click spy software click to see more free spy phone tracking tracking for nokia imei

Цитатa

Стоит только поверить, что вы можете – и вы уже на полпути к цели.  Теодор Рузвельт

Вернисаж

«MADE IN ITALY». 60 ЛЕТ ТРИУМФА

 

Любимая леопардовая шубка Софи Лорен и платье Жаклин Биссет из «Дикой орхидеи». Змеиное платье-вамп Наоми Кэмпбелл, о  котором мечтали все стройные девушки и кокетливая пижамка Клаудии Кардинале из фильма «Розовая пантера»… Наступает момент, когда к истории можно прикоснуться. Есть для этого повод. Итальянской моде – 60 лет. Ассоциация «StilPromoItalia» совместно с Фиореллой Гальгано и Алесией Тота подготовила экспозицию, посвященную выдающимся фигурам моды и дизайна, тем, кто прославил итальянский стиль во всем мире. Экспонаты – из запасников итальянских Домов моды и из частных коллекций. Часть их давно вошла в энциклопедию моды.
Это великолепие тбилисцы могли видеть воочию – два месяца длилась выставка в музее современного искусства Зураба Церетели (MOMA). Оставив верхнюю одежду в раздевалке, и выпрямив осанку, входишь в зал. Высокая мода окрыляет – хочется пройтись походкой модели. По крайней мере, пока не видит охрана. Несмотря на то, что наряды теперь не на манекенщицах, а на манекенах, фотовспышки продолжаются. Эти платья, костюмы пропитаны успехом, триумфом, дотронешься до них – зарядишься на удачу.
Протектором итальянской моды считают маркиза Джованни Батиста Джорджини. Он занимался антиквариатом, предметами искусства (в основном, мебелью), работал на первом этаже дворца Бартолини Салимбени. Но и мода интересовала маркиза не меньше. После войны он начал сотрудничать с одним из американских универмагов – поставлял одежду от итальянских модельеров. Первый повез в Штаты флорентийские соломенные шляпы.
Послевоенная Италия как мед манила к себе туристов, особенно Тоскана с ее  культурным центром Флоренцией. На роскошных флорентийских виллах устраивались вечера, собрания, приемы. Среди приглашенных – почетные гости города, представители элиты – кинозвезды, прославленные деятели искусства, политики и магнаты.
Одевались знатные дамы у известных портних, принадлежавших к высшему свету Милана и Рима. Эльвира Леонарди (или Бики, как ее называли в мире моды) шила для оперной дивы Марии Каллас. Прозвище Бики ей придумал экспромтом композитор Джакомо Пуччини. «Biki» от слова «birichina», что переводится, как шалунья. К дизайнеру Симонетте Висконти (дочь герцога Колонны и знатной русской дамы), своей близкой подруге маркиз Джованни Батиста Джорджини водил жен богатых клиентов.
Маркиз, будучи хорошим менеджером, решил воспользоваться приятельством со звездами мира моды и, собрав воедино блистательные имена, попробовать выйти на международный уровень. Заявить миру об «итальянском стиле».
12 февраля 1951 года на его вилле Торриджани состоялось первое дефиле. Свои модели представили избранные ателье: Кароза (принцесса Джованна Караччоло), Фабиани, Симонетта Висконти, Эмилио Шуберт, сестры Фонтана, Джермана Маручелли, Эмилио Пуччи, Венециани, Ванна, Новераско. Показы продолжались три дня и имели головокружительный успех. Решили устраивать их раз в полгода. На показы приезжали оптовые покупатели из Америки. Столице женской моды того времени – Парижу пришлось потесниться.
Современная итальянская мода держится на трех китах: вкус, элегантность, качество. Индустрия моды растет и расширяется. 10 лучших модных домов имеют оборот объемом 23 миллиарда евро.
На выставке в музее MOMA экспонировали изделия высокой моды для женщин и мужчин, одежду прет-а-порте. Некоторые модели символизируют конкретный исторический период. Так, например, костюм, созданный сестрами Фонтана для актрисы Авы Гарднер (фильм «Босоногая графиня», 1954 г.) – платье-анафора и шляпа. Позднее это платье в несколько измененном виде появится в картине  Федерико Феллини «Сладкая жизнь». Это конец 50-х годов, пик расцвета Италии. Смокинг от Литрико, сшитый в 1963 году для президента Джона Фитцджеральда Кеннеди.
Творчество Ирен Голицыной, княжны, уроженки Тифлиса (1918 год), в чьих жилах текла и грузинская кровь, было представлено двумя экспонатами – розовым нежнейшим свадебным платьем и «пажамо-палаццо», в которой снималась Клаудия Кардинале. «Дворцовыми пижамами» нарекла эти брючные костюмы главный редактор американского «VOGUE» Диана Вриланд. После коллекции «пижам-палаццо» у Голицыной стали одеваться Лиз Тейлор, Софи Лорен, Мария Каллас, Грета Гарбо, Моника Витти, Майя Плисецкая…
Источниками вдохновения кутюрье могут служить люди, явления, шедевры музыки, живописи, архитектуры… Джузеппе Ланцетти создал серию вечерних платьев под влиянием работ Пикассо (неделя моды 1986-1987 гг.). Сдержанный верх из черного бархата и авангардный низ, с яркими геометрическими фигурами. Платье от Ренато Балестра посвящается Марии Каллас, бесподобно исполнившей арию Кармен. Черный бархат будто охватывают снизу языки пламени (рюши из тафты), поднимаясь к сердцу. Ассоциация с огнем, набирающим силу. Модельера Мареллу Ферреру впечатлила лестница, ведущая к церкви Кальтаджироне. Она состоит из 142 ступеней, украшенных керамическими плитками с фирменным местным орнаментом. Жилет с вышивкой (1993 г.)  точь в точь повторяет лестничный узор и форму ступенек.
С интересом разглядываешь наряды кинозвезд, в которых они появлялись в разных фильмах, на красной ковровой дорожке, церемонии награждения премией «Оскар», на премьерах. Смокинг Джеймса Бонда, что отлично сидел на Пирсе Броснане (фильм «Умри, но не сейчас», 2002 год) создан Бриони. Для любимчика женщин Марчелло Мастроянни темный костюм от Литрико. Вечернее платье из тяжелого атласа от Эмилио Шуберта – для актрисы Джины Лоллобриджиды (1950 г.). Творение Валентино – для Лиз Херли (шелк, гофрированный атлас).
На церемонию вручения британской премии кинематографа BAFTA-2000 актриса Кейт Бланшетт пришла в наряде «Прада». Об имидже Дженнифер Лопес на церемонии награждения «Грэмми» позаботилась Донателла Версаче.
Наряды супермоделей почти эфирные, невесомые, или же настолько узкие, что придутся впору ребенку. Таково полупрозрачное шелковое платье с кристаллами Сваровски, сочиненное для Наоми Кэмпбелл (Версаче, 1998-1999 гг.). Платье с тигровым принтом для Синди Кроуфорд  (Роберто Кавалли, неделя Высокой моды “Woman under the stars”, 2000 г.). Красочное, будто тропическое платье, с огромными бабочками для Миллы Йовович (Энрико Ковери, весна-лето, 1997 г.). Любопытно, что, несмотря на расцветку, оно называется «Женские слезы». Все-то дизайнеры про женщин знают. Яркий и радужный фасад (одеяние) вовсе не означает легкого настроения. Противоречие заложено в натуру женщины самой природой.
Дизайнеры используют разные материалы для решения своих эстетических задач: металлические пластины, зеркала, камни Сваровски (жилет De Liguoro),  даже бюстгальтеры. На платье с объемной юбкой из черных лифов ушло (на глаз) два десятка экземпляров. Похоже на бутон, в то же время пикантно и искусительно.
Экспозиция также включила модели таких известных брендов как «Роберто Капуччи», «Лоренцо Рива», «Эмилио Пуччи», «Антонио Маррас», «Джорджио Армани», «Дольче и Габбана», «Фенди», «Джанфранко Ферре», «Гуччи», «Москино», «Труссарди», «Лаура Биаджотти», «Альберта Ферретти», «Эрманно Шервино», «Лучано Сопрани» и других. Проект был организован при содействии посольства Италии в Грузии, Министерства культуры и охраны памятников Грузии и Тбилисской мэрии.


Медея АМИРХАНОВА

 
Воображаемый дом

 

С 3-го по 12-е сентября в Музее истории Тбилиси им. Гришашвили прошла выставка работ московского кинорежиссера, художника, фотографа и поэта Татьяны Данильянц «Дары Венеции – Сергею Параджанову». Впервые этот проект был осуществлен в Ереванском музее современного искусства к 90-летию Сергея Параджанова в 2014-м году.
Экспозиция была представлена фотоколлажами, ассамбляжами из текстиля и муранского стекла, а также документальным фильмом «Вспоминая Параджанова. Венецианские беседы».
На счету Татьяны несколько короткометражных и документальных фильмов («Сад, который скрыт» (2008), «Венеция. На плаву» (2012), «Шесть музыкантов на фоне города» (2016); три поэтических сборника, изданных на русском языке («Венецианское» (2005), «Белое» (2006), «Красный шум» (2012), а потом переизданных на итальянском, французском, армянском, польском и сербском языках; многочисленные фотовыставки и выставки современного искусства. Татьяна Данильянц – воплощение человека искусства, не останавливающегося на чем-то одном, а объединяющего в своем творчестве любые его направления, виртуозно демонстрируя свое мастерство в каждом из них.
Мы встретились с Татьяной в день закрытия выставки, и честно говоря, несмотря на множество известных фактов ее биографии, мне очень хотелось послушать ее историю от самого начала творческого пути – как говорится, из первых уст.

– Татьяна, ни для кого не секрет, что с Венецией вас связывает 21 год жизни, но как так получилось, что выбор пал именно на нее?
– Когда я окончила Московский Художественный институт им. В.И. Сурикова, у нас образовалась маленькая русско-итальянская компания, и подруга рассказала, что в галерее Peggy Guggenheim Collection в Венеции (подразделение фонда Соломона Гуггенхайма) идет набор на трехмесячную стажировку для художников и искусствоведов, и мы отправили заявки. Тогда я уже была студенткой Высших режиссерских курсов при ВГИКе (факультет режиссуры кино и ТВ), а также училась в мастерской индивидуальной режиссуры Бориса Юхананова (сейчас он художественный руководитель Электротеатра «Станиславский»). И когда мне пришел факс с приглашением на стажировку в Венецию, мне не захотелось срываться на три месяца из Москвы, потому что меня и так все устраивало. Но ко мне пришел мой товарищ – скульптор Ярослав Копоруллин, тоже выпускник Суриковского института, и, узнав о моих сомнениях, сказал: «Если ты не поедешь на эту стажировку, я перестану с тобой общаться… не могу смотреть, как ты упускаешь свой шанс!»
– И вы все-таки поехали?
– Да, я поняла, что раз я одна из пятнадцати подавших на грант человек его получила, то не должна упускать эту возможность и уехала. Первое время это было очень тяжело, потому что музей держал всех в «черном теле». Я приехала из богемного, очень терпимого к студенту Суриковского института, и оказалась в режиме жесткой работы. Половина зарплаты уходила на оплату квартиры, а на оставшуюся половину прожить было просто невозможно. Меня спас кое-какой денежный запас из Москвы. И через месяц я пришла к куратору и сказала, что с меня хватит, я уезжаю обратно. Она очень удивилась, потому что такого в их практике еще не было, и попросила меня подумать в течение недели, а потом озвучить окончательное решение. Все омрачалось еще и тем, что началась промозглая осень, в квартире было очень холодно, хозяева экономили на электричестве. И вдруг за эту неделю со мной стали происходить совершенно потрясающие вещи, встречи, которые позже легли в основу моего первого венецианского фильма «Сад, который скрыт». Например, я познакомилась с графом Джироламо Марчелло, другом Иосифа Бродского, он и принимал у себя Бродского во время его приездов в Венецию и, кстати, похоронил его на кладбище Сан-Микеле, с психиатром Антонио Риццоли, с журналистом Риккардо Петито, с Андреа Верардо… В общем, произошел какой-то мощный рывок, и я поняла, что сама судьба распорядилась так, чтобы я не уехала. И с того момента началась история моего «обвенецианивания»… меня мои итальянские друзья называют «наполовину «венецианизированной», и это действительно так.
– Вы могли тогда в 1995-м, хоть на мгновение представить, как спустя 20 лет ваша жизнь будет связана с Венецией и что вы представите в Тбилиси проект, связывающий Венецию, Ереван и Тбилиси воедино?
– Нет, конечно. Жизнь вообще очень таинственна, и чем дальше я ее проживаю, тем больше понимаю, насколько часто мы слабо понимаем, по какому сценарию движемся. Перекину сейчас мост между Венецией и Тбилиси. На сегодняшний день я обнаружила три вещи, связывающие меня с Грузией: во-первых, для армянской составляющей моей семьи не секрет, что мой прадед был конюшенным при русском князе Воронцове в Тбилиси, и ему был пожалован дворянский титул. Это просто исторический факт из семейной биографии, к сожалению, на данный момент я ничего больше о прадеде не знаю. Второй момент: я родилась в Африке, но когда мне было шесть лет, мы переехали в Россию, в Москву. Всю свою осознанную жизнь я проживала на Соколе, на Песчаной улице, в районе, который исторически является грузинским районом в Москве, (как и Грузинский вал, и Тишинская площадь), и там располагались резиденции грузинских князей. И третий момент, тоже удивительный: в свое время я была прописана у своей бабушки, которая жила на улице Руставели. И знаете, когда ты в эти вещи всматриваешься, то начинаешь смотреть на них с большим удивлением.
– Может, история вашего прадеда станет одним из ваших следующих проектов?
– Может быть, это станет какой-то частью проекта, а, может, проектом. Я пока не знаю, что за архив меня поджидает и что можно добыть из этого материала.
– Что случилось после окончания стажировки в Венеции? Вы сразу вернулись в Москву?
– Нет, в Венеции у меня завязался недолгий роман с молодым человеком, с которым мы, возможно, даже поженились бы, но я предпочла вернуться в Москву. И это чувство влюбленности окрасило мои переживания еще сильнее, а в следующий раз я вернулась в этот город только в 1997-м году на кинофестиваль. Много лет спустя, когда я рассказала о своем романе другу, графу Джироламо Марчелло, которому сейчас уже под 90, он сказал мне замечательную фразу: «Дорогая, как здорово, что ты не обросла здесь семьей. Ты не представляешь, что такое иметь семью в Венеции – это страшная рутина, хоть и эстетизированный, но такой же быт… плюс, все варятся до бесконечности в собственном соку – это же маленькая деревня». И он прав. Есть города, в которых надо жить точечно, набегами, и именно по этой причине я никогда не жила в Венеции дольше трех месяцев. Города, как и люди, очень разные – с ними возникают краткосрочные или долгосрочные отношения.
– Как в вашем творчестве появилось искусство фотографии?
– Я фотографирую с раннего возраста, лет с 12-14, в 1995 году я вступила в Союз фотохудожников России, а потом долгое время фотографией не занималась. В самом начале 2000-х я сделала небольшой цикл фотографий венецианского транспорта, и товарищ предложил мне поучаствовать с этими фотографиями на канадском благотворительном аукционе, где их купили. Так родился проект «Венеция на плаву». Позже родились концептуальные проекты, объединяющие в себе одновременно несколько видов искусства (видиоарт, звуковую инсталляцию, скульптуру…).
– Сергей Параджанов – безусловно, это великая фигура отечественного кинематографа, но как именно родился ваш проект «Дары Венеции – Сергею Параджанову»?
– Вы знаете, я автор совершенно разных арт-проектов, и каждый из них связан с чем-то конкретным, на каждый из них меня что-то вдохновило. В случае с «Дарами Венеции – Сергею Параджанову» все случилось каким-то удивительным для меня образом. Несколько лет назад я была на кинофестивале «Золотой абрикос» в Ереване, и меня в очередной раз пригласили в дом-музей Параджанова. В тот раз мне в руки совершенно случайно попала книга лагерных писем Параджанова, которые он писал своей семье, будучи в тюрьме, в лагерях строгого режима. В тот момент в моей жизни был сложный период, и мне нужно было обрести новые точки опоры, и, находясь под впечатлением от книги, я поняла, что есть люди, всецело преданные искусству, тотально живущие в мире красоты, как Параджанов, несгибаемо служа своим идеалам вне зависимости от обстоятельств. И это открытие, понимание меня настолько по-человечески накрыло, что я решила сделать выставку-высказывание к его 90-летию.
– А как вы пришли к тому, что это высказывание должно быть связано с Венецией? Благодаря вашей истории с этим городом или чему-то другому?
– У меня давно было ощущение, что Сергей Иосифович по духу венецианец, ведь я все-таки неплохо знаю дух Венеции, поэтому я решила попробовать связать историю Параджанова с ней. Когда эта идея, догадка пришла в мне голову, я даже не знала о том, что Параджанов бывал в Венеции – я знала, что он прожил очень непростую жизнь, был гоним, не имел дома… захотелось создать для него воображаемый дом в Венеции. И когда я стала распутывать этот клубок, выяснилось, что до его приезда в Венецию в 1988 году на кинофестиваль с фильмом «Ашик-Кериб», еще в 1977 году (а он был тогда в тюрьме и за него вступились видные деятели Франции и Италии), в Венеции прошел кинофестиваль, посвященный диссидентам. Параджанов был там главной фигурой. Позже мне удалось найти венецианских армян, которые знали Параджанова лично и встречались с ним в 1988 году.
– Именно они делятся своими историями о Параджанове в вашем фильме «Вспоминая Параджанова. Венецианские беседы»?
– Да. Один из них, Байкар Сивальзян, профессор Миланского университета, он преподает армянский язык и литературу. А второй, отец Левон Зекиян. Сейчас он архиепископ армянской католической церкви в Стамбуле. Он знал Сергея Иосифовича очень хорошо и многое смог о нем рассказать. Этот документальный фильм стал неотъемлемой частью моей выставки, я называю его эскизом, потому что технически он не очень совершенен и был снят без денег – операторы и композитор работали совершенно бесплатно, что для Италии, и в частности, Венеции, большая редкость. Поэтому, с точки зрения «даров Венеции», название выставки себя полностью оправдывает.
– Тбилиси стал уже четвертой презентацией вашей выставки. Так и было задумано?
– Сначала я представила этот проект в Ереване, потому что там Сергей Параджанов похоронен, и я захотела двигаться в сторону места его рождения, поэтому важной остановкой должен был стать Тбилиси. Долго искала место, где выставку можно здесь показать, и для меня очень символично, что в этом мне помог младший товарищ и ассистент Параджанова – Юрий Мечитов. Считаю, что музей истории города – идеальное место для выставки, посвященной Параджанову, ведь в нем хранятся макеты и фотографии старого Тбилиси, который был так для него важен. И в Ереване, и в Тбилиси открытие выставки стало для меня огромным праздником! И, должна сказать, что пережив целую гамму эмоций и переживаний, я с каким-то облегчением увожу выставку в Венецию, где и будет ее последняя презентация из «обязательной программы», в городе для новой идеальной жизни Сергея Иосифовича Параджанова.
– Когда вы решили заняться этим проектом, вы общались с родственниками Параджанова?
– Да, я с ними контактировала. Первым делом я пообщалась с его племянником Гарриком Параджановым. Он тоже режиссер и коллажист, он был очень близок к Параджанову. Но, если говорить честно, мне было важнее быть в стороне от воспоминаний его племянника. Ведь сама идея воображаемого дома Параджанова не принадлежит его семье – она принадлежит только мне и Венеции, поэтому мне не нужно было подстраиваться под кого-то или искать одобрения. Это ведь очень личная мысль, догадка, и в этом моем желании нет ничего спекулятивного. Как говорил Пушкин, так и я верю в то, что люди не уходят полностью… и путь создания проекта шел по какому-то велению Параджанова и Венеции, где до сих пор есть круг людей, которые о нем помнят и им восхищаются.
– Чему вы научились благодаря этому проекту, этому опыту?
– Во-первых, как я уже говорила, я создала и получила какой-то громадный праздник. И в Ереване, и в Тбилиси. Во-вторых, я, может быть, излечилась внутренне от своей душевной боли, которая преследовала меня последние годы. В-третьих, я думаю, что каждая поездка и соприкосновение с такими древними культурами, дают тебе то, что я называю опытом и уроками жизни, получаемыми за счет откровенного общения с людьми. Оно здесь происходит очень органично, чего не скажешь, к примеру, о Москве. И самое важное, что хотим мы или нет, но именно в такие моменты мы оказываемся в самом центре себя, в подлинности своих переживаний. И вот таких моментов за эти двенадцать дней в Грузии у меня было несколько… невероятно острых, экзистенциальных, связывающих меня с этим городом, этой страной, с Параджановым, с самой собой, со своим прошлым и будущим. Это очень сильно. Ради этих мгновений люди и живут!
Именно благодаря этому проекту мне стала понятна одна вещь, важная, как мне кажется. То, что выставлено на всеобщее обозрение – это лишь видимая часть работы над проектом, ее материальный, сжатый результат: 8 фотоколлажей, 5 текстильных и скульптурных ассамбляжей и фильм. Но лично мне, в ходе работы над проектом, стало понятно, насколько мир един. Например, история «Шелкового пути», Марко Поло и других путешественников… Когда Ближний Восток, Центральная Азия и Китай оказались внутри какой-то одной глобальной идеи, обозначились связи между регионами, культурами, персоналиями и судьбами людей. В Ереване хозяин одной маленькой гостиницы коллекционирует ковры, и когда я их рассматривала, то увидела, что некоторые из них будто взяты из фильма Параджанова. На нескольких коврах использован известный средневековый узор «эстрелла» (звезда), который также можно заметить в Венеции в технике сплавки стекла – смотришь на них издалека и видишь тот самый ковер, где звезды образуют непрерывный узор. И когда начинаешь об этом задумываться, то становишься буквально свидетелем этого «Шелкового пути», и это очень сильное переживание. Это, наверное, похоже на то, как археолог чувствует себя, когда достает из земли часть какого-то древнего драгоценного сосуда.
– Вы можете сказать, что благодаря этому проекту сам Параджанов вас чему-то научил?
– Я считаю, что Параджанова должны изучать в обязательной программе школ и институтов не только потому что он выдающийся художник и кинорежиссер, но и потому, что он учит быть свободным. Несмотря на то, что он оказался персоной нон-грата, в изоляции, прошел лагеря, он всегда оставался абсолютно свободным. В ходе работы над выставкой я начала бесстрашно соединять какие-то совершенно разные вещи, материалы, превращать их во что-то очень органичное и соответствующее моему представлению о красоте и гармонии. Этот опыт художнической свободы бесценен. Я считаю, что работа над проектом, посвященном именно Параджанову, оказалась решающей.
Когда я читала все эти протоколы, дела его задержаний, я думала о том, что никто не тянул его за язык говорить, что Папа Римский снабжает его бриллиантами, а он ими спекулирует. Но я думаю, по своему внутреннему состоянию он не считал нужным обращать внимание на то, к чему это может привести. Может, задним умом он и понимал, что не стоит этого говорить, но, в принципе, ему было все равно – он был по-настоящему свободным. Он был «прямоходящим».
– Какие у вас планы на будущее? Они связаны с Венецией?
– Вы знаете, я сняла в Венеции три фильма, через месяц у меня там четвертая выставка, и вышла моя поэтическая книга в переводах на итальянский… Я просто не представляю, что еще я могу сделать в этом городе. Мне кажется, что все то, что мне было важно там рассказать, я уже рассказала. Но если мы договоримся с одним очень известным грузинским сценаристом, то, может быть, наш эскиз о Параджанове мы превратим в большой полнометражный, сложно устроенный фильм. Он станет продолжением истории о Венеции и Параджанове в виде гибрида художественного и документального кино.


Ольга Сохашвили-Найко

 
ТБИЛИСИ В ИЮНЕ

https://fbcdn-sphotos-c-a.akamaihd.net/hphotos-ak-xfa1/v/t1.0-9/14232603_790062727802301_5148779815987008163_n.jpg?oh=aed815131bb8cd8ddff070f4ade32638&oe=58465F51&__gda__=1481101927_f52566e31e21caa38931af13d6749a65

Июнь в Тбилиси, как всегда, начался цветением редких сортов роз. Изящные бутоны цвета зари с полыхающим алым кантом, обрамляющим каждый лепесток, появились у единственного старичка-садовода на цветочном рынке, в вазе нашего старого авлабарского дома, а через несколько дней распустились в новом прекрасном розарии храма Самеба. Это то, чего я всегда жду от июня – редкой красоты и изысканных зрелищ в старинных декорациях. И ожидания не были обмануты!
Неожиданный летний ливень вынудил нарядную публику бежать к началу новой постановки знакомого до боли балета «Лебединое озеро». Сколько раз с самого детства на разных сценах, в исполнении лучших солистов мы видели этот балет, но таким радостным и оптимистичным он не был никогда!
Новая постановка Фадеечева, торжественность обновленного старого зала, удивительно красивые новые декорации с совсем куинджиевской луной над озером, яркие солисты, достойный кордебалет и изящная женщина – бесподобная Нино Ананиашвили, так радостно кричавшая «Браво» из своей ложи. Все доставляло радость! Воистину все, что озаряется светом  настоящей звезды, становится прекрасным.
Следующим редким цветком был израильский балет «Вертиго-20» в театре Руставели в рамках фестиваля современного танца. Труппа, созданная 20 лет назад хореографом Ноа Вертхайм вместе со своим мужем, танцовщиком Ади Шаалем, не перестает удивлять зрителей во всем мире. Сегодня существование труппы превратилось в социальное явление. Они создали кибуц, где живут, репетируют, ставят балеты. Хотя балетом назвать увиденное не получается – скорее древние пляски, уводящие к истокам иудаизма. Поначалу зрелище странное. Персонажи действа стоят и сидят на полках по стенам. Оттуда они слетают и туда же взлетают вновь. Две женские фигуры с высокими пирамидальными прическами, как два древних идола, оживают, скользят по паркету, предвосхищая действо, которое продолжается под пронизывающую висок повторяющуюся мелодию. Полтора часа длится представление. Сюжета нет. Есть коллективная импровизация большой и очень техничной труппы. «Вертиго», то есть «головокружение» – название весьма условное. Скорее всего означает ощущения, которые должны появиться в голове зрителя. Но когда глаз и слух привыкают, понимаешь, что тебя увлекают, погружают в глубины иудейской души. Мы видим ее пластический рисунок, похожий на еврейскую письменность. Что-то совсем неведомое. А может, мы все пишем, как танцуем? Красива последняя сцена короткого еврейского счастья. По всему пространству сцены подвешены белые воздушные шары. Между ними медленно скользят люди, наслаждаясь каждым мигом до того, как шары улетят. Щемящая жалостливая нота.
А через пару дней в старинном интерьере большого зала Публичной библиотеки можно было наблюдать версию грузинского счастья. Выставляла свои работы семейная пара – скульптор по металлу Темури Квезерели и живописец Нана Трапаидзе. На полу и на высоких тумбах по всему залу расставлены динамичные, с клинковым блеском и безудержным полетом фантазии, композиции отца семейства. По стенам – солнечные, яркие, с благоухающими пейзажами и букетами цветов, с трепещущими стаями бабочек полотна мамы. А между этими произведениями искусства, как между воздушными шарами, в красивых бальных платьях привычно движутся четыре маленькие дочери, мал мала меньше. Наглядный храм счастья! И это тоже редкое зрелище.
Поиски удивительной красоты в старинных декорациях не могли не привести в антикварный замок принца Ольденбургского, а ныне Музей театра, кино и хореографии, на выставку современного американского художника-писателя Дэвида Мака. Вновь оживший дворец – это необыкновенный мир, который подарил наш царственный русский зять своей грузинской супруге. Мир счастья очень высокой пробы! 150 лет уже великосветскому роману, почти сто лет с момента, когда большевики с балкона выбрасывали уникальные книги и греческие мраморные статуи. Но дворец и сегодня поражает воображение невиданными изданиями книг за стеклами старинных бюро, изящными интерьерами, и, конечно же, коллекцией картин. Пейзаж М.Ю. Лермонтова, работы Бакста, Бенуа, Сомова, Гамрекели, Зданевича, Гудиашвили… А какие портреты! Музей – шкатулка с перлами грузинской и русской культур. И хотя восстановлена только часть помещений, а художник у посетителей на глазах расписывает двери по старинным эскизам, есть полная иллюзия, что хозяева в доме и в любой момент могут войти в залу. Ну а гости – элита грузинской культуры полутора веков – все в сборе. Их глаза постоянно наблюдают со всех портретов.
Как попал в такую обстановку автор известных американских комиксов Дэвид Мак в первый момент не вполне понятно. Очевидно, вводит в замешательство название комиксов «Кабуки». Но к древнему японскому театру в данном случае оно отношения не имеет. Все намного круче! Кабуки – имя главной героини сериала комиксов. Красавица японка является ассасином японского правительства и держит под контролем политиков и якудзу. Комиксы мало популярное у нас направление творчества, далекое в нашем представлении от искусства. А профессия художник-писатель вообще в диковинку. Мало кто считает писательством надписи в словесных пузырях на рисунках. Но мы ошибаемся! После того как комиксы стали экранизировать, произошел качественный скачок. Сверхновые комиксы – это подлинные произведения искусства, а порой и литературы. Дэвид Мак тому прекрасное подтверждение. Яркая живопись, лаконичная, выразительная графика, интересные коллажи совершенно органичны в Тбилисском дворце искусств.
В самом конце месяца обрадовало событие того же ряда – в Петербурге в музее Анны Ахматовой в Фонтанном доме открылась выставка работ главного редактора журнала «Русский клуб», фотохудожника Александра Сватикова «Пешком по Тбилиси». В море фотографий Тбилиси, всплывающих на каждом сайте, его работы отличаются поиском красоты там, где она не очевидна для большинства, и может быть утеряна навсегда. Это всегда профессиональный взгляд Хранителя культуры. А еще это работы искреннего жизнелюбивого человека, разгадавшего код старинного города. Прекрасно, что редкие фотографии нашего города были поданы в декорациях знакового дома в Петербурге.
Спасибо июню!


Ирина МАСТИЦКАЯ

 
РОБЕРТ ФРОСТ ГЛАЗАМИ ГРУЗИНСКОЙ ХУДОЖНИЦЫ

https://lh3.googleusercontent.com/GNgqeIn97wcc4p5SHcJtXkje-qiwR6MkAZFGkbiXpnGh-Ry9dQWbaQoUYj84PLh_mFQ9g2bZtPSk6sn0JYLu_cjyxJ6jsBUloIhI1PME79lYcL46o6gbj_y_AS2KFcFiPfcubQPpssTLUHMp9-IAeIuWmZE-RhwnYdmyLj_dFC-crfesbat9O4JvP7PULbxN2UdyrOxCY9fAvkrQlKlCQwvO_ZfAb_wWgG2iKi1iE0K56ILDANgp3_YT-ow0ht6y86Lmd5zIpOg7ydSdv6siqxHP2ZDECQ32YmYe3981Y3PVbeyg3azOkrcgSNXMPN3gHN7Pgj6dRFxbESaAS4N0Xw7C1qu_ScgvfPrd5vWJbavrUv3aHvJCQiQd60gZiG6WI8Euw9zW3IcJnzFXn69KznCMgt1doXRJz-Xk_Wv7OCa9MCrNlM46qLxR5jWlrNLjy3yY_g6CCGMI_q5r80Frgd-GRSpnUQiF38JEVQjwSztmIlBGgv57eidh6Rcifp1xehGr8qXozR7XqxjIwSChPMTp6veoIecDgafkLEJjf4UbxMJldhFqALRTMP2O-0nOnqv_HHXAA5d7BdwoluMIw-DI2UlzZ2U=s125-no

В Государственном музее народного и прикладного искусства  Грузии в конце прошлого года, вплоть до конца марта нынешнего, экспонировалась выставка «Мой Роберт Фрост» известной грузинской художницы Олеси Тавадзе.
Как и на открытии выставки, так и на завершившем ее обсуждении, было много сказано об уникальном характере представленной в музее графической серии, цель которой – поиск визуального адеквата глубинной духовности и драматизма поэзии Роберта Фроста.
Некоторое представление об этой замечательной  экспозиции, ставшей перекрестком нескольких культур и об истории возникновения этой графической серии, создаст предисловие  автора к каталогу выставки  и несколько образцов ее  проникновенных работ.

МОЙ РОБЕРТ ФРОСТ

Роберт Ли Фрост. Что может написать грузинская художница о символе американской поэзии ХХ века, самом известном, самом обласканном американском поэте Роберте Фросте – ничего нового, лишь только свое, личное, осознанное отношение. Если позволить себе и с первой же фразы возразить Фросту по поводу его утверждения: «Поэзия – это то, что теряется при переводе», я сказала бы, что ни живопись, ни музыка, ни многое другое не переводятся, поскольку и подлинник не воспринимается всеми, всегда, однозначно и одинаково. Мы все, в меру своего родства и готовности соавторствуем и обожествляем по-своему. Поэтому и назвала я это эссе – Мой Роберт Фрост.
Лично мой путь, ведущий к Фросту, – путь длиною в жизнь, а поводырями на этом пути были Иосиф Бродский, Редьярд Киплинг и, как ни неожиданно может звучать – китайская живопись. Американская литература постепенно утверждалась в моей библиотеке – Вашингтон Ирвинг, Фолкнер, Фицджеральд, Хемингуэй, Эмили Дикинсон, Фрост. К поэзии Фроста меня проиобщила великая русская переводческая школа; Иосиф Бродский своим коленопреклоненным почитанием («На смерть Роберта Фроста», эссе «Скорбь и разум»); а Киплинг, начиная со сказок с детских лет до сегодняшнего молитвенного “Non nobis, Domine”, своим по-мужски скупым на слезу словом, подготовил к восприятию сдержанной англоязычной литературы.
Несмотря на такую, казалось бы, готовность, знакомство с Фростом похоже было на неожиданную влюбленность с первого взгляда. Все кумиры вдруг отступили, и культовое место занял Фрост. Восторг сменился вопросом: какой магической силой обладает такая, на первый взгляд, простая поэзия, которая производит такое ошеломляющее воздействие. И вспомнилось такое же незабываемое впечатление уже из визуального ряда – китайская живопись, Ленинград, Эрмитаж. Зримому, казалось бы, перевод не нужен, но сколько общего!
Китайский художник никогда не рисовал с натуры. Для него превыше сходства было духовное отражение – Фрост никогда не писал по горячим следам. Впечатления отстаивались иногда годами.
Китайский художник-конфуцианец не признавал одержимости, называемой любовью, неуправляемой разумом – в лирике Фроста едва ли найдется два-три стиха о любви.
Те же конфуцианцы не признавали насильственных новаций в искусстве – Фрост со стоическим спокойствием игнорировал все «измы».
Последователь даосизма, китайский художник в малом воплощал пространство – слово Фроста вмещает неисчерпаемые пласты.
Аккумулирование, недосказанность аккумулированных чувств, отсутствие квазивозвышенности экстаза в необъятных высотах великой простоты – придают и слову, и цвету вневременное, надмирное качество.
Что касается непосредственно иллюстраций, побуждений и приемов: всю жизнь (не отличаясь хорошей памятью) я переписывала полюбившиеся стихи в заветную тетрадь, и каждый раз при переписывании возникало ощущение созидательного процесса сиюминутного абсолютного авторства. Эта иллюзия так упоительна, что я сознательно сделала переписывание основным приемом иллюстрирования, и продлила эту радость на трех языках, на трех шрифтах – английском, родном языке Роберта Фроста и на двух языках, равно родных для меня – грузинском и русском. О преднамеренных аллюзиях китайского искусства не буду повторяться.
По сути, это все, что хотелось сказать, что приблизило меня к поэзии Фроста, что приоткрыло завесу в мир высокой духовности, где соседствуют культуры всех времен и всех народов и где единение Роберта Фроста и китайской живописи – обычная вещь.

ОЛЕСЯ ТАВАДЗЕ

 
Труженик искусства

https://lh3.googleusercontent.com/ZRxuZTB1UbWt1k1NDd6ZbR4xzkWWBq3uMW15-Km5ob5utFDwxla9xWMOID8cyi4V_TgRbYY-JmVocPm_6Yd4XhJzA8siQuhOIF-gKgk5FgdxRMSnylo87WSqHWhSw33jykOEnfVks2dS4MGbRY_1873jYApRA4Q8tYihUd9OmBXd-wmU3-vvFmxB_nfbrXVoBc4L56rJ8BcejZgP5YdsTDvri-XS64VnQs14TwcgN1C49sF4OlL-Mb58vMIlep4UhKH9d7_BZtxhdo9CDhltuUgySpu7iMWQ11OFmx5YGkEYrKfOO1sdJ2adSKmZYKPQtmBxfOkW31xOVFq2eS0nKpZRZqBo3oS_t4xuZdN_yowAaO8eaBx0fe_GOSnX1iQbHDSk_GZk95Fb1GaCJkAhLNh_NesCw29XtRwC5W8jglI1YXp-hIsQRYzJ4LAuJg-waCiw3FIBnxKKXsoMtmbD9fteJ3qZh6h5-B5kDKAhwSSahAkSYdkBPsrxjY3EtMYnF6yjqBxPu0_OqhXXeOgQoFTiUuCq4RPixVt5r2Q5jMkNmo81d0iOlxTK4sK5M2SLovfe=s125-no

Николай Васильевич Склифосовский родился в 1870 году в Минске. Отец его, Василий Васильевич, был служащим-железнодорожником. Вместе с женой Агатой Львовной и пятью детьми они жили сначала на Украине, а потом переехали в Москву. Вскоре В.В. Склифосовский умер, и все заботы о семье легли на плечи матери.
Николай был вторым ребенком в семье. В детстве он очень любил рисовать, но мать была категорически против занятий художеством. Мальчик учился в гимназии, последние классы окончил в Москве, потом поступил на юридический факультет Московского университета, одновременно занимаясь репетиторством, чтобы помочь матери. Но рисовать Н.В. Склифосовский все-таки продолжал и, несмотря на трудные условия жизни, студенческую жизнь провел насыщенно и интересно. На юридическом факультете он учился вместе с будущим оперным певцом Леонидом Собиновым. Вместе они принимали участие в студенческих музыкальных вечерах, где Николай Склифосовский играл на флейте в университетском симфоническом оркестре.
Кстати, все сестры и братья Склифосовского получили музыкальное образование, а одна из сестер – Елена окончила Московскую консерваторию с золотой медалью. Другая сестра, Евгения, по профессии зубной врач, пела оперные партии. Ее хорошо знали в московских музыкальных кругах: дружеские отношения связывали ее с певицей Антониной Неждановой и ее мужем, дирижером Николаем Головановым. Дома у Склифосовских часто собиралась молодежь: спорили, размышляли, декламировали, музицировали.
Николай Склифосовский был постоянным посетителем художественных выставок. Во время посещения одной из выставок произведений передвижников он познакомился с художником Борисом Фогелем. Знакомство продолжилось, а вскоре, женившись на сестре Николая Васильевича – Елене, новый друг стал и ближайшим родственником семьи Склифосовских. Дружба Склифосовского с Фогелем продолжалась долгие годы.
По окончании университета Б.Фогель уехал в Париж, потом сдавал экзамены в Петербургскую Академию художеств. Дипломные работы ему пришлось писать в Батуми. Тогда же по совету и приглашению своего друга Н.Склифосовский впервые приехал в Грузию. Некоторое время он жил в Тифлисе на квартире у Б.Фогеля, где и познакомился со своей будущей женой Лидией Григорьевной Бажановой. Будучи в дружеских отношениях с матерью Б.Фогеля, Л.Г. Бажанова также жила у них на квартире и учительствовала в Тифлисской школе для глухонемых.
Поженились Лидия и Николай в 1895 году. Н.Склифосовский к этому времени начал работать преподавателем рисования в Первой Тифлисской мужской гимназии. В русско-японскую войну его призвали в армию в г. Елизаветполь (впоследствии Кировабад, сейчас – Гянджа). В 1905-м он демобилизовался и переехал в Батуми. Несколько лет художник с семьей жил здесь по улице Тифлисской. В Батуми Н.Склифосовский преподавал рисование в женской гимназии, и здесь же он организовал свою первую художественную школу для детей. Школа располагалась на квартире художника, имела необходимый инвентарь, различных зверушек и птиц для рисования с натуры. Учеников (от восьми и больше лет) было около тридцати. Годы пребывания в Батуми отмечены большой творческой и личной дружбой с местными художниками Д.Пахомовым и В.Илюшиным. Имена этих художников также связаны с их общественной деятельностью в Грузии, а также с созданием детских художественных школ в Батуми и организацией выставок детских работ.
В 1907 г. в батумской школе появляется Сигизмунд (Зига) Валишевский, впоследствии выдающийся польский художник, имя которого также связано со страницами истории грузинского изобразительного искусства. Творчество З.Валишевского выросло и формировалось под бережным наблюдением и руководством такого талантливого педагога, каким был уже в молодые годы Н.Склифосовский. Художник оказывал и материальную помощь семье Зиги и, когда ему предложили место преподавателя рисования во 2-ой Тифлисской женской гимназии, он стремился перевести в Тифлис и Валишевских (так оно и случилось в 1909 г.).
К моменту переезда в Тифлис у Н.Склифосовского зародилась идея создания полномасштабной профессиональной художественной школы. Вскоре он подает прошение на имя попечителя Кавказского учебного округа о разрешении открыть в Тифлисе Курсы рисования и живописи. Прошение было удовлетворено. Н. Склифосовскому разрешили открыть с 1 сентября 1911 г. частные Курсы рисования и живописи «На основаниях правил об уроках и курсах от 20 марта 1907 г. с ведением преподавания и занятий на этих Курсах». Курсы помещались на ул. Елизаветинской в доме №77, на третьем этаже, где жил и сам художник с детьми, а потом в доме №79.
Помещение курсов Н.Склифосовского располагалось в 3-х комнатах: кабинет-канцелярия, элементарный класс и головной класс. Комнаты были хорошо оборудованы: специально заказанные столики, табуретки, мольберты и т.д. Курсы были трехклассными: элементарный, живописный и головной. Поскольку Н.Склифосовский избегал официальной школьной программы и делал упор на живую натуру, то в распоряжении учеников был живой уголок. Из Москвы, Лондона и Берлина Н.Склифосовский выписывал краски, кисти – из Дрездена, порошки, из которых сам делал пастель, а из Парижа – бумагу и уголь. Большинство учащихся занималось бесплатно, бесплатно пользовались ученики лучшими и дорогими материалами для творчества. Этот альтруизм Н.Склифосовского стоил ему многих бессонных ночей, когда он писал на заказ картины и даже иконы, чтобы пополнить кассу Курсов.
Занятия проводились каждый день, кроме воскресенья, с 18 ч. до 21 ч. (учащиеся элементарного класса заканчивали раньше). На курсах живопись преподавали Н.Склифосовский и Б.Фогель. Антонина Павловна Карикова (воспитанница Строгановского училища) преподавала основы декоративно-прикладного искусства, Иржи Гавелка – каллиграфию и шрифты, Борис Григорьевич Шебуев – скульптуру. Вся материальная и администартивная ответственность лежала на Склифосовском. Благодаря его душевной мягкости, деликатности и доброжелательности ко всем без исключения, благодаря его таланту педагога и атмосфера в школе была соответствующей. Учащиеся дружили не только между собой, но и с преподавателями. Здесь и во внеучебные часы царила творческая атмосфера, часто устраивались концерты с участием жены Бориса Фогеля, виолончелиста Богумила Сикоры и самого Склифосовского. Учащиеся вместе с преподавателями часто выходили на загородные прогулки, рисовали с натуры.
Едва ли не 24 часа в сутки Н.Склифосовский работал. Это была и творческая работа для себя (урывками), и преподавание во 2-ой женской гимназии, а вечером – на Курсах. Николай Васильевич занимался вопросами оборудования, финансирования, устройством выставок ученических работ, выступал с докладами по вопросам преподавания рисования в гимназиях и школах. Много внимания приходилось уделять и собственным детям, которые мал-мала меньше росли без матери (та скончалась еще в Батуми). Кстати, все четверо учились рисованию и живописи в школе своего отца, проявляли яркое дарование. Впоследствии старшая дочь Саломея стала живописцем и театральным художником. Младшая дочь Елена также преподавала рисование. Братья избрали другую жизненную дорогу, но всегда были тесно связаны с миром искусства.
Курсы просуществовали до 1914 года. Н.Склифосовского мобилизовали на фронт, сначала на турецкий, потом в Дербент, Елизаветполь, где он служил начальником хозчасти и был казначеем полка. Вместе со своими детьми, приехавшими к нему на каникулы, он застрял в Елизаветполе: началась Октябрьская революция. Спустя шесть месяцев им удалось вернуться в Тифлис, где некоторое время они жили в помещении  2-ой женской гимназии, а потом в доме Таировых. Но и здесь прожили недолго, т.к. вскоре приехали в Тифлис мать Н.Склифосовского и сестра Евгения.
Сообща они купили дом на Михайловском проспекте (ныне проспект Д.Агмашенебели). Николай Васильевич преподавал рисование в железнодорожной школе. Материальное положение семьи несколько улучшилось, дети поступили в высшие учебные заведения. В 1918-1921 гг. Н.Склифосовский преподавал рисование в художественной школе Кавказского Общества поощрения изящных искусств и вел занятия по переподготовке школьных учителей рисования.
С 1921 г. до 1925 г. он преподает в художественном институте при Армейском клубе военных знаний, в 5-ой железнодорожной школе, а также во вновь созданной Академии художеств в Тифлисе. Вот что вспоминал об этом первый ректор Академии художеств, выдающийся грузинский ученый и историк Георгий Николаевич Чубинашвили: «Дружная среда педагогов представляла разные национальности. В первый профессорско-преподавательский состав Академии художеств вошли Г.И. Габашвили, Я.И. Николадзе, Е.М. Татевосян, О.Н. Шмерлинг, Н.В. Склифосовский, Б.А. Фогель».
В 1925 г. Н.Склифосовский уехал в Ленинград и взял с собой вдову Энесблат с четырьмя маленькими девочками. Познакомился он с ними в Тифлисе и, как это было свойственно ему, проникся сочувствием к бедным сиротам, помогал им в течение многих лет. Всем удалось получить высшее образование, а три девочки стали художницами.
Около 10 лет Н.Склифосовский прожил в Ленинграде, преподавал рисование в одной из средних школ. Неугомонная и подвижническая натура Н.Склифосовского не терпела покоя и размеренной жизни.
Осенью 1930 г. он по призыву органов народного просвещения в числе сотен других учителей уехал в Сибирь, в поселок Слюдянка (за Байкалом). Он приехал сюда, несмотря на возраст и недомогания. Кое-кто их местных учителей отнесся к нему с большим недоверием и недоброжелательством. Ученики кидали ему в спину мел. А когда два года спустя Николай Васильевич уезжал, дети плакали, провожающие просили остаться. Так он вызывал своим внутренним миром и человеческими качествами любовь и поклонение не только детей, но и взрослых.
Последний раз встретившись со своими детьми и близкими в Баку, Н.В. Склифосовский скончался 22 июня 1935 г. в Ленинграде от рака желудка.
Богатый и интересный архив художника погиб во время блокады Ленинграда в годы Великой Отечественной войны. Некоторые из его произведений сегодня хранятся в фондах Гос. Музея искусств Грузии им. Ш.Амиранашвили в Тбилиси.

***
О творчестве художника, формировании его художественных вкусов, предпочтений и привязанностей известно немного. Детская увлеченность рисованием переросла в сильное и целеустремленное увлечение живописью в юные годы.
Занимаясь на юридическом факультете Московского университета, Н.Склифосовский посещает мастерские художников, много рисует и пишет.
В последнем десятилетии XIX в. и в первые годы XX столетия начался подъем реалистического искусства. Тема труда и жизни простых людей стала ведущей темой в русском искусстве этого периода. Художники решали новые живописные задачи, создавали новую манеру письма. Особенно сильным было влияние И.Репина в русской живописи в XIX – начале ХХ века, в то время, как программа мирискусников призывала отречься от реалистического наследия прошлого во имя личных, субъективных переживаний.
Тем не менее существование в русском искусстве самых различных направлений и течений (художники-импрессионисты, художники-примитивисты, модернисты, футуристы, кубисты и т.д.) не мешало многим художникам оставаться самими собой, работать в новом реалистическом направлении, которое они считали органичным для себя.
По свидетельству Б.Фогеля, Николай Склифосовский учился у художника-акварелиста Льва Николаевича Скадовского, известного в свое время жанровыми сценами. В дальнейшей своей работе Н.Склифосовский пользовался советами и указаниями академика живописи Алексея Даниловича Кившенко, известного автора жанровых и батальных сцен. В 1884 г. он побывал в Закавказском крае и написал ряд картин, посвященных событиям русско-турецкой войны. С 1894 г. А.Кившенко руководил мастерской батальной живописи. Возможно, сюда и приходил молодой  Склифосовский, привлеченный особыми достоинствами живописной манеры художника, тонко сгармонированным колоритом жанровых картин и выразительностью пейзажей. Н.Склифосовский был очевидцем и современником демократического направления в русской пейзажной живописи. Художника привлекало создание деревенских пейзажей, главным для него было изображение природы, как жизненной и эмоциональной среды, а не передача света и воздуха. В своей живописи он оставался убежденным последователем русской реалистической школы, по-прежнему любил творчество В.Серова, Н.Репина, И.Левитана. Портреты, пейзажи и натюрморты Н.Склифосовского, созданные им в разные годы, свидетельствуют о том, что творческая манера художника не претерпевала значительных, этапных изменений. В работах ощущается добрый взгляд художника на мир, спокойная, углубленная мечтательность. В некоторых своих пейзажах Н.Склифосовский как бы добивается утверждения неразрывной связи реализма с романтизмом; стремится раскрыть смысл повседневности, показать людей и природу в скромной, непритязательной красоте («Пейзаж Подмосковья», 1900-е гг., «Портрет дочери в Коджорах», 1907 г., «Портрет жены», 1900-е гг., и др.).
Склифосовский не стал возмутителем спокойствия в мире искусства, не примыкал ни к одному направлению. Особенности его творческой индивидуальности, возможно, объясняются и самой личностью художника, чертами его характера. В молодости Н.Склифосовский походил на доброго молодца русских сказок, а с годами – на былинного Илью Муромца. Это был добрый, мягкий и спокойный, но всегда уверенный в себе человек. На протяжении всей жизни внешний и внутренний облик его оставались неизменными, несмотря на превратности судьбы.
Пребывание в Грузии и все, связанное с грузинской действительностью, стало главным и значительным не только в личной жизни, но и в творческой биографии Н.Склифосовского.
В Грузии окончательно сформировалось его творчество, здесь родился Склифосовский-педагог, здесь его педагогическая деятельность достигла своих вершин, здесь жили его дети, внесшие свой вклад в историю грузинского искусства и культуры. Грузия стала им родиной, так же, как и их замечательному отцу.
В Грузии Н.Склифосовский стал выставляться как художник-живописец. Картины до 1917 г. отличаются сочной манерой письма, густыми мазками в мягком пастельном колорите. Надо думать, что участие в первых выставках относится еще к батумскому периоду жизни (1906-1909 гг.).
Н.Склифосовского, как и Б.Фогеля, Е.Татевосяна и М.Тоидзе грузинская художественная критика относила к одной творческой группе, считая, что они широко и смело работают, прекрасно владеют кистью, не идеализируют и не искажают природу; что они далеки от салонных эффектов, выражают настроение природы или человека в пейзажах и портретах. Исходя из всех перечисленных признаков, критика считала художников представителями нового художественного направления.  
О творчестве Н.Склифосовского в художественном мире Тифлиса к 1921 году успело сложиться определенное мнение. В 1903 г. на весенней выставке Кавказского Общества поощрения изящных искусств в Тифлисе хотя и отмечали нехватку гармонии, диссонансы в некоторых его картинах, но общее впечатление от творчества Н.Склифосовского складывалось самое отрадное. В критической статье анонима «Ив. Р.», опубликованной в газете «Кавказ» 27 апреля 1903 года, отмечалось: «Лучшие этюды его (Н.С.) – «Вечереет» – последовательные моменты заката на море, «Летний день» с хорошей солнечной зеленью и небом, а в особенности – «По дороге к Кер-оглы»; в последнем этюде, уже почти картине, прекрасны планы, общая гармония отношений, хороший рисунок. Обращают на себя внимание опыты Склифосовского в жанровых этюдах, хотя он и ранее заявил о себе выгодно, как жанрист».
Творчество Н.Склифосовского попадало в поле зрения грузинской художественной критики с каждой очередной выставкой. На выставках в 1917 г. и 1919 г. были отмечены «любопытные бакинские этюды», в которых даны «жестко и мрачно пейзажи вышек, и кроме тех случаев, где он хочет передать пожар, в этих этюдах много силы. Они сродни таким его прежним этюдам, как «Кура зимой», где в пределах той же рыже-серой гаммы разрешена задача монотонности. В этом отказе от яркой гаммы, от световых эффектов есть какой-то внутренний подвиг, и, может быть, даже сдвиг с ровной работы в сторону каких-то исканий». Речь шла о картинах «В Елизаветполе», «Этюд осенних деревьев», «Солдат в папахе», «Солдат в профиль» и др.
Художник и педагог Николай Васильевич Склифосовский является неотъемлемой частью грузинской художественной культуры XX века.


Ирина ДЗУЦОВА

 
<< Первая < Предыдущая 1 2 3 4 5 6 7 8 Следующая > Последняя >>

Страница 4 из 8
Четверг, 10. Октября 2024