Елена Скульская – поэт, переводчик, прозаик, драматург. Член Союза писателей Эстонии. Лауреат международной Русской премии (2007). Кавалер Государственного Ордена Белой Звезды (2011). Автор четырнадцати книг. - У вас, как у каждого начитанного и пишущего человека, наверное, есть какие-то литературные ассоциации с Грузией. Но вас с Грузией связывают и личные отношения. Расскажите об этом.
- Мой отец, писатель Григорий Скульский дружил с широким кругом литераторов. Литератор, критик, переводчик Эдуард Елигулашвили был его другом. Каждый год мы встречались в Пицунде, в Доме творчества писателей. Собиралась  чудеснейшая компания, в которой, в частности, был и Натан Эйдельман, который обожал Грузию, Тбилиси. Я страшно горжусь тем, что в дневнике Эйдельмана, который опубликован, есть маленькая заметка  о том, как мы гуляли по Тбилиси. В нашей компании было много грузин, но рассказывал Эйдельман. Натан Яковлевич объяснял нам,  что здесь интересного, что нужно знать и понимать. Я тогда подумала о том, что иногда интересное снаружи видней, а изнутри не всегда все видно... Я познакомилась с Эдиком, заглянув в компанию  к моим родителям, а сама, скорее, больше общалась с его сыновьями, которые моложе меня всего на десять лет. Эдик был необыкновенно изысканным джентльменом. Я очень долго не понимала, что он за мной ухаживает. Но однажды он сказал моему отцу, сидя за шахматами: «Я безумно влюблен в вашу дочь». А у меня есть сестра, которая старше меня на 11 лет, папа решил, что речь идет о ней, и сказал: «Вы же оба свободны, зачем медлить?» Жена Эдика, Донара, которую он обожал, к тому времени трагически умерла...  Эдик ответил, что влюблен в младшую. Но я тогда как раз была не свободна... После того разговора прошло много лет. Мы поженились в 1990 году, после почти пятнадцати лет знакомства. И началась упоительная история, когда каждый месяц, иногда и чаще, я прилетала в Тбилиси или Эдик прилетал ко мне в Таллинн... Иногда у нас было слишком мало времени для пересадок, и мы встречались в Киеве, Москве, Петербурге – там, где были прямые рейсы из Таллинна и Тбилиси. Кстати, Эдик был тогда корреспондентом «Литературной газеты» в Грузии, его обслуживала машина, а водителем был очень мрачный человек по имени Азиз, всегда всем недовольный, который считал, что Эдик совершил чудовищную ошибку, женившись на мне, потому что был убежден, что я все делала неправильно. А делала я вот что. Например, у нас была традиция – по приезде в Тбилиси, после всех пересадок, когда самолет приземлялся, испытания и волнения были позади, из аэропорта мы непременно ехали в центр города, в хинкальную недалеко от памятника Горгасала, ели обожаемые мною хинкали, запивали пивом и только потом ехали домой. Была жива тетя Нина, помогавшая Эдику растить сыновей, и был мужской быт, куда я пыталась внести минимальное женское начало... Когда Эдик уходил на работу в корпункт «Литгазеты», за ним приезжала машина, я просила высадить меня в начале проспекта Руставели, и хотя Азиз был категорически против, я одна гуляла по проспекту, заходила в храмы, картинные галереи, магазинчики, смотрела на людей, и это доставляло мне неизъяснимое наслаждение. Начиналось хождение по Тбилиси, мы много ездили и по всей Грузии... Эдик потрясающе рассказывал, я во все влюблялась, и это становилось частью моей жизни.
- Вы приезжали в Тбилиси по любви...
- Все было прекрасно. Хотя какие-то вещи мне были для меня по-человечески безумно сложны. Скажем, во дворе все здоровались, а в Эстонии совершенно немыслимо, чтобы посторонние люди здоровались или проявляли бы какой-то личный интерес.
- А здесь это в порядке вещей.
- Да-да. Но как-то я пришла домой с победным выражением лица и с торжеством заявила Эдику, что из третьего подъезда со мной никто не здоровается, на что он ответил: «Это неудивительно, потому что в третьем подъезде у нас стоматологическая клиника». А в эстонской журналистской среде, например, никто никогда не звонит друг другу со словами «у тебя вышел очень хороший материал или интересная статья» - не принято, нет такой традиции. Эдика это удивляло.
- А если на улице упадет человек, подойдут? Или издалека вызовут скорую?
- Подойдут, конечно, и протянут руку, и помогут встать, но ровно в тех границах, которые необходимы для данного случая. И не останутся узнать, что там будет дальше... По сути я не прижилась бы в Тбилиси - здесь жизнь очень на виду. У тебя нет закутка, в котором ты сам по себе. Такой закуток надо себе выстраивать, выкраивать специально. А в Эстонии ты всегда сам по себе. Я могу прийти в театр, ресторан, на любое мероприятие одна, неважно замужем я или нет, и это абсолютно нормально. В Грузии, если женщина одна, далеко не всегда она может пойти куда угодно. И еще – в Грузии очень строгий ритуал взаимоотношений. Это все знаково – как вы поцеловались при встрече, как вы посмотрели, как вы пошутили, позволили ли вы себе рискованную шутку даже в своей компании... И Эдику были очень тяжелы какие-то мои европейские привычки – я могла рассказать смелый анекдот, что было принято у нас в кругу журналистов, я курила, я могла с удовольствием выпить. Это его ужасно травмировало, и я прекратила все это делать...  В Таллинне  поначалу Эдику казались странными и фривольность тостов, и свобода обращения. Когда мы начали работать вместе в одной редакции, я - в отделе культуры, а он – в отделе международной жизни,  его страшно раздражало, что его жену кто-то на ходу может запросто приобнять, поцеловать. Но у нас так принято. И тогда он перенес рабочий стол из своего кабинета в мой. Завотделом его спрашивает: «Эдуард Вениаминович, почему вы сидите в отделе культуры?» Эдик ответил: «Мне так спокойнее». Или, например, мы идем по улице, с кем-то здороваемся и идем дальше. Эдик все время спрашивал: «А почему вы не останавливаетесь?» У нас не принято прерывать течение чужой жизни. И я должна вам признаться, что мне соприродна моя эстонская жизнь – там у человека есть право пережить и радость, и несчастье так, как ему хочется. У меня однажды в Тбилиси заболел зуб, так человек тридцать взялись мне помочь – мне вызывали врачей, к кому-то мы поехали домой, кто-то повез на рентген, а потом в течение трех дней все звонили и спрашивали, как мой зуб. Я была в совершенном изумлении – для меня это невероятно, и я бы к этому не привыкла, это так противоречит моему самоощущению... Я, например, всегда в хорошем настроении. Но я видела в Грузии, что если в компании кто-то грустит, все у него спрашивают, что случилось, и очень часто человек объяснял, отчего он грустный,  и все пытались найти решение его проблемы. С одной стороны, это колоссальная защищенность – ты словно входишь в большую семью. Кстати, меня тепло приняли родственники и подруги первой жены Эдика – для меня тоже это было странно, такая душевная щедрость... Помню, мы праздновали в Таллинне мой день рождения, ожидалось много гостей, и я позвонила сестре, которая  живет на другом конце города, и попросила ее захватить табуретки, положить в багажник машины...
- А почему не попросить у соседей?
- Именно это и поразило Эдика: «Я не понимаю, как это – не обратиться к соседям?» А у нас так не принято – стучать, звонить, просить, интересоваться чужой жизнью... Эдик, допустим, меня спрашивает, как поживает такой-то эстонский писатель, как устроена его жизнь, женат ли он. Я говорю, что знаю этого человека двадцать лет, но никогда не задам ему такого вопроса -  это кажется жутким вмешательством в личную жизнь. Масса моих близких друзей не знают, как устроена моя жизнь, мой быт. А для Эдика это было потрясением и казалось чудовищным равнодушием... И все-таки, поначалу все было прекрасно. А потом  наступили сложные времена... Я даже немного подкалывала Эдика, что выходила за богатого, известного человека, а прожила в таком статусе меньше года. Когда начался первый грузино-абхазский конфликт, мы отдыхали в нашей любимой Пицунде, и весь этот ужас нас коснулся впрямую.  Август 92-го, ужасная жара. У меня было какое-то тяжелое предчувствие, и я почему-то все время просила его уехать, но мы не успели. Все это началось, и надо было как-то выбираться. Мы отдали все деньги, какие у нас были, какому-то человеку, который обещал нас вывезти из Пицунды. Он исчез, мы остались без денег... Было ясно, что мне нужно пробираться в сторону Адлера, а ему туда ни в коем случае нельзя было ехать. Я уезжала в автобусе, который постоянно останавливали вооруженные люди и приказывали всем грузинам выйти. 14-летнего мальчика, украинца, заподозрили в том, что он грузин, требовали, чтобы он вышел, но  женщины заголосили, и мы не пустили его всем автобусом... А Эдик должен был пробираться морем. Он плыл на небольшом судне, которое вмещало 50 человек, но на него набилось 200. Люди стояли впритык, и несколько человек от жары и ужаса умерли. Так и доехали – мертвые, стоя... Когда мы добрались до Адлера, без денег, без всего, то, я никогда не забуду, проводница сажала в поезд только тех, кто знал содержание предыдущей серии какого-то сериала, который тогда шел. «Просто Мария», что ли... Проводница была в рейсе и пропустила серию... И только, когда наконец добрались - я до Москвы, а он – до Тбилиси - мы узнали, что оба живы...
- А что делали с теми грузинами, которым приказывали выйти из автобусов?
- Я не знаю... Из нашего автобуса мы не выпустили никого. У меня на коленях сидела трехлетняя девочка... Когда входили с автоматами, она прижималась ко мне и все время повторяла: «Нас убьют? Нас убьют?» Вот так наша веселая жизнь переломилась надвое. Потом я вновь неоднократно приезжала в Тбилиси, у нас было много счастливых и веселых моментов... Но - на трагическом фоне. Однажды мы шли по проспекту Руставели, было тревожное положение в городе, на проспекте -  автоматчики, а на другой стороне был сувенирный магазин. Я обожаю керамику, у меня ею забит весь дом... И я перебежала на другую сторону, вхожу в магазин, а несчастные продавщицы сидят под прилавком, у них там свой быт, кофе себе варят на полу. Я попросила вазочку, которая мне очень понравилась, и они ее отдали мне бесплатно. Ну кому было до сувениров в тот момент? В Тбилиси были перебои со светом, с водой, не ходил транспорт, но театры давали спектакли, и я захотела посмотреть «Ричарда III». Выходить из дома надо было за полтора часа, потому что не на чем было добраться. Когда мы пришли в театр, Эдик представил меня кому-то из администрации театра, ради меня одной вызвали синхронного переводчика с грузинского, и мне в наушники переводили спектакль на русский язык. Подобные вещи производили на меня очень сильное впечатление.
- Сюрреализм... Холод, разруха, военное положение – и «Ричард III»...
- Но так и было... Эдик очень дружил с Резо Габриадзе, мы встречались с ним, были у него в театре. Вообще, яркая жизнь искусства – это самое острое воспоминание и ощущение от всего того, что происходило в Тбилиси. Хотя по утрам мы вставали в пять утра, чтобы занять очередь за хлебом. Из еды иногда был только подсохший хлеб... Но приходил мрачный Азиз, доставал где-то мясо. И по-прежнему всегда делал мне замечания – ты неправильно готовишь, накрываешь, подаешь... Хотя он и любил меня, и жалел... Кстати, сыновья Эдика всегда за меня заступались. У нас были очень добрые отношения, они были рады, что отец, наконец, устроил свою личную жизнь... Но становилось ясно, что все-таки надо переехать в спокойный Таллинн, другого выхода нет. Последние пять лет своей жизни Эдик безвыездно прожил в Таллинне. Постепенно он привык, многое ему стало нравиться, но замкнутость жизни, отстраненность, отсутствие ярко выраженной приязни, симпатии по-прежнему ему были тяжелы... Поразительно, но эстонская пресса заинтересовалась его творчеством. Его переводили на эстонский, и незадолго до смерти он стал яркой фигурой в культурном пространстве Эстонии, одним из очень видных политических обозревателей – не помешало ни незнание языка, ни другой менталитет. Но, к сожалению, все пережитое легло страшным грузом на его сердце, которое, в конце концов, не выдержало...
- Что ждет вас на вашем письменном столе по возвращении домой?
- Я родилась и всю жизнь прожила в Эстонии, знаю эстонский язык, люблю его. Только что я перевела лучшего поэта моего поколения Юхана Вийдинга, он был эстонским Высоцким – артистом, бардом, сочинителем пьес, режиссером. Он покончил с собой в 1995 году. Он никогда не переводился на русский язык – я перевела его впервые. Он был моим другом, у нас были планы сделать взаимные переводы, и вот я перевела 50 его стихотворений. К моей огромной радости презентация книги была и в Петербурге, есть предложения провести презентации и в других городах России. Это моя последняя работа. А вообще я начинала как поэт, всю жизнь пишу стихи, у меня вышло много книг. Потом я стала писать и прозу, и мой роман «Однокрылый рояль» как раз посвящен Эдику. Он удивлялся этому посвящению, потому что в романе нет ничего ни про Эдика, ни про Грузию. А я отвечала: «Для того, чтобы писать стихи, нужна несчастная любовь, а чтобы писать прозу, нужна любовь счастливая». Писать прозу – это долгий процесс, и он требует счастливых отношений. Роман был опубликован в «Дружбе народов», вышел отдельной книгой. Свой следующий роман «Рыбы спят с открытым ртом» я заканчивала, когда Эдика уже не стало, а в повести «Наши мамы покупали вещи, чтобы не было войны» и в некоторых других документальных повестях есть несколько историй, которые мне рассказал Эдик. После смерти Эдика я не приезжала в Грузию, я даже не приехала на открытие мемориальной доски – мне казалось, что мне будет безумно больно, а оказалось – прекрасно, потому что жизнь продолжается, и чем больше проходит времени, тем больше радостного вспоминается, а не трагического и печального. И, кроме того, конечно, я всю жизнь любила грузинскую литературу, хорошо знала грузинскую поэзию в потрясающих переводах... К одному из самых ранних своих стихотворений я взяла эпиграф из Тициана Табидзе: «Не я пишу стихи. Они, как повесть, пишут/ Меня, и жизни ход сопровождает их...» В этом тоже был какой-то знак... Я помню, в Таллинн привозили альманах «Дом под чинарами», и, еще не имея никаких личных связей с Грузией, я его читала и с завистью смотрела на то, с каким литературным вкусом он делается... Именно в Грузии я впервые поняла, что, несмотря на советскую власть, можно быть свободным. В Эстонии тоже была огромная свобода – но свобода того, что издавалось на эстонском, пойди проверь, что они там пишут. Хотя я лично не могу пожаловаться – вещи мои выходили и при советской власти, и после.
- Зато не печатали Довлатова, с которым вы работали и дружили...
- Довлатов был абсолютно свободный человек, говорил все, что хотел, и эстонцы за него очень боролись. Они его очень высоко оценили. Довлатова не печатали, но у него вышла бы книга, если бы не трагическое стечение обстоятельств. Подруга Довлатова оставила его рукописи у человека, у которого на следующий день был обыск. Если бы не этот случай, книга была бы издана.
- Насколько я помню, он писал, что книга была уже набрана.
- Да, совершенно верно. До сих пор жив главный редактор издательства Аксель Тамм, ему 80 лет. Он описан у Довлатова. Он боролся за Сергея. Недавно я написала пьесу по прозе Довлатова «Большой человек в маленьком городе» и пригласила Акселя на премьеру. Поставил пьесу мой товарищ, артист русского театра Эдуард Томан. В спектакле был фрагмент про Акселя, и я попросила у него разрешения, чтобы артист, упоминая его имя, указал бы на него в зале, чтобы люди могли его увидеть. Он ответил: «Ни в коем случае. Я до сих пор не могу себе простить того, что в знак протеста во имя Довлатова я не ушел с занимаемой должности». А ведь он боролся за него до последнего.
- Довлатов описывает заседание редколлегии, на котором его просто сравняли с землей... Это правда?
- Все было даже хуже. Я написала сейчас новые воспоминания, они будут опубликованы в 9-м номере журнала «Звезда». Я там пишу, например, о художнике нашей редакции, которого пустили на это заседание, потому что он сказал, что порвет Довлатова в клочья. А до этого выпивал с ним... Естественно, что нас, друзей Довлатова, никто туда не пустил. Просился прийти мой отец от Союза писателей, ему тоже было отказано, хотя он был заслуженным писателем Эстонии и занимал очень серьезное положение. Все было разыграно,  как по нотам.
- То есть друзья были на его стороне, а система против.
- Да, но кто были эти друзья? Беспартийные в партийной газете, не имеющие никакого права голоса – Миша Рогинский (в текстах Довлатова – Шаблинский) и я.
- Вы фигурируете в его текстах под каким-нибудь другим именем?
- Нет. Довлатов упоминает моего отца и описывает, как папа пытался ему помочь. Довлатов был очень-очень деликатным человеком. Люди, к которым он хорошо относился, как правило, не попадали в его тексты в каком-то искаженном виде. Туда попадали только те, кто «держал реплику» и на которых бы это не сказывалось – какой-то анекдот, смешная вещь, ни в коем случае не оскорбительная, либо те, кого он очень не любил. А вот люди, которые могли бы быть задеты, ранены... Ведь ни одна женщина не попала в его тексты в невыгодном для нее свете, приятельница или возлюбленная, неважно. Но в письмах, которые опубликованы – а у нас с ним была большая переписка – Сережа писал: «Лилька, если немедленно не ответишь, изображу в романе». Я думаю, что он не видел меня в том ракурсе, который не стал бы для меня обидным. И пощадил меня. Вообще, у меня было уникальное положение в отношениях с Довлатовым, потому что в основном его в литературе на тот период и почти до конца жизни окружали люди, которых он считал мэтрами, живыми классиками...
- При этом будучи очень неуверенным в себе...
- Совершенно верно. Я была единственным человеком из его приятелей, кто был его на 10 лет моложе, абсолютно начинающее существо, и меня можно было учить, давать какие-то советы. Когда я пришла в редакцию, мне было года 23. Сережа сказал: «Давайте, я буду вам покровительствовать». И я была единственным человеком, с которым это можно было делать.
- И каким он был советчиком?
- Блистательным. Заботливым и очень снисходительным. Свои литературные кредо он высказывал в письмах ко мне. Но любому другому он бы постеснялся писать то, что писал мне. Иногда мне бывает обидно – эти письма цитируют все без исключения исследователи, но редко ссылаются на имя адресата. Видимо, и тут есть свой табель о рангах.
- Вы говорили, что никто из вас не предполагал огромных масштабов дарования Довлатова...
- Из друзей, которые в это время занимали уже очень высокое литературное положение, никто не предполагал, что Довлатов станет более популярным, чем они.
- А степень одаренности понимали?
- Масштаб был непонятен почти никому. Сейчас мне кажется, что мне он был понятен. Кстати, с 25 по 27 августа у нас в Таллинне пройдут Довлатовские дни. Их организует Оливер Лооде, молодой бизнесмен, который прочел на русском Довлатова, решил заняться этим проектом и пригласил меня стать художественным руководителем. Будут показаны театрализованные представления, состоится выставка, выйдет сборник воспоминаний на эстонском языке. Кстати, Довлатов очень хорошо переводится на эстонский.
- Надеюсь, что наше общение не прервется с окончанием нынешнего фестиваля. Может быть, вы напишете нам, что делаете, чем живете. Тем более, что у вас такие интересные планы.
- С удовольствием. Я непременно напишу.

Нина ЗАРДАЛИШВИЛИ