| КАРДИОГРАММА ЛЮБВИ |
|
Мысли, навеянные статьей Юрия Роста Не думайте, будто я собираюсь обсуждать статью Юрия Роста. Просто прочитав ее я вдруг ощутил, как в эти морозные дни повеяло теплом на мои дремлющие воспоминания, оживило их, освежило и побудило многим, из услышанного мной от друзей, поделиться и с взыскательным читателем «Дилис газети». Для нас уже стало привычным, что мембрану человеческой сущности Юрия Роста более всего волнует грузинская тема. Недаром при упоминании о нем наша пресса не забывает употребить эпитет «друг нашей страны». Но отмечая это, к тому же вполне справедливо, следует помнить людей, которые благодаря многолетней, искренней дружбе сумели поместить в плоть Юрия Роста столь чувствительную к грузинской душе мембрану. Я имел в виду Гоги Харабадзе и его окружение, способствовавших гармоничному, достойному слиянию Юрия Роста с грузинским миром. И, надо сказать, они не ошиблись. Истинная дружба сама собой вызывает уважение, но до какого-то времени бывает локальной и становится интересной для всех лишь тогда, когда в основе ее верное видение, а ощущение от увиденного острое. Именно верное видение и острота ощущений в избытке у господина Роста. Видение, которое помечает все, а возвышенное фиксирует. Свои ощущения он не запирает в себе, а в той или иной форме делится ими и с другими. Мне это всплеск ощущений особенно интересен, так как автор его - человек, выросший в обществе с совершенно иным менталитетом, на протяжении лет упорно пытается и небезуспешно вывести многих из состояния равнодушия и объективно показать им нашу страну. Нам, как говорится, остается только благодарить его, но это не тот случай, когда можно ограничиться одной благодарностью. Ведь человек предлагает нам любовь и не ждет благодарности. На любовь можно ответить только любовью. Упоминая Гоги Харабадзе и его друзей, не утаил я и того, что именно их «открытием» является Юрий Рост и что именно они способствовали его сближению с грузинским миром. Мне хотелось бы добавить и то, что в репертуаре того самого грузинского мира время от времени оказывались и мы – члены ансамбля «Грузинские голоса». Позвонит бывало нам Гоги Харабадзе: Юра, мол, приехал, может соберемся... Одна из таких встреч всплыла у меня в памяти и не дает мне покоя. Лето. День накален зноем и жаром общения. Мы в Натахтарском заповеднике. Редкий лес, и за столом у нас тоже не густо. Зато изобилие прекрасных речей и песен. Как обычно неутомимы два Гоги – Гоги Харабадзе и Гоги Долидзе. Гармонично дополняющие друг друга их рассказы и напевы клокочут водопадом и мощным потоком несутся к Натахтари. И кажется, если бы путь к нему не преграждал, подобно дамбе, своим дородным телом Юрий Рост, то стаканы в перегретых квартирах тбилисцев вместе с водой наполнились бы напевами и стихами. Юрий, по обыкновению, молчит. Изредка что-то произносит, да и то лишь тогда, когда поднимает бокал. Это его стиль – слушать, наблюдать, видеть и чувствовать. Гоги Харабадзе помянул ушедших из жизни. Тбилиси в то время скорбел по поводу кончины всеми любимого журналиста Резо Двалишвили. Ну и мы, конечно, тепло его вспомнили. Кое-что из розыгрышей батони Резо рассказали и Юрию. Хочу вспомнить сейчас одну из рассказанных тогда историй. Возможно многие ее знают, но, думаю, они нас простят. Туристическая группа советских журналистов прибыла в тогдашнюю Западную Германию. Батони Резо в составе этой группы. Туристов привели в один из старинных кабачков. Этот кабачок был включен в туристический маршрут только потому, что некогда в нем пообедал Гете и, по преданию, не заплатил за обед. Об этом знаменательном факте свидетельствовала табличка на стене, на самом видном месте – здесь, мол, в таком-то году, такого-то числа отобедал Гете, не расплатился за обед и долг этот числится за ним и по сей день... Когда гид неизвестно который раз рассказал это, батони Резо изъявил желание встретиться с хозяином этого кабачка. Тот улыбаясь вышел к советским журналистам. Когда гид сказал ему кто с ним желает побеседовать, он остановился перед Резо Двалишвили, готовясь внимательно его выслушать. – Вы, быть может, помните меню Гете? – спрашивает его Резо. – Что вы за народ, журналисты, все-то вам надо знать, никому до сих пор не пришло в голову этим поинтересоваться, мы учтем ваше замечание и добавим в табличку меню Гете. Здесь оно известно каждому официанту, ничего в нем особенного не было, – отварная свиная ножка и кружка пива, – пояснил хозяин кабачка. – А если я закажу то же самое, во сколько мне это обойдется? – не унимался батони Резо. Хозяин простодушно называет цену. Как известно, советские журналисты в то время не особо располагали деньгами, которых едва хватило бы на две маленькие свиные ножки и на одну-две кружки пива. И, тем не менее, батони Резо достал из кармана кошелек и сказал, вот, мол, я оплачу вам долг Гете и очень прошу вас снять со стены эту табличку, а то как-то неловко. Остальное может дополнить ваша фантазия. Представляю, как бы отреагировал хозяин кабачка, ведь весь его бизнес был основан на неоплаченном долге Гете. Вот эту историю рассказали мы Юрию Росту в Натахтари. Позднее, когда застолье подошло к концу, он отвел меня в сторону и спросил, то, что, мол, вы рассказали о долге Гете произошло на самом деле или это плод вашей фантазии. Сперва я улыбнулся гостю, собираясь ответить полушутливо, отметив про себя как он был задумчив, я понял, что мой ответ был очень для него важен. Я, конечно, не был свидетелем погашения долга Гете, эту понравившуюся мне историю я слышал от других и возможно в иной интерпретации, не исключено и то, что долг выплатил кто-то другой, а приписали это батони Резо, как любителю подобных проделок. И такое часто бывает, но в одном я глубоко уверен и, наверное, и вы со мной согласитесь, что этот факт вполне соответствует характеру грузина, подобное поведение для нас естественно. Не знаю, как у вас, но в моем окружении можно насчитать человек 20-30, способных на такой же поступок. Поэтому я без колебаний ответил Юрию, что именно так и было. Он же, неизвестно за что, поблагодарил меня и, глядя куда-то вдаль, погрузился в собственные мысли, а потом, очнувшись, сказал мне: – Дело в том, что я пишу книгу о Грузии, то есть о грузинах, странный вы все-таки народ, трудно до конца постичь эту странность, откуда она берется или, вообще, зачем она. Порой теоретические рассуждения страниц на сто могут быть сведены на нет одним таким живым примером. Да это же истинный шедевр. Хм! Долг Гете, надо же такое придумать! Дело ведь не только в деньгах, я и сам не скуп и, возможно, среди тех журналистов тоже нашлось бы несколько щедрых людей, но сколько бы раз не посетили мы тот кабачок, вряд ли кому-то пришло бы в голову погасить долг Гете. Как звали того человека? Батони Резо, не так ли? А вот он до этого додумался. Да, вы действительно странный народ. Главное, видно натура. Натура и настрой. Впрочем наверное и настрой обусловлен натурой, кто его знает. Одно скажу наверняка – эта история поможет мне в написании моей книги. Люблю я бывать с вами, но в то же время не терпится вернуться в Москву и сесть за работу, пока горячо. Написана эта книга или нет? Знаю, и вас интересует, но точно на это ответить не могу. Одно скажу, несколько высокопарно, – книга эта пишется и писалась всегда. Не Юрий Рост ее начал писать и не он ее закончит. Вчера ее писал один, позавчера другой, сегодня продолжит Юрий Рост. Его очерк об Отаре Иоселиани, другие его статьи или согретые грузинской темой его удивительные фотовыставки – страницы этой вечной книги. Более того, мы и сами должны писать ту книгу, причем ежедневно, поскольку это не просто книга, это отданная любви дань. И то, что вы уже прочли здесь и что прочтете дальше, прошу зачесть мне, как вклад в эту вечную книгу. Юрий Рост беседует с нами о необычайной простоте характера Отара Иоселиани. При встрече с ним любой нормальный человек понимает, что беседует с избранным и испытывает при этом какое-то почтительное напряжение, какое овладевает обычно человеком при общении с людьми такого полета, однако Отар за какие-то доли секунды выведет вас из этого состояния. Возможно даже спросит: «Почему ты так почтителен со мной?» и если ты продолжишь общение с ним в том же «почтительном» духе, то постепенно станешь для него неинтересен. Почему? Да потому, что в непосредственность взаимоотношений он не играет. Он так живет. Его величие в его простоте. Неужели это из-за того, что король не чувствует, что он король? Неужели и в самом деле трудно осознать свои возможности и свою исключительность? Неужели он сам же пытается ограничить беспредельность своего таланта? Неужели истинному мастеру действительно трудно оценить собственное творчество? Неужели оценка сопровождается постоянными сомнениями и ощущением неудовлетворенности? Не знаю, смею ли я говорить об этом, эта тема для меня сакральна, поскольку принадлежит элите мыслителей. Мы же вправе лишь сомневаться и еще рассказывать истории, оставляющие за нами право предположений. Во всяком случае, те необычные примеры, которые хочу предложить вам, на что-то все-таки проливают свет – я бывал свидетелем тому, как гиганты мысли зачастую ни во что не ставящие дифирамбы известных критиков, радовались вдруг случайному признанию так, как если бы утром их разбудило теплое прикосновение щеки внука. Мы находимся в Париже. По рекомендации Отара Иоселиани французский кинорежиссер, энергичный Паскаль Обье пригласил нас на съемки своего художественного фильма. Не совсем ясно представлял нашу функцию, мы не особо беспокоились, поскольку опять-таки нас успокоил Отар, никаких, мол, сложностей не будет, никакой актерской игры, будете, говорит, делать то, что вы обычно делаете в жизни, то будете кутить, то петь, объяснил он с оттенком иронии. В первые дни съемок мы не видели Отара, он позвонил, сказал, что занят. Одну-две сцены уже успешно одолели, то есть пропели, прокрутили, когда появился Отар. Под вечер звонит мне в номер ассистент режиссера и спрашивает на английском: – Georgia Voices? – Да, это «Грузинские голоса», – отвечаю я ей на своем «превосходном» английском. – Отар Иоселиани говорил с вами? – Да! – коротко отвечаю я. – Когда? – также коротко спрашивает она, но я по сей день не знаю, для чего ей понадобилось это уточнение, я ведь уже сказал, что он со мной говорил, что же ей еще нужно было? Но раз она поинтересовалась, то надо было ответить, она ведь не была Отаром Иоселиани, который требовал почтения к себе, и тут я, как говорится, попал впросак. Дело в том, что те два слова, одно из которых необходимо было мне для ответа для таких как я «англоязычных» звучали совершенно одинаково – я имею в виду «час» и «год». Я их перепутал и вместо того, чтобы сказать 6 часов тому назад, я ответил, что говорил с ним 6 лет тому назад. Конечно же, я не догадался о своей оплошности и довольно долго изумленно слушал, как заливалась смехом моя собеседница. Видимо, она восприняла мой ответ как шутку, поскольку даже поблагодарила меня и весело со мной распрощалась. Позднее я и сам осознал абсурдность моего ответа и тоже от души повеселился. Сегодня же моя невольная ошибка мне кажется символичной, поскольку Отар Иоселиани не 6 лет назад, беседовал со мной, а беседует с того дня, когда я увидел на экране его первый фильм. Сначала «Листопад», потом, как песнопения «Жил певчий дрозд» и позднее навевающая грусть «Пастораль». Не хочу показаться хвастливым и не скажу, что в том возрасте, в котором я был, когда впервые увидел эти фильмы или хотя бы сейчас в моем нынешнем возрасте, я до конца осмыслил задумку режиссера, разделил его философское виденье. Сказать по правде, это и необязательно. Ведь никто не знает, о чем гудит огонь в очаге, но мы не можем отвести от него глаз и он же нас и греет?! А главное это. Главное, что со мной беседуют с экрана, что я живу и беседуют со мной об этой моей жизни. Полтора часа сижу я в затемненном зале и вместо того чтобы уйти от повседневности, расслабиться и отдохнуть, понимаю, что меня вынуждают активно жить, и здесь в этом темном зале, даже еще активнее, чем снаружи, при ослепительном свете дня, поскольку я прекрасно осознаю –мысль это активная жизнь и меня вынуждают именно мыслить. А это нежданное «насилие» доставляет мне удивительное наслаждение. И я начинаю думать, думать не как критик или хотя бы простой оценщик, а как человек, для которого уже неважно, почему так печальны его мысли. Так я узнал Отара Иоселиани, но в то время я даже представить не мог, что этого чародея увижу воочию и даже смогу пожать ему руку и благодаря его мягкому, теплому характеру время от времени буду оказываться рядом с ним. Впервые эта встреча состоялась на корабле в Черном море. На теплоходе «Шота Руставели» проводился фестиваль телевизионных фильмов. Отар был председателем жюри, а наш ансамбль был приглашен для проведения концертов. На второй же день он вошел в музыкальный салон и спрашивает: «Ребята, вам не помешаю, если поприсутствую на репетиции?» Получив наше согласие, он устроился прямо на полу и до окончания репетиции не проронил ни слова. Помню, мы страшно волновались, шуточное ли дело, Отар Иоселиани нас слушал. Лишь позднее мы узнали, что с ним не о чем было волноваться, просто надо быть естественным и совсем необязательно было быть «почтительным». С того импровизированного концерта-репетиции началось наше сближение. Стоило найти ему свободное время, как он тут же мчался к нам и дарил нам праздники непосредственного общения. Потом было несколько встреч в Париже и вот мы вернулись и к съемкам фильма. Словом, не 6 лет назад, а 6 часов тому назад говорил со мной Отар, справился о ребятах и сказал, что завтра повидается с нами на съемочной площадке. Появление Отара Иоселиани поначалу слегка взбудоражило Паскаля Обье, но потом он срочно вызвал отлучившегося на обед оператора и попросил нас повторить ритуал встречи с Отаром. Хочу, говорит, заснять вашу встречу и если, мол, можно, встретитесь друг с другом заново. Все выжидающе уставились на Отара, кто бы решился ответить без его согласия, он согласился без всяких колебаний и даже предложил свой вариант, чтобы, мол, лучше зафиксировать кадр, посчитаем, что знаком я только с Гией (с Гией Чиракадзе у него и в самом деле были многолетние взаимоотношения), а он, говорит, познакомит меня с остальными. Когда подошло время представить меня, Отар протянул мне руку, прищурившись, будто что-то припоминая, сказал, я, мол, откуда-то вас помню. Не долго думая, я в тон ему ответил, мы, дескать в Цеви кутили вместе. Это нас развеселило. Когда съемка закончилась, опять же Гия отозвал меня и Зураба Лоладзе в сторону: Ребята, сказал он, Отару неловко было обратиться к вам с просьбой и поручил это мне. Тут неподалеку какой-то магазин, что-то он хочет им вернуть или на что-то обменять, я так и не понял, но он просил, чтобы мы все трое пошли с ним. Пусть в память о пирушке в Цеви не отказывают мне в этой просьбе. Мыслимо ли было отказать ему. К тому же мы восприняли эту просьбу, как должное, человеку, видно, нужна была поддержка или же не хотелось идти туда одному. Сели мы в почти антикварный, линялый «Рено» Отара и двинулись. Дорогой Отар нам объяснил ситуацию. Месяца два назад, говорит, я на свое несчастье купил музыкальный центр, и что-то в нем не так, а может, и вовсе я сам его испортил, не могу нормально прослушивать ваши диски, накладывается какой-то фон, короче говоря, хочу обменять его, чек я, конечно же, куда-то выкинул. Зная их скупость и педантичность, не надеюсь, что без чека мне его обменяют, к тому же прошло уже два месяца, будут ли они помнить, по тысяче человек туда заходит в день. Когда я туда войду, вы тоже войдите и когда я заговорю с продавцом, стойте поблизости с суровыми лицами. Может, он примет нас за арабов из Алжира. Им все кажутся арабскими террористами, испугается и обменяет, – ознакомил нас Отар с режиссурой. Тут невозможно удержаться от смеха – я, Зура да и сам Отар еще куда ни шло, возможно могли бы сойти за арабских террористов, но как быть с Гией, лицо которого, можно сказать, выражает «избыток» интеллекта? И тогда мы решили для большей эффективности не проходить в глубь магазина, я и Зура стояли бы ближе к дверям, а Гия чуть впереди, изображая таким образом своего рода интеллектуального шефа нашей новоиспеченной организации, говоря языком мафиози, мозгового центра. Отар соглашается, при этом смеется. Тем временем мы доехали до магазина и легко нашли место для парковки. Отар предусмотрел и детали, протянул нам всем троим темные очки, наденьте, мол. Не знаю, преобразились мы от этих черных очков в террористов или нет, но Гия чуть было не ослеп. Взяли мы его с Зурой с двух сторон, и мы, четыре грузина, пожелавшие казаться арабами, ввалились в магазин. Ни одного покупателя вокруг, какие там тысяча человек. Отар направился к прилавку, мы же, как договаривались, поставили Гию чуть впереди себя и стоим по бокам от него с застывшими лицами, как два сфинкса. Глаз не сводим с Отара, навстречу которому с улыбкой поспешил молодой человек, бедняга принял его за клиента, ему и невдомек, что «арабы» готовят на него нападение. Беседа с Отаром слишком затянулась. Сначала говорил Отар, потом заговорил тот парень. Заговорил и уже не остановился. Отару лишь изредка удается вставить коротенькие фразы. К тому же беседа ведется на французском, и нам ничего не понятно. Уж лучше говорили бы на арабском! Правда мы бы и тогда ничего не поняли, зато сочли бы этот язык родным. Замечаем, что дела плохи, уж очень затянулся их разговор. Лица у нас постепенно темнеют, мы входим в образ. Вот-вот лопнет терпение, шепчу Зуре, сквозь зубы, чтоб, говорю этот сукин сын не позвонил в полицию. А что мы такого сделали, отвечает он, стоим, говорит себе спокойненько... Да, говорю, ты прав, но уж очень мы по-арабски стоим. А сами еле сдерживаемся, чтоб не расхохотаться, лица у нас от напряжения раскраснелись. Наконец Отар обернулся и направился к нам. Выражение лица у него задумчивое, по всему видно, что операция у нас провалилась. Я снимаю очки и спрашиваю – не удалось запугать этого сукиного сына?! Нет, нет, – будто выйдя из забытья говорит Отар, все в порядке, он согласился поменять. И тем не менее лицо его свидетельствовало о противном. В какой-то момент я даже подумал, что он скрывает от нас правду для нашего же спокойствия. А то ведь подготовили целый спектакль, даже, как говорится, поработали и в кулисах, не говоря уже о том, что дошли до того, что притворились террористами, так если нам не отказали обменять, что ему стоит хотя бы улыбнуться? Мы не понимаем, что так опечалило Отара. Конечно, нас гложет любопытство, но опять же из-за этой набившей оскомину почтительности мы молча, но вопрошающе уставились на него. Наконец, он сжалился над нами и будто колеблясь, сказать или не сказать, начал в замедленном темпе, – знаете, что он мне сказал, ребята: говорю это только вам и никому больше. Объяснил я ему все по порядку, так, мол, и так, два месяца назад в вашем магазине приобрел, говорю, вот это, но работает оно плохо и вы должны мне это поменять. Слушает он меня и как заведенный повторяет с приклеенной к лицу улыбкой: «Уи, месье! Уи, месье!», что касается любезности, они в этом вымуштрованы. Словом только я закончил говорить, как вместо объявления приговора, он вдруг спрашивает – вы ведь кинорежиссер? Я подтвердил, а сам удивился, откуда, мол, он это знает, но то, что он добавил потом, заставило меня призадуматься. И что мне от вас скрывать, даже немного взволновало. Я, говорит, узнал вас, вы режиссер, но не рядовой, а великий, после кончины Феллини его наследником и новым маэстро именно вас признала Европа. Для нас большая честь ваше появление здесь, но зачем вы так беспокоились, можно было прислать кого-нибудь. К сожалению, я не видел ваших фильмов, а потому считаю кощунственным осмелиться просить у вас автограф. Что же касается замены аппаратуры, это не проблема, оставьте адрес и в удобное для вас время к вам придет наш представитель, заберет старую и заменит новой. Я был поражен. Разумеется, и для нас оказался неожиданным такой финал, но меня поразило другое. Именно тогда возникли у меня эти вопросы, когда великий Отар Иоселиани пересказывал нам свою беседу с простым продавцом французом, а я в это время вглядывался в его лицо. – Эх! Что было, то было! – отмахнулся от навязчивых мыслей Отар. – А сейчас пойдем что-нибудь выпьем, позвоню одной моей приятельнице, я вечно хвастаю перед ней грузинскими песнями и вами. Ей будет приятно с вами познакомиться. Она, между прочим, аристократка, происходит от Бурбонов, предками ее были пятнадцать или шестнадцать Луи. Не станем же мы ее приглашать в дешевое кафе, есть у меня немного денег на счету, арабами мы уже побывали, а сейчас офранцузимся и отведаем устриц, к ним подойдет белое вино, а если вы еще и споете, то сегодняшний день я посчитаю счастливым. Когда мы направлялись к госпоже Бурбон, Отар спросил нас: «Да, кстати, а вы устриц пробовали?» - «Как же, – отвечаю ему, – в Цева мы только их и заказывали...» На это Отар смеется и, смеясь же, предупреждает нас: «Вообще-то к ним не сразу привыкаешь, их приносят живыми, наполовину раскрытыми на льду. Надо выжать на них лимон... Не есть их надо, а всасывать. Если преодолеть отвращение, почувствуешь вкус, словом постараемся не оконфузиться перед потомком Бурбонов». Вскоре мы познакомились с этой Бурбон. Минуя «Мулен Руж» и обогнув площадь Пигаль, подъехали к ресторану. В огромном аквариуме раскачивались, лениво шевеля клешнями, пучеглазые раки, разглядывая нас угрожающе, подобно арабским террористам. Встретили нас там радушно. И с устрицами мы прекрасно справились, и на белое вино налегли как следует. Слегка захмелев, мы уже не помнили ни арабских террористов, ни французов, а Отар Иоселиани, неожиданно даже для нас, затянул мощным голосом «Чарирама». Секунда изумления, а затем, что и говорить, мы разом подхватили это пение. Не хватало лишь небольшой потасовки, чтобы почувствовать себя в Цеви. Едва доходящее до нас с малюсенькой сцены ресторана и без того чуть слышное пение скрипки, при звуках нашей песни смолкло совсем, предоставив нам, грузинам, полную свободу. Ни до ни после Отар с нами никогда не пел. Это произошло лишь в тот день, когда он вместе с нами решил обменять свой поврежденный музыкальный центр, а после сам же посчитал тот день счастливым. Что же его обрадовало? Знаю, о чем вы сейчас подумали, но отнюдь! Не так это просто объясняется. Замена музыкального центра тут не причем. Больших мастеров нередко подстерегает радость и неизвестно, где и когда встретится она им на пути. Там же на Пигаль распрощались мы с Отаром и наследницей шестнадцати Луи. Хочу вновь вернуться к старому знакомому Юрию Росту и даже взять на себя смелость вступить с ним в небольшой спор, хотя Юрий сам же знает и, возможно даже, лучше меня, что нас привлекает не нация в целом, а необычные люди. Да я согласен с ним, что у различных народов и размах различный, различная амплитуда, но ведь это достигается именно численностью этих необычных людей, а то кучка никчемных или, напротив, достойных не представляют нацию? Дарована тебе Господом и предками способность быть человеком? А дальше будь ты хоть башмачником или великим мастером, это уже неважно. Это и есть начало, у которого нет конца. И не стоит уже докапываться до национальности. Или если тебе необходимо выяснить происхождение того или иного человека, назови его страну страной добрых людей. Именно такую страну ищет здесь Юрий Рост и таких людей и, надо сказать, находит на радость нам. Но ведь они есть и в других местах. Да и сам Юрий Рост прекрасный тому пример, однако это мое долгое блуждание по этим страницам хочу завершить рассказом об еще одном необычном поступке. Тенгизу Абуладзе должны вручить Ленинскую премию. По его деликатной и обходительной просьбе мы тоже отправились вместе с ним в Москву. В первый и, наверное, последний раз прошли мы через Спасские ворота Кремля. Затем поздравления и традиционный банкет. Если мне не изменяет память, в небольшом банкетном зале Дома литераторов сидим мы, несколько московских друзей батони Тенгиза, люди искусства и его близкие из Тбилиси. Веселье было уже в разгаре, когда кто-то чуть не сорвал дверь с петель. Все разом повернули в том направлении головы. В дверях стоит улыбающийся, но возбужденный Евгений Леонов. Запыхался так, будто только что прибежал с «Осеннего марафона». В руках у него огромный букет сирени, который обмотан длиннющей лентой кардиограммы. Не белой бумагой, не целлофаном, не хотя бы старой газетой, а серпантином из кардиограмм, да к тому же в большом количестве. Можно было подумать, что он только что ограбил кардиологический центр, вместе с «джентльменами удачи». Словом, сильно поразили нас эти ленты, но мы не показываем своего удивления, приписывая эту выходку одной из очередных, которые присущи творческим людям. Вот ты, оказывается, где?! Как только Евгений Леонов зафиксировал, что публика готова к его появлению, направился к батони Тенгизу и прямо с порога начал свой, нигде не сохранившийся, но незабываемый монолог: лежу я в больнице, дорогой Тенгиз, мне сказали, что у меня инфаркт и что мне нельзя даже шевельнуться. И в это время узнаю, что ты здесь, и, конечно же, и то, по какой именно причине ты здесь. Черт бы побрал все, решил я, пойду к нему, обниму его и поздравлю. Ведь даже если не сделаю это, все равно умру?! И какое это имеет значение? Вот я и сбежал оттуда. Взял в охапку мои кардиограммы и этот букет, который ты видишь, обернутый в мое сердцебиение и я хочу его преподнести тебе. Говоря это, он приблизился к побледневшему Тенгизу Абуладзе и обнял его. Возможно ли было равнодушно наблюдать эту пронзительную сцену, когда один корифей предлагает другому корифею любовь, обернутую в собственное сердцебиение?! Скажи-ка мне сейчас, друг мой Юрий, разве для этого нужно быть грузином, чтобы сделать то, что сделал Евгений Леонов для грузина. Думаю, нет, надо быть просто человеком и обладать талантом любить. Да, я согласен с тобой, что немало и к тому же нелегко и все-таки ведь происходит подобное и оно ведь нас радует? Эти ветки сирени, не будь они обернуты серпантином кардиограмм, увяли бы за неделю, если не раньше и были бы выкинуты. А биение сердца подарило им вечность. Сделало символом братства, поклонения, уважения, почтительности, согретых любовью взаимоотношений. Кто знает, где сегодня те ветки сирени, однако настоящие отпечатки настоящего сердца Евгения Леонова безусловно стали реликвией этой любви. Так что запомним, друзья! Если мы способны радоваться чужому доброму таланту, то и любовь посетит нас непременно и на ней, несомненно, отразится и наше сердцебиение. Это так, прошу вас – не надо возражать! Темур ЧКУАСЕЛИ Тбилиси, январь 2000 г. вот вопрос, который все больше "Скачать игру марио на пк"тревожил Карлоса, пока он неподвижно сидел на своем коне, с нетерпением "Книга учета трудовых книжек скачать"глядя вверх, на парапет. шутливо отозвался Генри, чтобы придать разговору более веселый характер. Но вот раздался сигнал, возвещающий, что "Мединский война скачать"можно немного отдохнуть, и "Скачать опера мини русский"две коленопреклоненные фигуры сеньорита и простолюдинка склонились друг к другу; руки их сблизились. Жаркое пламя лижет его руку, готово "Скачать песни тимати я буду ждать"пожрать ее, но он не ощущает боли. |
