе День колхозника, давайте пойдем туда снимать!» Договорились, пошли в Дом колхозника, и в итоге получилась кульминационная, важнейшая сцена, которая была снята в этом месте. Этой сцены, естественно, не было в сценарии, просто так совпало. В Доме колхозника были совершенно реальные люди, их никто не готовил к съемкам. И вдруг именно сцена в Доме колхозника вошла во все трейлеры и альбомы, под песню, звучащую в этом эпизоде, мы шли по красной дорожке на фестивале в Венеции. Мистика? Мистика… Наташа Меркулова говорила перед съемками, что ей нужен месяц на репетиции. Я спрашивал: «А про что кино?» – «Я хочу снять фильм про то, как важно в какой-то момент отпустить ситуацию». «Так отпусти уже! Дай нам войти в эту историю. Не пытайся ее всю просчитать, отпусти!» – говорил я. Но отпустить мы ее смогли только к финалу съемок, и тогда просто возник этот клуб.

– Недавно вы снова удивили своих поклонников, сыграв Чичикова в минисериале «Мертвые души».
– Гоголь – это давняя любовь. Когда-то я прочитал «Невский проспект» и был совершенно потрясен. Потом  – «Тараса Бульбу» и понял, что снять такой фильм – это мечта всей моей жизни. Потом я читал Эйзенштейна, который разбирает монтажное мышление Гоголя. В общем, Гоголь жив!

– В «Мертвых душах» вы предстали в образе Чичикова – малосимпатичный, но загадочный персонаж…
– Режиссер Гриша Константинопольский долго сомневался. Сначала позвал меня на эту роль, потом передумал: «Чичиковым будет другой, а ты сыграешь Манилова…».  Но спустя время опять переиграл: «Нет, ты все-таки будешь Чичиков!» Что ж, Чичиков и Чичиков. Чичиков – человек без лица! Ничего такого в нем нет.

– Глубоко он вам не интересен.
– Глубоко – нет. Но он глубоко и Грише Константинопольскому неинтересен. Он говорил мне: «Не дай Бог тебе придумать ему какое-то оправдание!» Этому персонажу и нет оправдания, он очень внешний. Его «оправдание» очень простое: береги, люби копеечку. Он не герой. Поэтому все забавно, потешно, но не про глубину персонажа.

– Кто вам ближе: Гоголь или Достоевский?
– Мне всегда казалось, что у меня с Достоевским максимальная близость. В том смысле, что когда в детстве я впервые начал читать «Преступление и наказание», то заболел на три дня. А когда дочитал роман, то выздоровел. Я болел вместе с Раскольниковым. С температурой! Я не выходил из дома, пока не дочитал. На меня это произвело очень сильное впечатление. Поэтому, мне кажется, что про Федора Михайловича я знаю нечто такое, чего не знают другие. Я могу ошибаться, но у меня есть подозрение, что я кое-что про природу его письма понимаю. Мне представляется, он доводил до слез свою жену, стенографистку Анна Григорьевну. Я думаю, писатель разыгрывал все свои романы. В лицах. И делал это очень талантливо, по-актерски. Я так себе это воображаю. Иначе не могу себе представить, как это все рождалось. Я вижу абсолютно бытовую сцену. Достоевский жене все это наговаривает, и пока не доведет ее до слез, не успокаивается. Поэтому написаны его романы так сочно и драматично.

– Кто, на ваш взгляд, герой нашего времени?
– Для меня человек, обладающий внутренней свободой, и есть герой нашего времени. Это – Дмитрий Крымов, Юрий Погребничко, Петр Фоменко. Я сейчас не берусь дать точное определение понятию «свобода». Это скорее мое ощущение от этих людей.

– Тогда и вы тоже – герой нашего времени!
– Я не готов настолько рефлексировать, чтобы считать себя героем. Я просто живу и живу, включаюсь в какие-то аферы, выключаюсь из этих афер. Творческих, жизненных. Но я что-то чувствую, где-то что-то позволяю себе чувствовать. У меня такая сфера ответственности, что во мне внутренний полицейский работает жестко. Я себе не позволяю бить наотмашь. А может и не надо наотмашь? Мы же ничего не знаем… Живу своей жизнью, но себя к героям не причисляю, не готов! И мне это незачем.

– Герой – не обязательно ГЕРОЙ! Это же просто продукт своего времени.
– Продукт времени – это совсем не понятное для меня определение. Я все-таки настаиваю на формулировке «внутренняя свобода». Либо она есть, либо ее нет. Ну и честность. Очень надеюсь, что честен с вами и с собой. Насколько это возможно. А герой или не герой – это достаточно субъективный взгляд со стороны.


Инна БЕЗИРГАНОВА