Однажды в один из чудесных, светлых предпасхальных дней моя соседка задала мне очень интересный вопрос: «Ты что будешь делать в Чистый Четверг?» Это означало, стану ли я переворачивать дом вверх дном, закатывать генеральную уборку. Мне хотелось ответить, что с моими детьми, собаками, кошками у меня каждый день Чистый Четверг, но я просто поддержала ее боевой дух. Видимо, такое воодушевление и вдохновение посетило не только мою соседку, а многих жителей высоких и невысоких корпусов-коробочек на проспекте Церетели, в одной из которых мы временно проживали. Отовсюду что-то лилось, сыпалось или вышвыривалось на улицу, и я поняла: чем чище в домах, тем грязнее под ними. И происходило это не только по праздникам...
Кого сегодня удивят сигаретные окурки, тоненькие шприцы и всякая всячина, валяющиеся на улице, во дворах, подъездах, в парках – везде! Вот и я не удивляюсь. Таким натюрмортом можно любоваться каждый день с балконов нашего дома. Вот и приходится, выгуливая собаку, смотреть в оба, чтобы пес «не закусил» каким-нибудь деликатесом. Выгуливаю, тщательно следя за его шагами. Тут распахивается окно на первом этаже, и нервная женщина кричит:
– Уберите сейчас же свою собаку из-под моих окон! Ходят тут, гадят! – окно захлопывается, она перебегает на кухню и распахивает другое окошко рядом с прежним, продолжая ругать моего пса, меня и весь мир, и в окно вылетает пустой спичечный коробок...
Кстати, за своим любимым псом я убираю и на меня как-то странно косятся, я даже слышу их мысли...
Стоит наш славный дворник Гурам, бывший историк, среди всего этого великолепия и разводит руками.
– Вот, – говорит, – посмотришь на выходящих из подъездов людей, вроде все нормальные, чисто одетые, надушенные, на балконах – цветы, на окнах – красивые занавески и в домах, наверное, чисто, и не верится, что все это они делают...
И принимается за работу. С раннего утра каждый день, в любую погоду метет, метет, подбирает, что-то тащит, кормит дворняг и не ворчит. Грустит только. Я про себя назвала его «грустный Гурам».
Рядом с домом – детская площадка с новыми, но уже изуродованными стульями, каруселями, горками. Дети возятся, носятся, галдят – радуются детству! А вокруг – пушистая и сочная молодая травка, кусты ароматной сирени, нежные акации, поспевающие инжир и тута – все дышит, живет, радуется весне, щебечут птицы, ласточки строят гнезда. Какое счастье, что они умеют летать, а деревья смотрят вверх. И ничего, что на их ветвях развеваются, словно флаги, разноцветные целлофановые пакеты – они цветут, переживая еще одну свою весну...
Вот и Гурам заканчивает наводить порядок на земле, смотрит на моего пса и говорит:
– Какой ты красавец, Вилли! Жалко тебя! Тебе бы по парижским бульварам ходить!
Эх, где Париж, где мой дом!

СЕРГЕЙ, РЕКС, ПИСТОН

Жил-был в Тбилиси маленький человек, чистосердечный и искренний, воспитанный и вежливый, спокойный и очень скромный, тихий, живший в своем добром мире, радовавшийся простым вещам... Этакий Акакий Акакиевич. Это я его так про себя называла, хотя звали его Сергей. Все жители Плехановского проспекта или просто прохожие вспомнят этого пожилого человека, невысокого, в голубой джинсовой курточке, зимой – в смешной ушанке, стоявшего, опустив голову, на ул. Марджанишвили у аптеки «Фармадепо» с белым пластиковым стаканчиком в руке. Он просил милостыню, а рядом сидели верные друзья – плехановский старожил Рекс, огромный, черный пес, косматый и несчастный. Его отлавливали сто раз, но возвращали на место благодаря зоозащитникам. Иногда приходил пес Пистон – молодой, взрывной, но не кусачий, которого тоже много раз отлавливали, потому что мешал счастью некоторых жильцов. Однажды его отловили и выпустили где-то на окраине города, а он нашел дорогу домой, на родной Плехановский проспект, чем очень обрадовал переживавших за него людей, особенно Сергея. Иногда он сидел на проспекте, возле обувного магазина, и собаки тут как тут. Жил он здесь же, в одном из домов на проспекте. Увидев нас с Вилли, Сергей обязательно вставал, подходил, садился на корточки или опускался на колени, ласкал моего пса, обязательно спрашивал, как мы поживаем и искренне интересовался жизнью Вилли, переживал за все его болячки. Вилли его обожал – чувствовал родную, чистую душу. Однажды я услышала, как кто-то обозвал Сергея пьяницей, но он не обиделся. И я поняла, насколько он беззащитный. «Я совсем не пью и никогда не пил, – сказал он, – не люблю и нельзя мне, болею я...» Сколько раз видела, как он считал собранные копейки, заходил в аптеку, а потом шел через дорогу в зоомагазин за собачьим кормом. И всегда предлагал Вилли то корм, то булочку, то хлебушек...
Жил маленький, незаметный человек своей не очень сытой и не очень здоровой жизнью. И ушел незаметно для всех – толпы бегущих по Марджанишвили и проспекту людей. Только собачники поделились друг с другом печальной новостью, расстроились и разошлись по своим делам. Растерянные Рекс и Пистон уже пятый день мечутся по проспекту к метро, на ул. Марджанишвили и обратно – ищут своего верного друга, переживают, даже отказываются от еды. Конечно, я их понимаю: много ли таких людей, которые опустятся перед собакой на колени, чтобы приласкать, поговорить и поделиться совсем не лишней булочкой?

ДЯДЯ ГУРАМ

О таких людях говорят «маленький человек». Может, потому, что они не оставляют яркого имени в мировой истории и культуре – не знаю. Я не делю людей на высоких – низких, белых – черных, маленьких – больших… Человек или оставляет след или нет. Не имеет значения, большой или маленький. Главное, добрый. Дядя Гурам оставил. В моей душе.
Мы познакомились в июне 2009-го в Манглиси, когда сняли у него дачный домик. И с тех пор приезжали туда каждое лето, а в течение года просто перезванивались и общались с его большой и дружной семьей. Лето в Манглиси стало для меня волшебным временем года – там не только легко и глубоко дышалось, но затягивались все душевные раны, приходили силы и мощная энергия, да и детям с Вилли было там хорошо. Особенно Вилли! Мы вставали рано, до восхода солнца, и шли в поле дышать, бегать, радоваться незатейливым цветам и встречать солнце. А еще трудолюбивого Гурама, который уже возился со стогами или своей живностью. Худенький, беспокойный и неугомонный пожилой человек радовался, завидев нас, махал рукой, и мы шли сначала здороваться и болтать о жизни, городской и деревенской. Узнавать, все ли коровы вернулись вечером с пастбища, потому что пропажа коровы была трагедией, много ли молока сегодня, получился ли сыр, родились ли поросята или телята, ходили ли ночью волки в поисках добычи, перестали ли пчелы бунтовать и тучкой подниматься над ульями, расцвел ли зверобой, будет ли дождь или жара… Простая жизненная мудрость дяди Гурама, такие странные для городского человека новости как-то успокаивали, грели душу, и необъяснимая радость или даже счастье наполняли сердце. Оттого, что становилась ближе к земле, церкви и к себе самой. Гурам знал о моем отношении к животным и, как мне потом рассказывали, просил жену не говорить, если на заднем дворе резали кур, и убирать все до последней пушинки. И не ворчал, когда в гости приходили все манглисские голодные уличные псы, встретившиеся мне…
Однажды вышли с Вилли рано-рано, было прохладно, поле спряталось в тумане, только кое-где островками выбивались маки – здорово! Я шла в тонкой майке и мерзла, но это было приятно. Тут откуда ни возьмись наш дядя Гурам нарисовался – с баранами и стареньким жакетом в руках. «Как можно выходить в таком виде, – пожурил он меня – Манглиси это не Тбилиси, здесь по утрам и вечерам холодно, простудишься ведь!» То, что мы тогда заболтались и все бараны пропали – это отдельная история, но мы их всех нашли – далеко, у церкви!
Вчера мы проводили дядю Гурама в последний путь. Светлая память тебе, добрый человек.

БЕЗЫМЯННЫЙ

Мы с Вилли выходим на утреннюю прогулку рано, когда еще горят фонари. Я даже не смотрю на часы: если мой пес меня разбудил, уткнувшись мокрым, холодным носом в лицо, значит, пора. Да и не люблю эти цифры и все конкретное, точное, правильное... Не могу сказать, что мне всегда радостно вскакивать, не досмотрев сон, и идти под дождь, снег, ветер – в любую погоду. Конечно, я часто ворчу и тащу своего постаревшего друга, который ползет, как черепаха, отчитывая на чем свет стоит. Тогда он останавливается и смотрит на меня долгим взглядом, в котором и грусть, и мольба, и любовь, и все прожитые годы, и немного упрека. Мне становится стыдно. Опускаюсь на колени, ласкаю его, извиняюсь, и мы идем дальше. В какой-то момент он оживляется и идет быстрее, даже бежит – старается меня обрадовать, но скоро снова переходит на шаг и закашливается... Так и гуляем. А потом улетучивается сонливость, забывается только что снившийся сон и приходит удовольствие от пустого и тихого проспекта, редких машин, чистого воздуха, фонарей и улыбок прохожих – бомжей, сумасшедших или иностранцев – таких же романтиков, как и мы. Я благодарна Вилли за то, что он научил меня любить раннее утро и общаться без слов.
Вот и на этот раз меня остановила добрая улыбка – это ведь такая редкость в наши нервные дни. Улыбается один из многочисленных дворников, работающих в это время на улице. Мы ведь привыкли, что они есть и не вникаем в их существование, не замечаем их, не вглядываемся в лица – ну, люди в оранжевом, и все. Метут, носят туда-сюда контейнеры, гремят, освобождают дворы, подворотни и улицы от человеческого свинства хотя бы на несколько часов и не жалуются. Зато у нас модны патриотические шествия с криками и флагами. Разве патриотизм должен быть громким? Он должен начинаться с целлофанового пакета, не брошенного мимо урны, а которым убираешь за своей собакой. Потому что стыдно перед родным городом...
– Вы знаете, я все время на вас смотрю, – подошел к нам улыбающийся дворник, пожилой, усатый. – Вы так любите свою собаку! Какой он красавец! Никогда не видел такую породу! Мой хороший, – он наклоняется, ласкает, говорит добрые слова. Вилли не всем это позволяет в последнее время, но тут молчит, не ворчит, значит, доверяет.
– Я люблю собак! Он, наверное, очень старенький...
Честно говоря, не люблю, когда спрашивают, сколько Вилли лет и начинают его жалеть. Всегда хочется приуменьшить его возраст. Пусть лучше спросят, сколько мне лет, я скрывать не стану – какая разница!
Мы немного говорим о бассетах, о тбилисцах, о погоде, Плехановском проспекте, о вылетающих из окон окурках и идем дальше по нашему маршруту – в парк. На обратном пути снова встречаемся, но машина с дворниками уже на другой стороне проспекта. Вилли идет медленней, а еще ему тащиться на третий этаж. Зная, как это тяжело, он оттягивает «удовольствие» и бродит кругами во дворе, не подходя к подъезду. Тут во двор забегает наш новый знакомый.
– Вы сказали, что ему тяжело подниматься, я могу вам помочь – подниму его на руках...
Какая сила у простого человеческого слова! Оно может отнять или подарить веру в себя, заставить идти по улице и плакать или улыбаться или вот так, как сегодня, зажечь в душе свет. Все же удивительный у нас город! А я даже не знаю имени этого человека.

ВОЛШЕБНИК

Вы не поверите... Хотя, тот, кто меня хорошо знает, очень даже поверит и не удивится.
Идем вчера вечером с Пепе по безлюдной улице Джавахишвили – непривычно и неприлично тихой, дышим этим отравленным, вирусным воздухом, в ушах наушники с инструментальным исполнением «Лунной сонаты» – мне от этого хорошо, мысли далеко, в небе яркий месяц (растущий), полуслепая Пепуша делает свои дела у каждого дерева, терпеливо жду, не раздражаюсь, не говорю: «Хоть одно дерево пропусти»... В общем, нирвана какая-то... Вдруг перед нами вырастает странный человек, пожилой, в аккуратном, старомодном костюме, почти нереальный, сказочный, волшебный, улыбается хорошей улыбкой и что-то говорит Пепуше. Думаю, улыбнусь в ответ и пройду. А он говорит и говорит. Нехотя расстаюсь с наушниками и слышу:
– Это дама с собачкой или собачка с дамой?
Смотрю на свой собачий вид и никак не чувствую себя дамой, но говорю:
– Согласно классике, дама с собачкой, но на деле – наоборот.
Он смеется – хорошо так, от души.
– Это что за порода, очаровательная у вас собачка.
– Нет никакой породы, просто собака, когда-то умирала на улице, – отвечаю я и, видя, что ему интересно, неожиданно для себя рассказываю всю несчастную историю Пепуши, потом делюсь историей Вилли, чувствую, как мои слова доходят до его сердца... Странный старичок внимательно слушает, так огорчается, что я начинаю беспокоиться, и говорит:
– Как я люблю таких людей, как вы!
– А я – таких, как вы!
– Живите долго, милая! – желает он мне и исчезает так же неожиданно, как появляется, пока я вызволяю запутавшуюся в поводке Пепушу.
Удивительный у нас город и удивительные люди! Впрочем, я всегда это знала. Может этому доброму и странному человеку было известно, что сегодня мой день рождения? Тогда это самое удивительное поздравление в моей жизни.

ПРОСТЫМИ  СЛОВАМИ

Вы знаете, что значит «как снег на голову»? Я знаю. Для меня это рухнувший на голову дом, под обломками которого остался наш магазинчик – банальный продуктовый, но очень необычный, потому что у нас любили собираться люди. Старые тбилисцы, которым было что вспомнить, рассказать и обсудить, и с которыми было хорошо и уютно. Или иностранцы, с которыми сразу случались разговоры, смех и дружба, потому что они возвращались. Или дети, находившие здесь ласку и все любимые сладости. Старики, приходившие с надеждой на помощь, потому что до пенсии далеко, а последней, как ни странно, след простыл. Несчастные дворняги, выстраивающиеся в очередь в надежде на сосиски… Мы старались всех приласкать и обогреть – словом или делом, и это приносило радость.
Думая об этом, я вспомнила  эпизод из детства: мы играем в прятки, я выбегаю из укрытия, лечу, чтобы «застучаться», но неожиданно подворачиваю ногу и растягиваюсь на асфальте. Смешанное чувство стыда и боли, хочется сдержаться и не плакать, но слезы льются ручьями. Лежишь, смотришь снизу вверх, а все сбежались, смеются и кажутся совсем другими. И вообще, все меняется, когда ты упал, побит и тебе больно… Точь в точь такое же чувство было, когда наш магазинчик остался под обломками дома. Кто-то злорадствовал, кто-то в чем-то обвинял, люди, еще вчера жившие в надежде на нас, перестали замечать, начались долгие, унизительные тяжбы с виновниками разрушения… Мы с семьей остались совершенно одни. В тишине. Потому что перестали стучаться в дверь, замолк телефон.
И тут, совершенно неожиданно, эту тишину прорвал знакомый голос. И вопрос, который звучал часто, но на который я не обращала внимания, дошел до моего слуха и сознания: «Как ты, сестра? Ничего не нужно?» Это была зеленщица Эльмира, у которой я много лет покупала зелень, овощи, фрукты, домашний сыр, молоко и называла ее «моя баджи». Она стояла на ул. Марджанишвили каждый день, в любую погоду – загорелая, с обветренным лицом и натруженными руками. Иногда она сама разносила овощи по дворам и домам, и тогда я приглашала ее в дом. Она с удовольствием поднималась, смешно оставляла обувь у порога и босиком шла на кухню обедать или пить чай. Трудолюбивая, добродушная, щедрая молодая женщина, рано овдовевшая и в одиночку растившая сына, всей душой отозвалась на нашу беду, искренне сочувствовала нам и встала рядом, как родной человек. Ее зоркий взгляд вылавливал меня в толпе на Марджанишвили, когда я бежала с детьми в школу или просто шла, углубившись в мысли, и мне было не до разговоров и покупок. Она звала меня, как-то быстро и ловко собирала в пакет яблоки, зелень, еще что-нибудь и насильно впихивала мне в руки: «Возьми, тебе сейчас трудно, потом заплатишь». И всегда спрашивала: «Ну как, ничего нового?», качала головой и говорила: «Ничего, сестра, Бог есть, все будет хорошо». Ее тепло, искренность и участие были лучшим, что случилось со мной в тот период жизни.
Прошло время. Много времени. Все изменилось, а наши отношения остались добрыми и искренними. Как-то в тяжелый период последнего армяно-азербайджанского конфликта она окликнула меня.
– Ты почему не приходишь, потому что война?
– Ну как ты могла такое подумать, Эльмира? Дети реже бывают дома, а я реже готовлю, вот и не прихожу каждый день, как раньше.
– Разве хорошие люди хотят воевать, убивать? – у нее накипело, хотелось выговориться, и это было правильно, хорошо. – Будь они прокляты, кто все это делает, кто хочет войну, кто погубил семьи, детей, кто не дает спокойно жить, работать и радоваться!
– Нас с тобой никто не спрашивает, Эльмира, не переживай так. Мы должны быть лучше политики, общаться, дружить, любить…
– Конечно! Почему я должна тебя не любить, ты хорошая женщина!
Тут подбежал марджанишвилевский пес, которого она спасла от голодной смерти, откормила и очень любила, и прижался к ней всем телом. Мой Вилли делал то же самое.
– Ты посмотри на него! Хоть кто-то меня любит, – засмеялась она.
– Они знают, кого любить!
– Ты не проходи мимо, заходи, даже если ничего не нужно. Поговорим о жизни, о собаках…
– Зайду, конечно, зайду, куда я денусь!


Анаида ГАЛУСТЯН