Вадим Абдрашитов давно хотел показать в Грузии свою картину «Время танцора». Но не складывалось. А сложилось на фестивале российского кино в Тбилиси в 2011 году, спустя 14 лет после того, как картина была снята.
«Время танцора» Вадим Абдрашитов снимал в 1997 году.  К тому времени по бывшему Советскому Союзу уже прокатились кровавые гражданские конфликты и войны – Абхазия, Южная Осетия, Приднестровье, Чечня... Прошли годы, и, как это всегда случается у Абдрашитова, оказалось, что «Время танцора» – картина пророческая. К несчастью, фильм остается фатально злободневным. Он сбывается, словно сама история подстраивается под строгий и жесткий взгляд режиссера, который, видимо, все-таки не пророк, а реалист и прагматик, умеющий зорко вглядываться в окружающую нас жизнь. Он трагический реалист и прагматик-лирик, обладающий тем по-настоящему поэтическим видением мира, которое возможно лишь тогда, когда смотришь на этот мир без ухищрений и видишь его без прикрас.
У картины – тяжелая судьба, и хотя такое тоже не впервые для Абдрашитова, «Времени танцора» пришлось особенно туго – режиссера обвинили в очернительстве русского офицерства и чуть ли не в антирусских настроениях. Картину спас русский писатель Виктор Астафьев, для которого этот фильм стал открытием и потрясением, вот этой статьей.

В гражданской войне есть только побежденные

Из всех фильмов Вадима Абдрашитова и Александра Миндадзе я видел, наверное, только половину, но буквально все их работы всегда вызывали не только интерес, но и спор. «Слово для защиты», «Поворот», «Охота на лис», «Остановился поезд», «Парад планет», «Плюмбум, или Опасная игра», «Слуга», «Армавир», «Пьеса для пассажира»... Абдрашитов снимает не просто кино, черное или белое, не просто утро или вечер, весну – он всегда снимает и некую аллегорию. Но еще ни разу он не делал картину такой сложности, как «Время танцора». О чем этот фильм? О том, что закончилась некая война. В красивом месте на берегу моря явно угадывается Кавказ. Хотя место конкретно не обозначено. Людей разбросало, разбиты семьи, побежденные оставили свои дома. А победителям тоже, собственно, некуда ехать, и они заняли эти дома. В общем, живут в тех местах, где воевали. Судьбы победителей и побежденных переплетаются. Короче говоря, фильм этот о том, как непросто после войны жить, как ломает война судьбы, как она бесповоротно влияет на характер человека.
Вадим Абдрашитов, когда учился во ВГИКе, смотрел, я думаю, великолепный фильм Уайлера «Лучшие годы нашей жизни». Я его тоже смотрел, когда учился на Высших литературных курсах в 60-х годах, а снят он, по-моему, в 1946 году. Там речь идет о возвращении со второй мировой войны, в центре тоже три судьбы – трое демобилизованных солдат в послевоенной Америке. Картина трагическая. И попадание полное в судьбы моего – военного – поколения. К сожалению, на наши экраны фильм попал лет тридцать спустя после выпуска, эту тему уже успели растаскать, и картина не производила того потрясающего впечатления, которое я лично испытал. Потом весь свой экранный опыт я делил на то, что было до фильма «Лучшие годы нашей жизни» и что – после. Сегодня для меня «Время танцора» – тоже тот самый водораздел, который делит всю нашу кинопродукцию на две части. Все остальное, что успею посмотреть в своей жизни, будет кино после «Танцора».
Почти все газеты откликнулись на фильм, и почти все противоречиво. И ничего странного в этом нет. У нас много замечательных кинорежиссеров, много великолепных фильмов снято. Но таких картин, которые бы прямо за горло брали, в которых ставились бы самые-самые животрепещущие вопросы о жизни нашей, – таких картин еще не было в последние годы. Это, конечно, явление. И, столкнувшись с явлением, критика в замешательстве. Пишут кто во что горазд. И все больше говорят о том, чего в фильме нет. Был такой прием в литературной критике. Когда тебя начинали ругать, то не за книгу ругали, не за то, что ты написал, а за то, чего ты не написал. И вот сейчас критикам кажется, что Абдрашитов что-то не доснял, не договорил, не сделал того, что, по мнению критиков, было нужно. А, на мой взгляд, то, что он сделал, и есть самое нужное: он поговорил о человеческих судьбах. В гражданской войне победителей не бывает, бывают только побежденные. Так было в России, в Америке, в Испании... Еще и об этом фильм.
Вначале мне казалось, что картина плохо тонирована и вообще какая-то самодеятельность, и актеры как-то деревянно говорят, играют скованно. А так, видимо, и надо было. Чем больше персонажи входят в жизнь, в эту трагедию, тем лучше играют актеры, и под конец это уже классика. Если раньше режиссер приглашал звезд – Олега Борисова, Олега Янковского, Анатолия Солоницына, то здесь из известных актеров играет только Сережа Никоненко. Остальные все почти новые или малоизвестные. Зураб Кипшидзе, вгиковский товарищ Абдрашитова, сыграл потрясающе, просто потрясающе. Горянку, его жену, играет русская актриса Вера Воронкова из Театра имени Маяковского, никогда не снимавшаяся. Она, посмотришь, красавица, а поближе вглядишься – уже надломленная женщина, не очень красивая. И такая, и такая. И все герои таковы. Они показаны со всех сторон. В трагедии так и должно быть. Так ломаются и судьба, и облик человека, и характер его.
Сам Абдрашитов в каком-то интервью сказал – и мне очень понравилась эта его фраза, – что снял свою картину, чтобы извиниться перед женщиной. Должен сказать, что извинение это очень искреннее, очень серьезное и, не боюсь этого слова, трагически красивое. Надо было посмотреть очень много плохих и хороших фильмов о любви мужчины и женщины, надо было очень много думать о том, что же такое любовь и как ее показывать на экране, чтобы снять так неистово сцену, когда двое любящих начинают друг друга рвать. Она кричит: «Я тебя проклинаю!», и он кричит: «Я тоже тебя проклинаю!», и друг друга рвут, и она успевает крикнуть: «Ты же не встанешь, ты же потом не встанешь!» А у него осколок в позвоночнике, и он время от времени обезноживает. Понимаете? И вот эта сцена любви-ненависти сделана на высочайшей ноте искусства и с высочайшим чувством того, что называется любовью. Мы привыкли, что любовь у нас –  вздохи на скамейке и мечтания при луне. А вот когда на разрыв, тогда и понимаешь, что любовь –  чувство, нам не подвластное, слава Богу. Если мы измельчали, общество измельчало, то чувство это осталось по-прежнему таинственным и неприкосновенным. И мне кажется, к тайне этого чувства фильм сумел прикоснуться. Я не знаю, помнит или нет режиссер фразу Бунина, я-то ее хорошо помню, о том, что все и все, кого мы любим, есть наша мука. И все судьбы, мужские и женские, что показаны в фильме, – это наша мука. Мука тех, кто воевал, и тех, кто не воевал. Тех, кто переживал, и тех, кто не переживал. Всех она обязательно коснется.
Я считаю, что в ХХ веке высочайший образец любви, описанной в литературе, – это любовь Аксиньи и Григория в «Тихом Доне». Лучше этого ни за рубежом, ни у нас не написано. У Голсуорси, великого художника, есть много прозрений о любви, но все-таки до Шолохова никто не дотянулся. Я считаю, что в кино Вадиму это удалось, – он дотронулся...
У меня такое чувство, что Вадим Абдрашитов и сам недопонимает, какой фильм сделал. Такое бывает с писателями, с режиссерами, с артистами. И хорошо, и слава Богу. Ему стоит разобраться и в своем фильме, и в себе самом. Потому что творчество такого накала –  это выворачивание сердца, грудь нараспашку. Будто человек вынимает сердце из груди и показывает его обнаженным. Я не боюсь сказать, что «Время танцора» – это великий фильм. Великий.
Виктор АСТАФЬЕВ
Красноярск
«Искусство кино», №5, май 1998 г.


- Вадим Юсупович, для показа на тбилисском фестивале вы выбрали фильм «Время танцора». Почему?
- Я очень давно хотел привезти эту картину в Грузию. По разным, скажем так, причинам это не удавалось. Наконец было получено разрешение вывезти картину сюда и показать. То есть прошло много лет. Перед просмотром я думал о том, не пропало ли звучание этой картины? Вдруг она не прозвучит...
- Прозвучала...
- К сожалению, это так. Реалии, наоборот, в каком-то смысле даже подпитывают содержание картины, потому что это касается нашей общей жизни. И несмотря на то, что в картине специально нет четких геополитических, да и просто географических координат, то, что там происходит, могло произойти в любой из так называемых горячих точек по всему периметру нашей необъятной России.
- Тем более, что к 1997-му году разные трагические события уже произошли. А теперь, увы, этот фильм может ассоциироваться и с другими событиями.
- Ну, конечно. Недавнее мое интервью даже озаглавили так: «Время танцора не закончилось».
- Разрешите задать наивный вопрос?
- Пожалуйста.
- Картина – не из легких, вообще ваши фильмы – не легкие, в них много наслоений, и каждый видит что-то свое. Для меня эта картина – «я прошел по той войне, и война прошла по мне». И она не утешает. Как вы думаете, картины на такую тему и не могут утешить?
- Когда мы заканчивали работу, я встретил выражение у Фолкнера: «Ни с какой войны невозможно вернуться победителем». Меня это поразило, и я стал думать – неужели ни в какой войне нельзя победить? Конечно, нельзя. Война разрушает и победителя тоже. «Время танцора» – об этом.
- Как это часто у вас происходит, вы сняли фильм и, кажется, закрыли тему. Любопытно, отважится ли кто-то снимать подобное после вас.
- Я понимаю, о чем вы говорите. Но эта тема не может исчерпать себя – вопросы жизни, смерти, продолжения жизни. Но скажу прямо, как говорится, без ложной скромности – ни до, ни после этого я не видел ничего, что меня как зрителя привлекло бы больше, чем «Время танцора». У картины была сложная судьба. Определенными слоями она была принята весьма напряженно, и картине помог выжить Виктор Астафьев. Он отбивал ее и отбил. Он много говорил и даже писал о «Времени танцора». Кстати, он говорил как раз об исчерпанности и неисчерпанности темы, хорошо по-писательски это сформулировав. Мне было приятно, что такой человек помог картине.
- А у кого пришлось отбивать картину?
- Даже среди коллег были люди, которые говорили, что это дурно пахнущая картина, что она в каком-то смысле антирусская. Да и среди публики пошла такая волна... Я не забуду, как на премьеру в Киноцентр пришли казаки, сели, напряженные, враждебно настроенные, в первом ряду, нога на ногу... Один кинокритик в газете «Культура» написал совершенно жуткую, черносотенную рецензию, где обвинял нас с Миндадзе в том, что мы плохо показываем русское офицерство в отличие от традиций в русской литературе, заложенных Пушкиным и Лермонтовым. Ну что это такое? Глупость какая-то! Напряжение росло, росло, пока не произошло вот что – мне позвонили мои друзья-писатели, сказали, что в Москве проездом будет Астафьев, и предложили показать ему картину. Виктор Петрович вообще человек непредсказуемый, скажем прямо. Но скрывать нам было нечего, да он нас знал и по предыдущим работам. Мы показали ему картину, и он ее оценил чрезвычайно высоко, говорил слова, которые мне даже неудобно повторять. И начал ее отбивать – выступил по телевидению, написал в прессе. И после этого волна напряжения стала уходить. «Это все в Москве творится, Вадим, - говорил мне Астафьев. - Давай приезжай в Красноярск, вот там мы и устроим премьеру». И мы действительно организовали премьеру в Красноярске, и Астафьев представлял картину. Он был прав – публика там отнеслась к картине очень хорошо.
- Как странно, что каждый ваш фильм выходил на экраны через преодоление...
- А что же тут странного? Наоборот, странно то, что все картины удалось спасти. Все мои картины – все! – имели сложную биографию, да и мы в этой связи – тоже. За «Охоту на лис» я вообще был уволен с «Мосфильма». И «Остановился поезд» положили на полку. Так что мы через это все прошли.
- Три года назад в интервью нашему журналу вы говорили о том, какое значение имеют культурные связи для восстановления нормальных отношений между странами. Мы уже привыкли к тому, что ваши прогнозы всегда сбываются. Недели кино, как вы и предлагали, уже проводятся. Каким должен быть следующий шаг?
- Усилия организаторов всех подобных мероприятий вызывают у меня уважение, потому что они делают благое дело – восстанавливают то самое пространство, о котором вы говорите. Я думаю, что организационное качество и художественное наполнение таких недель будет подниматься, и эти недели действительно превратятся в фестивали российского кино в Грузии и грузинского – в России. Наверняка для детской аудитории потом подключатся и мультипликаторы. Надо укреплять это дело – вот и все.
- В нашем последнем разговоре вы рассказывали, что вам не удается найти средства на давно задуманный проект... А что сейчас?
- Моя последняя картина «Магнитные бури» была снята в 2003 году. То есть в этом году исполняется девять лет, как я не снимаю. Это очень много. Дело все в том, что я потратил много лет на поиски больших денег – относительно больших, но все-таки. У меня есть замысел, который может быть обеспечен только суммой около 20 миллионов долларов. Но эта вещь настолько необычная, что таких денег на нее найти не удалось. А я наивно переоценивал свои возможности найти спонсора или мецената. Но их не нашлось. Наверное, мои картины не для такого рода людей. Хотя люди есть разные, безусловно.
- Вам трудно объяснить спонсору, о чем вы хотите снимать?
- Да, совершенно верно. Я пытаюсь объяснить на словах, и возникает ощущение, что вроде бы доходит... Но не получилось. Ну, я и понял, что так можно сидеть очень долго, и поэтому сейчас занят проектом, менее мне интересным, но более скромным по финансам. И все равно – на сегодняшний день есть только половина необходимой суммы.
- Вы говорили, что рычагами воздействия в воспитании должны быть развитие подлинной демократии, забота о здоровье нации, а для этого нужно развитое гражданское общество. Но вот парадокс – советское общество никак нельзя было назвать демократическим, но в то время за здоровье нации, в общем-то, можно было не беспокоиться.
- Во всех случаях государство тогда свои функции выполняло более, как бы это сказать, старательно. И в кино тоже.
- Будучи спонсором и продюсером всех кинопроектов.
- Верно. И что бы ни говорили о советской власти и безобразиях в области кинематографа, тем не менее, в те тяжелые, ужасные времена были созданы все шедевры советского кино. Более того – когда пришли свобода, демократия, и началась ревизия тех самых полок, на которых лежали какие-то мистические шедевры, оказалось, что на этих полках не так уж много чего-то пристойного, и многое валялось там из-за чрезвычайно низкого качества. Ну а что касается других функций государства, то, что происходило в сферах среднего и высшего образования, делалось на гораздо более высоком уровне и гораздо более качественно, чем делается сейчас. Кроме того, мельчает калибр личностей. Авторитетов, подобных, скажем, академику Лихачеву, сейчас нет. Нет общества, и нет общественности, нет и общественного мнения. Даже при большевиках, коммунистах это общественное мнение существовало.
- Может быть, не хватает национальной идеи или государственной идеологии?
- Нет, я имею в виду, что даже в страшные времена существовало мнение общества: с одним человеком, например, никогда не выпивали в ресторане Дома кино, а с другим – не здоровались, потому что он повел себя недостойно, а третий сделал отвратительный фильм по заказу, в котором все неправда. То есть возникало общественное отношение, мнение. А сейчас такого мнения нет, этих оценок не существует, и все перемешано.
- Вадим Юсупович, а как вам в Грузии?
- Очень хорошо. Мы погибаем под тяжестью гостеприимства, окружены плотным кольцом друзей и задыхаемся в объятьях. Очень хорошая публика на просмотрах, априорно доброжелательная. Город чудесный. Рай, уезжать не хочется.
- Тогда не прощаемся.
- Надеюсь.

Нина ЗАРДАЛИШВИЛИ