В начале 70-х годов работа в Центральном комитете партии шла обычно без каких-либо особенностей. В Грузию так же, как и в другие республики, из союзного ЦК поступали директивы, и мы работали для их выполнения. В последующем этот период оценили как «застойный». Возможно, это так и казалось, но в 1970-72 годах определенное «движение» несомненно наблюдалось. Сам Леонид Брежнев пока еще был здоров, довольно трезво мыслил. В этом я впервые убедился во время его визита в Грузию, в мае 1971 года (об этом расскажу ниже). Результат трудов страны измерялся урожайностью винограда и чая, поскольку на эти продукты был большой спрос, и республиканские организации в основном были заняты этим. Работали Руставский металлургический комбинат, электровозостроительный, вагоноремонтный, станкостроительные заводы, Кутаисский автомобильный завод, Зестафонский завод ферросплавов, добывали и обрабатывали марганец в Чиатура шло строительство. Я не буду останавливаться на партийной деятельности в общем. Коснусь только некоторых вопросов, которые считаю интересными для читателя.
Я только приступил к работе, когда ко мне пришли известные поэты Давид Квицаридзе и Зураб Кухианидзе. Давид был главой Кутаисской организации писателей, а Зураб – директором филиала издательства «Сакартвело». Они пожаловались, что вблизи Гелати находится каменоломня, в которой постоянно производят взрывы, а это вызывает образование трещин на здании Гелатского храма. А еще добавили, что от самолетов истребителей (МИГ) тоже много проблем. При преодолении сверхзвукового барьера (приблизительно 2200 км/ч) они издают звук сильнейшего взрыва, волны которого достигают зданий и тоже наносят повреждения храму. Для усиления впечатления отметили, что известная Гелатская мозаика вот-вот рассыплется. Я доложил руководству об этом факте и незамедлительно пригласил к себе командующего Военно-Воздушными силами Закавказья генерала Василия Логинова. У этого очень симпатичного человека было много друзей грузин, у меня с ним тоже были хорошие отношения. Когда я объяснил ему обстановку, тот засомневался, мол, вряд ли из-за полетов наших самолетов могло что-то повредиться, мой рассказ ему показался несколько преувеличенным. Видимо, Василий Логинов срочно проверил состояние Гелатского храма, спустя неделю после нашей беседы пришел и по-военному доложил, что маршрут полетов изменен и больше никому не будет нанесен вред. Вместе с тем попросил в ближайший воскресный день посетить аэродром Вазиани (это был военный аэродром), чтобы посмотреть показательные полеты. Это было интересное зрелище. Главное, что генерал тоже сел за штурвал и показал пилотаж высокого класса. Василия Логинова вскоре перевели в Москву. Вместо него был назначен очень интересный человек – Владимир Дольников (прототип рассказа Михаила Шолохова «Судьба человека»). С ним также не было никаких проблем с точки зрения маршрутов тренировочных полетов истребителей. Вопрос о взрывах в карьере вблизи Гелати и Моцамета и их последствий правительство отдельно рассмотрело, и он был практически закрыт.
Обстановка, возникшая вокруг храма Гелати, привела нас к выводу, что следует более внимательно относиться к намного больше делать для ухода за памятниками материальной культуры. Местные партийные и советские организации, в основном, были заняты выполнением планов, а о культуре думали меньше. По нашей инициативе отдел организационно-партийной работы совместно с отделом культуры внес на рассмотрение бюро Центрального комитета вопрос об охране памятников материальной культуры и уходе за ними. Было принято постановление, предписывающее районным и местным организациям заботиться о церквях, монастырях, археологических памятниках, этнографических материалах и охранять их. Это был фактически беспрецедентный случай.
Мне очень трудно дать какую-либо оценку деятельности Центрального комитета вообще. Хочу лишь рассказать о некоторых событиях и фактах. Было запланировано проведение в мае 1971 года 50-летнего юбилея коммунистической партии Грузии и установления в Грузии советской власти. За несколько месяцев началась подготовка. Правительству, министерствам, отделам Центрального комитета были даны определенные задания. Торжественное заседание решили провести в недавно построенном здании Филармонии. Был создан организационный штаб, руководство которым было поручено мне. Секретарей Центрального комитета и заместителей председателя правительства прикрепили к делегациям. Приезжали первые лица всех республик. Вместе с Леонидом Брежневым ждали министра обороны Советского Союза Андрея Гречко.
Одним словом, подготовка к юбилею шла полным ходом. Из секретарей ЦК без функции остался Шота Чануквадзе (он слабо владел русским языком, поэтому не сочли нужным прикрепить его к какой-либо делегации). Ему было поручено курировать меня, как председателя организационного штаба. Это было очень хорошо для меня: ответственность отчасти перелагалась и на него, а он был опытным человеком с чутьем и умело решал вопросы. А решать нужно было многое. Шота Илларионович был наделен отличным чувством юмора. Во время одной из встреч с прикрепленными к делегациям (секретари ЦК, заместители председателя Совета министров) мы привезли их к зданию Филармонии и показали две двери рядом друг с другом, указывая, в какую из них должны были войти члены Политбюро и руководители делегаций, и в какую – их супруги (все были приглашены с супругами). Мы им сообщили, что у первой двери их будет встречать наш сотрудник Борис Адлейба, а у второй – Гиви Хеладзе. Все было просто и ясно, но все же эти руководители высокого ранга задавали уйму вопросов. Я терпеливо отвечал на порой бессмысленные вопросы. Шота Чануквадзе, который стоял рядом, не вытерпел и строгим, но не без юмора, тоном обратился к ним: товарищи, объясните мне, из дома на работу сами ходите или вас кто-то водит?
Большой зал Филармонии, где должно было проходить заседание, мы осмотрели вместе со вторым секретарем ЦК Альбертом Чуркиным (здание, особенно внутренние работы, еще не были завершены). Он был профессиональным строителем, высказал интересные соображения относительно дизайна и вызвался сам проконтролировать их выполнение. При рассмотрении макета зала оказалось, что на сцене в первом ряду президиума располагались 25 стульев. Леониду Брежневу выпадало сидеть на 13-ом стуле (посередине, как полагалось). Вторая часть торжества отводилась концерту. Гости, располагавшиеся в президиуме, должны были перейти в зал. Ряд, который был отведен для почетных гостей, тоже оказался тринадцатым. Учитывая, что Леонид Брежнев прилетал 13 мая, получалось слишком много «13». Василий Мжаванадзе сначала сказал, что ничего особенного, но немножко подумав, как будто в шутку (обычно он редко шутил) добавил: а давайте, пусть в филармонии не будет 13-го ряда. Я опешил, Альберт Чуркин тоже растерялся. А Мжаванадзе продолжил: вместо 13-и напишем 12а и проблема будет решена. И действительно, в Большом концертном зале филармонии после 12-го ряда последовал ряд 12а. Так было очень долго (если не ошибаюсь, по сей день).
В связи со зданием Филармонии нужно было решить еще один важный вопрос с установкой «Муза» Мераба Бердзенишвили. На заседании бюро ЦК председатель правительства воздержался, посчитав, что московское руководство не одобрит установку такой скульптуры. Действительно, строительство культурных сооружений и установка масштабных памятников часто вызывали недовольство высшего руководства (в свое время Никита Хрущев раскритиковал руководство Грузии за строительство Дворца спорта). Гиви Джавахишвили помнил старые выговоры и проявлял осторожность. Василий Мжаванадзе выделил группу, которая должна была принять соответствующее решение. То есть многое зависело от оценки и заключения этой группы. Альберт Чуркин, Отар Лолашвили (первый секретарь Тбилисского горкома партии), Иване Чхенкели (архитектор, автор проекта здания Филармонии), Шалва Кикнадзе (заместитель председателя Совета министров) и я направились в гараж Трамвайно-троллейбусного парка, где в одном из модулей находился упомянутая скульптура. На месте нас встретил автор «Музы» Мераб Бердзенишвили и проводил к «Музе». Скульптурное произведение было создано с таким расчетом, что его восприятие было возможно с определенного расстояния. У некоторых членов нашей группы возникли вопросы, кто-то начал рассматривать отдельные части памятника. Все это происходило по-дилетантски, на непрофессиональном уровне. Тогда я попросил Иване Чхенкели высказать свои соображения (я с ним беседовал раньше и знал его мнение). Он дал памятнику высокую оценку и особо подчеркнул, что зданию, построенному по его проекту, необходима скульптура, которая дополнит и украсит его. Его мнение и предложение сразу же были приняты. На следующий день Альберт Чуркин доложил об этом бюро ЦК, так что установке скульптуры как будто больше ничего не препятствовало, но некоторые члены бюро, особенно Гиви Джавахишвили, вновь призывали воздержаться, опасаясь, что «Муза» вызовет критику со стороны руководства. Вопрос решил Василий Мжаванадзе, который предложил к приезду гостей на месте, предназначенном для скульптуры, расположить какой-нибудь временный стенд, а через несколько недель установить «Музу». Так и сделали: поставили очень красивый стенд со знаменами. А вскоре после завершения юбилейных торжеств воздвигли «Музу», которая по сей день украшает нашу столицу.
Хочу рассказать об одной детали в связи с подготовкой к юбилею. Вместе с другими я участвовал в подготовке материалов для основного доклада. Я предложил Мжаванадзе в самом начале доклада вставить один такой абзац: «Длинным и тернистым был путь Грузии на протяжении веков и тысячелетий. Закавказье как магнит притягивало орды завоевателей. Многие шли с войной на эту землю, но горести и беды, выпавшие на долю грузинского народа, не сломили его, не погасили его творческую энергию. Эта энергия вновь и вновь возрождала Грузию из руин и пепла...» Эти несколько предложений безоговорочно вошли в доклад первого секретаря. Стоит подчеркнуть, какое большое значение имели эти фразы для того времени – 1960-1970 годы! Но эта «вставка» в докладе имела интересное продолжение. Когда доклад был окончательно готов, Василий Павлович отправил один экземпляр в Москву, в Центральный комитет, помощнику Брежнева Георгию Эммануиловичу Цуканову. Три дня спустя Георгий Цуканов позвонил и без всяких извинений сказал Мжаванадзе, что тот должен был уступить упомянутый абзац, поскольку он очень понравился Леониду Ильичу и, скорее всего, будет внесен в его выступление. Василий Мжаванадзе, разумеется, согласился. Леонид Ильич подчеркнуто прочитал эти слова и заслужил громкие аплодисменты. Возможно, тогда так было лучше – оценка прошлого Грузии со стороны руководителя советской страны имела особое значение.
Однажды (весной 1971 года) мне позвонил Мжаванадазе и пригласил к себе. Он выглядел озабоченным. Сказал, что ему позвонили из политбюро и сообщили, что Серго Закариадзе сорвал съемки    фильма, посвященного Великой отечественной войне. Он попросил поговорить с Серго и выяснить, что случилось. К тому времени Серго Закариадзе был представлен кандидатом в депутаты Верховного совета Советского Союза и Василий Павлович беспокоился, что эта история может ему помешать. До встречи с Закариадзе я выяснил, что речь шла о съемках четырехсерийного фильма Юрия Озерова «Освобождение», в котором Серго Закариадзе был приглашен на роль Сталина. Оказалось, что именно съемки этого фильма он демонстративно покинул. Я был близко с ним знаком. Помню, в 1967 году в Москве состоялись Дни грузинской культуры. Россию посетила довольно большая делегация, в том числе наши художественные коллективы. Проводились встречи в вузах, фабриках и заводах, театрах, в Союзе писателей – центральной персоной делегации был Серго Закариадзе. Где бы ни появился «отец солдата», его везде встречали овациями. Интеллектуальная элита Москвы крутилась вокруг нас. В последний день во Дворце съездов Кремля был запланирован заключительный концерт. Подготовка началась заранее. Главным режиссером-постановщиком концерта был народный артист Советского Союза Иосиф Туманов. Ему также помогали грузинские режиссеры (особенно Арчил Чхартишвили). Финал концерта был задуман очень интересно: из глубины сцены выходил Серго Закариадзе в обмундировании отца солдата, с кратким выступлением обращался к общественности и бросал в зал гвоздики. На концерте присутствовал весь состав политбюро во главе с Леонидом Брежневым. Концерт прошел блестяще... И наконец, апогей – появился Серго Закариадзе с огромной охапкой гвоздик в руках... Весь зал (шесть тысяч человек) встал и зааплодировал. Серго чинно, как подобает отцу солдата, вышел на сцену и начал... Повернулся к правительственной ложе, к генеральному секретарю и произнеся его имя, замешкался... потом еще раз произнес его имя... по-видимому, отчество вылетело из головы... в зале чувствовалась неловкость, но овация продолжалась. Серго Закариадзе бросил гвоздики сидящим в партере и концерт завершился.
На приеме после концерта Серго Закариадзе сидел молча, нервничал. Он перенервничал настолько, что даже заболел ненадолго. Зная о большой ответственности и чувствительном характере Серго Александровича, мне было трудно встретиться с ним и говорить о неловкой теме.
Я позвонил Закариадзе, справился о его здоровье и попросил о встрече. Он накануне вернулся из Москвы и, оказывается, ждал подобного звонка. Не дав мне закончить, он ответил: «Через десять минут буду у тебя». Серго Александрович рассказал мне очень интересную историю: «Как только Юрий Озеров пригласил меня на роль Сталина, я сразу согласился. Сценарий был довольно интересным и для меня было важным сыграть эту роль. После определенной подготовки начали снимать первые кадры. Именно тогда и возник конфликт». Серго Закариадзе встал и с волнением продолжил рассказ: «Вижу, Жуков (его играл М. Ульянов) встал надо мной и дает указания, к тому же, довольно нагло размахивает руками у меня перед носом (представляешь, так вели себя со Сталиным, – часто повторял он), другие генералы тоже вели себя нетактично. Поэтому я прервал съемки, подозвал Юрия Озерова и сказал: «Если я Сталин, предупреди всех, чтобы вели себя тактично, например, обращались ко мне – разрешите, товарищ Сталин... и т.д., как и было в реальности». Озеров намеревался принизить роль Сталина и возвеличить Жукова и других, на что я не мог согласиться. Поэтому конфликт закончился тем, что я сбежал».
Эту историю Серго Закариадзе рассказал также руководителю республики. Василий Мжаванадзе связался с Михаилом Сусловым и после их телефонного разговора все мирно уладилось. На роль Сталина появилась новая кандидатура – брат Серго Александровича Бухути Закариадзе.
Летом 1971 года состоялся XXIV съезд Коммунистической партии Советского Союза. Я был среди делегатов. Нашей делегации было отведено место в Кремлевском Дворце съездов. Рядом со мной оказался выдающийся кинорежиссер Сергей Герасимов. Сергей Апполинариевич был признанным во всем мире кинорежиссером, актером, кинодраматургом и теоретиком кино. Он был удостоен звания Героя, был четырежды лауреатом Государственной премии. Герасимов создал множество фильмов, среди которых выделялись «Тихий Дон» (по роману М. Шолохова), «Люди и звери», «Журналист», «У озера», «Любить человека» и др., был доктором искусствоведения. Одним словом, Сергей Герасимов был весьма интересной личностью. В течение всей недели мы довольно тесно общались, вместе обедали, в свободное время он рассказывал много интересного. Герасимов искренне уважал Грузию и грузин. Во время одной из бесед он спросил, видел ли я фильм Отара Иоселиани «Апрель». Получив положительный ответ, удивился – ведь фильм был запрещен. Дело было в том, что в 60-х годах я был членом худсовета киностудии и был обязан не только просматривать все новые фильмы, но и знакомиться со сценариями. Я объяснил Сергею Апполинариевичу, почему смотрел фильм и даже поддерживал его показ широкой общественности, существует стенограмма в подтверждение этого. Поняв, что он слушает меня с некоторым сомнением, я сообщил ему одну деталь, в частности, что председатель Союза кинематографистов Сико Долидзе зачитал его (Герасимова) депешу, в которой он не только поддерживал, но и поздравлял киностудию Грузии с победой создания фильма «Апрель». Я также осмелился и высказал предположение, что «арест» фильма был скорее на совести московских цензоров. Ведь «Апрель» был действительно интересным и далеким от политики фильмом. К сожалению, зритель не смог его посмотреть.
...XXIV съезд отличался бесчисленными аплодисментами. Помню, сидящий в президиуме лидер Румынии Николае Чаушеску демонстративно стучал пальцем по своим часам – мол, много времени теряете на аплодисменты. Здесь явно чувствовались трещины в коммунистическом движении: румыны, югославы уже не скрывали своего критического отношения к Компартии СССР. Все же съезд прошел в спокойной обстановке. Я подчеркиваю это потому, что предыдущие съезды и пленумы проходили очень шумно. Помню, в феврале 1964 года состоялся пленум по проблемам сельского хозяйства. Пленум начался в понедельник. Внезапно ЦК Грузии получил указание дополнительно направить делегацию в Москву. Дело в том, что Никита Хрущев должен был в пятницу выступить с пространным докладом, к тому же в Кремлевском Дворце съездов (раньше заседания проходили в обычном зале заседаний), который вмещал 6 тысяч человек. Поэтому пришлось подтянуть большое количество слушателей. Будучи секретарем ЦК комсомола, я был довольно далек от сельского хозяйства... Начался доклад Хрущева. С первых же слов он исходил гневом. В то время сельское хозяйство было в плачевном состоянии и первое лицо государства выражало свое возмущение в довольно грубой форме. Неожиданно Хрущев спросил: где Кучумов? (руководитель всесоюзной «Сельхозтехники»), Кучумов встал в первом ряду. Хрушев продолжил: «Мы тебя в Финляндию послали, чтоб ты нам технику привез... а ты только панталоны достал для тещи...» Кучумов упал в обморок и его вынесли на носилках. Таких примеров было много.
XXIV съезд проходил сравнительно корректно. Были случаи, когда выступающие в прениях избегали основных вопросов. Например, выступивший от имени писателей Михаил Шолохов говорил большей частью о защите природы, не касаясь вопросов творчества. Таким же обобщенным было выступление главного редактора «Литературной газеты» Александра Маковского. После этих выступлений президент Академии Наук Грузии, академик Нико Мусхелишвили остроумно заметил: «Шолохов отшутился, а Маковский отболтался».
XXIV съезд был интересен выборами. Наверное, впервые за последние 30 лет довольно большое количество голосов «против» получили Михаил Суслов, Алексей Косыгин, другие члены Центрального комитета. Съезд торжественно завершился, однако существующие в международном коммунистическом движении трещины не исчезли. Наоборот, партии разных стран еще больше отмежевались от КПСС. На съезде Василия Мжаванадзе вновь избрали кандидатом в члены Политбюро. И еще одна деталь: в церемониал съезда входило фотографирование членов делегаций с руководителями партии и правительства. В назначенное время в Георгиевском зале собрали делегатов Грузии. Вместе с нами были делегаты из Азербайджана и Армении. В первом ряду, в центре, сидел Леонид Брежнев, рядом с ним Василий Мжаванадзе, Николай Подгорный и т.д., первые секретари ЦК Азербайджана и Армении, другие члены Политбюро. Я стоял во втором ряду, прямо за Брежневым. Пока фотограф готовил аппарат, сидящие в первом ряду беседовали между собой. Вдруг Брежнев повернулся к Василию Мжаванадзе и сказал: думаю встретиться с делегацией (речь шла о какой-то иностранной делегации) сегодня, что ты скажешь? Мжаванадзе с достоинством (он был в хороших отношениях с первым лицом государства) согласился – это возможно. Брежнев продолжил: «Подгорный против», а потом обратился к сидящему после Мжаванадзе Подгорному: может, все-таки сегодня? Подгорный ответил холодно и сурово: «Нет, встретимся завтра». Они разговаривали громко, и мы все слышали. Всех удивил решительный отказ Подгорного от предложения Генерального секретаря, а Брежнев как будто ничего не заметил... Возможно, эту историю и не стоило вспоминать, но, думаю, она в определенной степени показывает тогдашние отношения между членами Политбюро.
Василий Мжаванадзе всегда держался достойно. Он вел заседания бюро степенно и спокойно, говорил негромко. В зале заседаний бюро стояла удивительная тишина, все внимательно слушали, чтобы ничего не пропустить. Приехавшие из Москвы сотрудники союзного Центрального комитета были почтительны с ним. Я несколько раз присутствовал (Василий Павлович сам так захотел) при его телефонном разговоре с Брежневым и удивлялся, когда он обращался к Генеральному секретарю на «ты». При этом, когда Брежнев спросил: «А где ты был в субботу? Я звонил и не нашел тебя». Мжаванадзе спокойно и искренне ответил: «Я был в Кахети на охоте». Еще более доверительными были отношения Мжаванадзе с Андреем Кириленко... Но когда настало время кадровых изменений в Грузии (это было обусловлено различными факторами), добрые отношения остались позади: Василия Мжаванадзе освободили от должности довольно хладнокровно и даже цинично, именно в тот день, когда ему исполнилось 70 лет. Еще большим цинизмом было (возможно, мне так кажется), что перед освобождением его наградили Орденом Октябрьской Революции... Ничего не поделаешь, такова жизнь (освобождение и награждение произошло в один и тот же день).


Роин МЕТРЕВЕЛИ