Он – один из тех немногих художников, которые одинаково преуспели в различной манере письма, во многих стилях живописи. Он стал своим среди экспрессионистов и натуралистов, монументалистов и футуристов. Родившийся на берегах Невы поляк Зигмунд Валишевский шагнул в мир искусства с берегов Куры, из легендарного тифлисского авангарда первой четверти ХХ века. Став одним из создателей этого уникального явления в культуре Грузии и значительной фигурой в авангарде российском. А его сестра Валерия стала частицей истории русской литературы – жительница грузинской столицы, она связала свою жизнь с замечательным писателем, номинантом на Нобелевскую премию Константином Паустовским, вдохновив его на создание некоторых произведений.
Супруги Владимир и Михалина Валишевские, родители которых в 1860-х были высланы из Польши за антиправительственные выступления, жили в Санкт-Петербурге, где, несмотря на свою провинность, поселился отец главы семьи. Дело в том, что его брат был знаком с одним из великих князей, который разрешил бунтарю жить в любом городе за пределами Польши. Тот выбрал Питер и обзавелся там писчебумажным магазином. А вот его сын Владимир вынужден в 1903 году уехать с семьей из Петербурга.
Причина та же, что и у многих других жителей российской Северной столицы, переехавших в Грузию – врачи порекомендовали инженеру Путиловского завода Валишевскому из-за болезни сменить климат на южный. Семья поселяется в Батуми, но переезд не помогает – инженер вскоре умирает, и его вдова остается с дочкой Валерией и сыном Сигизмундом. Впрочем, ни так, ни сокращенным польским вариантом Зыгмунт в Грузии его никто не зовет – все знали Зигу Валишевского. Будем так называть его и мы.
Мальчик с ранних лет увлекается рисованием, особенно ему нравится копировать старые гравюры. А в десять лет он уже появляется в детской художественной школе, основанной опытнейшим преподавателем рисования Николаем Склифосовским. Первая сохранившаяся работа Зиги написана именно тогда, это – сделанная по памяти копия «Тайной вечери» Леонардо да Винчи. Вот какое впечатление оказывает эта работа на Кирилла Зданевича, который, несмотря на пятилетнюю разницу в годах, станет другом Валишевского и его соратником по цеху:
«Николай Васильевич Склифосовский познакомил меня с Зигой и предложил посмотреть, как он скопировал «Тайную вечерю». Около высокого и грузного Н. В. робко стоял худенький мальчик лет девяти-десяти, одетый в чистую курточку и короткие штанишки. «Надо быстрее удирать, ребенок не может копировать великого Леонардо», – мелькнула мысль, но Н.В., угадав мое желание, строго сказал: «Идем с нами». ... Во всю длину стены пришпилена бумага, и на ней изображено... Я не верю своим глазам, смотрю изумленный и обрадованный. Копия Леонардо дышала одухотворенной жизнью, восхищала легкостью исполнения, уверенным твердым рисунком! С непринужденным мастерством были нарисованы лица, руки, фигуры, складки одежд, – все это, бесспорно, свидетельствовало о выдающемся таланте юного художника».
В 1908-м Склифосовский организует уже персональную выставку 11-летнего мальчика под «говорящим» названием «Чудо-ребенок». Успех этого вернисажа позволяет восхищенному преподавателю ходатайствовать о том, чтобы Зига продолжил дальнейшее образование бесплатно. Но этого мало. Склифосовский покровительствует семье Зиги, материально поддерживает ее, а когда его приглашают преподавать во 2-й Тифлисской женской гимназии, в 1909-м помогает перебраться в закавказскую столицу и Валишевским. И через три года Зига продолжает учебу в полномасштабной профессиональной художественной школе – на Курсах рисования и живописи, открытых Склифосовским в собственном доме на Елизаветинской (ныне – Цинамдзгвришвили) улице. Так под наблюдением и руководством талантливого педагога в подростке формируется художник. И дружба их продолжится на всю недолгую жизнь Валишевского.
Тем временем за окном – расцвет художественных экспериментов, бунтарства в искусстве, поиск новых форм творчества. В 1910-х Тифлис становится центром всего российского футуризма, вобрав все его элементы. И в 1912 году пятнадцатилетний Зига оказывается в компании молодых художников, объединившихся затем в футуристическую группу «41 градус». Им тесно в рамках реальности и академических правил, они ищут новые, ни на что не похожие средства выражения в живописи и поэзии, часто доходящие до заумности. Своим новым искусством публику эпатируют, поддерживаемые художественной молодежью художники Ладо Гудиашвили, Давид Какабадзе, Кирилл Зданевич, поэты Паоло Яшвили, Тициан Табидзе, Колау Чернявский, Юрий Деген, Кара-Дервиш, Илья Зданевич, режиссер Игорь Терентьев. А Валишевский, несмотря на возраст, – один из главных заводил.
Под руководством Склифосовского и его выдающегося коллеги Бориса Фогеля он становится не только отличным рисовальщиком карандашом и тушью, но и хорошо работает гуашью, пастелью, маслом. «Он всегда был в творческом горении, – свидетельствует дочь его наставника Саломея Склифосовская, – его рука легко и непринужденно, необычайно талантливо фиксировала окружающий мир. Я не помню Зигу не рисующего. Болтая с нами и смеясь, он как бы мимоходом делал бесчисленное количество рисунков. Здесь были и наброски, и острые карикатуры на нас и моментальные портреты с удивительным сходством. Впечатление было такое, что для него рисовать было так же необходимо и естественно, как птице петь».
По ее словам, окружающие Зигу запомнили его, «брызжущего весельем, всегда в приподнятом настроении, всегда с карандашом, пером или кистью, а то и просто со скрученной бумажкой, окунутой в краску, весело рисующим все, на чем останавливался его острый и точный глаз. Все служило ему материалом для работы – и чернила, и краски, и свекловичный сок, обрывки старой афиши и картон». А еще именно с Валишевским связано открытие творчества гениального самоучки Нико Пиросмани. Это происходит сразу после того, как Зига в 1912 году оказывается в эпицентре авангардных течений.
Увидев, что нарисовано на клеенках в духанах, Зига вместе с братьями Зданевичами, художниками Ладо Гудиашвили, Михаилом Чиаурели, Михаилом Ле-Дантю и Морисом Фаббри, поэтами Колау Чернявским и Кара-Дервишем начинает поиски других работ Пиросмани. Для записи о том, как идут эти поиски, он даже заводит специальную тетрадь. И именно Зига в глубоком подвале-духане находит такие шедевры, как «Фуникулер» и «Медведь под луной». А творчество Пиросмани влияет на него так, что он тоже стремится к контрастным, ярким цветам, лаконичным композициям. Он даже отправляется за впечатлениями о природе в труднодоступную тогда Сванетию. И когда в 1915 году устраивается выставка его плакатов, в них четко видно влияние Нико.
Оценку этой выставке дает в газете «Кавказ» авторитетный график Александр Петроковский: «Что талант этого юноши незауряден, об этом достаточно убедительно говорят его плакаты. Такому плакату, как «Пьеретта», место прямо в декоративном музее. Этот плакат заставил вспомнить Тулуз-Лотрека и с первого взгляда мог показаться афишей этого мастера... Прекрасен основной большой плакат, дающий тон всему залу, исполненный несколько в японском жанре, с надписью из Козьмы Пруткова «Бди», заимствованной из «Бродячей собаки». Скажу прямо: ни одна из тифлисских выставок не дала подобного ощущения бодрости и радости для души и глаза, не обнаружила столько живой красоты и солнечности».
Но на лаврах после этого вернисажа Зига почивает не долго – в том же году вместе с другом Кириллом Зданевичем отправляется на фронт. Служит в первом Кавказском стрелковом полку вольноопределяющимся, то есть добровольцем, имеющим определенное образование и пользующимся определенными льготами. Воюет далеко от дома, на Северо-Западном фронте, под Двинском (ныне – Даугавпилс), но воюет всего лишь год. Его отправляют домой с потрясающей формулировкой: «Ввиду исключительной ценности как художника». Вы можете представить себе такое в наше время? Справедливость этой оценки Валишевский доказывает привезенной с фронта серией портретов однополчан. Константин Паустовский утверждал, что она «могла бы затмить своей естественностью и простотой знаменитую галерею героев 1812 года в Эрмитаже». А Борис Фогель вспоминает, что Зига показывал и фотографию, сделанную с коллективного портрета «чуть ли не сотни портретов офицеров и генералов, сидящих за столом», когда на фронт приехал великий князь Николай Николаевич. Фогель называет рисунок изумительным.
После фронта – снова круговерть авангардизма, пять лет, насыщенных знаменательными событиями. В полуподвале бывшей столярной мастерской во дворе дома N12 по Головинскому (ныне – Руставели) проспекту Зига и его друзья-футуристы расписывают фантасмагориями стены и потолок узкой комнаты. Сначала здесь располагается «Студия поэтов», а потом – знаменитый «Фантастический кабачок». Современники описывают его как «пестро-расписанную комнату, которая едва вмещает 40 человек и ежедневно привлекает довольно интимную компанию артистов всех видов искусства». Следом в бывшем офицерском собрании, будущем Доме офицеров ЗакВО на том же проспекте, авангардисты расписывают еще один подвальчик, умело сочетая принятые традиции со смелыми экспериментами, и создают театр-студию «Ладья аргонавтов». Зига – вновь одно из главных действующих лиц. Остатки этой росписи можно было увидеть еще в начале XXI века. До тех пор, пока безграмотные вандалы, ставшие очередными владельцами помещения, не повелели закрасить стены...
Подвальчики – аналоги парижской «Ротонды» и петербургской «Бродячей собаки», в 1917-1919 годах их завсегдатаи – не только грузинские, но и русские новаторы: художники, литераторы, актеры. Ведь, как пишет английский журналист Карл Бехофер Робертс, в послереволюционные годы он увидел в Тифлисе «все, что осталось от русского общества: поэтов и художников из Петрограда и Москвы, философов, теософов, танцоров, певцов, актеров и актрис». Знаковые фигуры российского символизма, акмеизма, футуризма и других художественных направлений бегут в Грузию от советской власти, ужасов Гражданской войны. И создают литературные группы, издательства, кафе. Так что Валишевский творит уже в компании режиссера Николая Евреинова, художника Сергея Судейкина, поэтов Осипа Мандельштама и Василия Каменского, других, говоря современным языком, «понаехавших». И, конечно, рядом – Тициан, Паоло, братья Зданевичи, скульптор Яков Николадзе, поэт Григол Робакидзе…
Открыв газету «Тифлисский листок» N226 за декабрь 1918 года, мы можем прочесть впечатление поэта Юрия Дегена о «Ладье аргонавтов». А уж этот член литературного объединения «Цех поэтов», на петербургской квартире которого познакомились Маяковский и Есенин, знает толк в богемных заведениях:
«Именно такого учреждения, проникнутого богемным искусством, начиная со сцены и стенной живописи кончая маленькими чашечками, в которых вам подают черный кофе, недоставало многим тифлисцам. Только на этой неделе спустился я впервые по широкой лестнице, затянутой мягким войлоком, в пестрый «трюм» «Ладьи аргонавтов» и, кажется, попал на один из наиболее интересных вечеров, устроенных в нем…  Невольно приходится удивляться, насколько шагнул вперед в отношении художественного развития Тифлис. Весь этот вечер, не будь некоторой некультурности публики, позволявшей себе разговаривать во время действия, производил впечатление вполне столичное, как в смысле качества произведений, шедших на сцене, превосходных декораций Кирилла Зданевича и подбора исполнителей, так и в смысле общего настроения, царившего весь вечер в «Ладье».
В расписанных Зигой со товарищи «Фантастическом кабачке» и «Ладье аргонавтов» выступают поэты-символисты из группировки «Голубые роги» и из журнала «АРС», литераторы из самых левых группировок «41 градус», «Синдикат футуристов», «Футурвсеучбище»... Сам Валишеский участвует здесь в диспутах о русском и итальянском футуризме, знакомится с приехавшим из Крыма петроградцем Сергеем Судейкиным. И влияние этого видного представителя художественного объединения «Мир искусства» сказывается на работах Зиги – они становятся намного изящнее. А когда авангардисты начинают оформлять свой очередной приют, Судейкин уже рядом с ними.
В подвальном этаже нынешнего Театра имени Руставели единомышленники создают легендарное поэтическое кафе «Химериони». И одна его стена украшена работами Зиги – портретами друзей, сделанными в фантастическом стиле и вписанными в медальоны. Пишет он для кафе и композиции на грузинские темы. Благодаря Валишевскому и его соратникам, представители грузинского и русского искусства получают возможность несколько лет встречаться в уютной атмосфере «Химериони», обсуждать за застольями творческие проблемы, свое место в искусстве. «Наверно, во всем мире не сыскать кафе, расписанного с таким вдохновением. Многие превосходные художники восхищались нашим кафе», – с гордостью сообщал один ин из создателей «Химериони» Тициан Табидзе.
А у Зиги – расцвет творчества в живописи и в графике: портреты, пейзажи, зарисовки, плакаты, карикатуры... Успешно пробует он силы и в только еще утверждающемся у авангардистов жанре – эскизе театрального костюма. Он иллюстрирует книги, организует диспуты и лекции, выигрывает конкурс на оформление занавеса для Театра оперы и балета, изобразив всадника, устремившегося к алому солнцу. К сожалению, в облик занавеса этот проект не воплощается. В 1920-м восторженных зрителей собирает персональная выставка Валишевского, причем один из них делает предложение, от которого трудно отказаться. Титус Филипович, посол Польши в Грузии, предлагает продолжить обучение в Краковской Академии изящных искусств.
Так заканчивается тифлисский период жизни Валишевского, самый плодотворный, яркий и разнообразный в его творчестве. Период авангардной юности и исканий, талантливых богемных друзей и творческого становления. Прямо скажем, уезжает он вовремя. Уезжает в 1921 году, еще до вторжения Красной армии в Грузию, после которого заканчивается золотая пора авангардной вольницы в Тифлисе. На историческую, как говорится, родину он попадает через Константинополь – тогда это был более легкий путь, чем через Европу. Осенью 1921-го года он добирается до Варшавы, а в следующем году в Краковской Академии художеств появляется студент Валишевский. Здесь он уже Зыгмунт, но мы по-прежнему будем звать его на тифлисский лад – Зигой.
Учится он у почитателя постимпрессионизма Йозефа Панкевича и одного из крупнейших польских модернистов Войцеха Вейса. Так что, можно понять, каким направлениям Зига отдает предпочтение. Не только талант, но и огромный опыт бурлящей творческой жизни грузинской столицы с ее литературными группировками и кафе, авангардом в живописи и литературе помогают ему оказаться в лидерах художественной молодежи Польши. Он организует объединение «Комитет Парижский», и его единомышленников сокращенно называют «капистами».
Из названия объединения не трудно понять, куда влечет Валишевского. Признанием в Польше его таланта становится пусть небольшая, но все-таки стипендия, назначенная Краковской Академией. Это позволяет Зиге в1924-м отправиться в Париж. А на следующий год Й. Панкевич добивается открытия в столице Франции филиала Краковской Академии, руководит им, и Валишевский уже официально продолжает учебу в «Мекке художников». Он изучает и замечательно копирует картины старых мастеров, много работает на пленере, самозабвенно пишет пейзажи, портреты, натюрморты. Его работы, которые становятся более экспрессивными и жесткими, часто и успешно выставляются на различных вернисажах.
Парижский период длится шесть лет. Увы, они включают в себя не только успехи, но и страшный удар судьбы – болезнь Бюргера, хроническое заболевание кровеносных сосудов. Художнику одну за другой ампутируют ноги. В 1931-м, уже признанным классиком польской живописи, Валишевский возвращается в Краков. Но инвалид он лишь физически, его силе духа и творческому настрою можно позавидовать. Он продолжает писать яркие, полные оптимизма картины. За красочные натюрморт и картину «Пир» его дважды награждают в престижном польском Зимнем Салоне, он получает приз на ХIХ Международной выставке искусств в Венеции.
Вот так и живет Зига полноценной жизнью, женится на оперной певице, блистает на выставках, берется за дело, ответственейшее и сложнейшее даже для полностью здорового человека – расписывает плафон в символе Польши, кафедральном соборе Святых Станислава и Вацлава. Там – усыпальницы большинства польских средневековых королей, двух крупнейших национальных поэтов Адама Мицкевича и Юлиуша Словацкого. Этот собор еще называют Вавельским из-за того, что он стоит на холме Вавель. Иначе, как подвигом, и не назовешь то, что делает Зига. Его в люльке поднимают на лебедке под своды, и он весь день работает, лежа на спине.
Однако награду за этот подвиг и за все, что он сделал для польского искусства, Валишевский получить не успевает. Он удостаивается Офицерского Креста второй по значимости государственной награды – Ордена Возрождения Польши, который вручается «за выдающиеся заслуги в военной и гражданской сферах». Но за пару месяцев до 39-летия сердечный приступ уносит жизнь этого человека, стремившегося и умевшего выявить романтические черты в любом художественном течении.
«Он любил только живопись, знал только живопись, рассматривал все жизненные события как художник и верил, что только искусство способно преобразить и украсить мир. Он был художником-рыцарем, подвижником и неумолимо требовательным к себе и к другим, зрелым и ясным мастером. Он был скромен, прост, добр к людям и жестоко изуродован, – вспоминал Константин Паустовский. – …Он стал любовью молодой художественной Польши. Он никогда не пытался загнать красоту в свой собственный угол, в свою теоретическую сеть. Он находил ее, приветствовал и склонялся перед ней всюду, где она существовала. Широта его художественных взглядов была необычайна… Я видел много работ Валишевского. Это было сильно выражено и выполнено (другого определения я не нахожу) волшебной кистью и волшебным карандашом… Все это ошеломляло и казалось тем удивительнее, что тут же рядом, с автопортрета смотрел на вас худой, высокий и юный человек, почти мальчик, с серыми застенчивыми глазами».
Автор этих слов строк хорошо знаком и с Кириллом Зданевичем, и картинами Зиги, к тому же, он и сам – часть семьи Валишевских: женится на сестре художника Валерии. «По натуре она была свободным художником. Очень красивая, высокого роста, с темно-русыми волосами, подстриженными коротко, с челкой и завитком, заходящим на щеку, одетая почти всегда ярко – она была видна издалека. На нее все обращали внимание. Ее уверенная манера держаться, ласковая, кошачья повадка, ее польское «Л», очарованье, шарм безотказно действовали на мужчин», –  так вспоминает эту женщину племянница Зданевичей Аэлла Гамаюнова-Мрозовская.
Валерия на год старше Зиги, в 1915-м, в девятнадцать лет она выходит замуж за Кирилла Зданевича, приезжавшего с фронта. Через два года у них рождается сын, заботу о котором полностью берет на себя мать Кирилла, имеретинка Вера Гамкрелидзе, пианистка, ученица Петра Чайковского. Вскоре супруги разводятся, но Валерия продолжает жить в доме бывшего мужа в Кирпичном переулке, 13 (ныне – улица Бакрадзе) в районе Верэ. Со свекровью у нее замечательные отношения – та и сына ей растит как истинная грузинская бабушка, и весьма терпима к «свободному образу» жизни невестки: «Я могла прийти в три часа ночи, и меня никто не спросит, откуда и почему». У Валерии – ни профессии, ни постоянных занятий, она то преподает в школе, то работает корректором, но больше всего ей по сердцу образ свободного художника.
В доме Зданевичей и встречает ее Паустовский, поселившийся там во время приезда в Тифлис в 1922 году. В романе «Бросок на юг» он выводит ее под именем Марии: «Молодая женщина, с бледным, как бы от сдержанного волнения, немного надменным лицом, совершенно прозрачными зелеными глазами и яркими, смеющимися губами... Мария порывисто встала и протянула мне руку. Звякнул браслет. Она усмехнулась, глядя мне в глаза. И вдруг, будто без всякой надобности, нервно и быстро оглянулась: за ее спиной висел на стене ее портрет, написанный броско и вместе с тем нежно… Тот самый портрет, что представлен на выставке, и та самая зеленоглазая Валерия! А за ее спиной – картина Пиросмани. Иначе и не могло быть: все стены в доме Зданевичей были увешаны его работами. А вот и «задник» портрета Валерии – картина Пиросмани «Сидящий желтый лев».
И еще воспоминание, после которого комментарии, как говорится, излишни: «Мария стала моим проводником по Тифлису… Эту жизнь целомудренно и молча разделяла со мной молодая женщина. Все в Тифлисе приобрело для меня цену и значение. Часто у меня появлялось странное чувство, что весь этот жаркий город и весь этот шумный азиатский люд только декорация для немногословной и грустной пьесы, в которой участвуют всего только два действующих лица – Мария и я… Мы ни слова не сказали о любви. Между нами все время лежала тонкая и непрочная нить, перейти которую никто из нас не решался…»
Роман длитcя недолго, в 1923-м Константин уезжает, и вскоре Валерия знакомится с ученым-ботаником Михаилом Навашиным. Тот женат второй раз, но их так тянет друг к друг, что Михаил покидает молодую жену и увозит Валерию в Москву, где она растит его сына от первого брака Сергея. А оттуда, в 1928-м, по Рокфеллеровской стипендии – в Северо-Американские Соединенные Штаты, как тогда в России называют США. Навашин защищает в Калифорнийском университете докторскую диссертацию, а среди друзей, появившихся у Валерии, – дочь Джека Лондона. Поистине можно позавидовать человеку, в жизни которого были такие друзья, как у нее!
А по возвращении – вновь встреча с Паустовским, на семейном празднике у общих друзей. К тому времени Валерия уже замечает, что за ее мужем «приударяет» его сослуживица. А тут – появление Паустовского… Так возрождается тифлисский роман. Правда, женитьбой он завершается не скоро, лишь в 1936-м году, когда оба разрывают прежние супружеские отношения. Валерия навсегда забирает у Навашина его сына Сергея и живет с Паустовским насыщенной жизнью спутницы писателя. Она совершает интересные поездки, встречается с разными людьми, вдохновляет любимого человека. И не только вдохновляет – у нее отличный художественный вкус, она любит и понимает литературу, так что она еще и помогает править тексты, дает дельные советы. А как она гордится тем, что ей посвящаются рассказы!
Они много путешествуют по стране, и за это время Паустовский пишет «Северную повесть», «Мещерскую сторону», «Желтый свет», «Телеграмму», «Ручьи, где плещется форель», «Корзину с еловыми шишками»… Он выполняет ее настойчивые просьбы писать воспоминания, и когда выходят «Далекие годы», на подаренном ей экземпляре – надпись: «Вот тебе книга, которую ты меня уговорила писать».
В октябре 1941-го, проводив на фронт корреспондента ТАСС, интенданта 2 ранга (подполковника) Паустовского, Валерия и ее пасынок Сергей собирают все рукописи писателя, упаковывают их в огромный тюк, пишут на нем «Архив Паустовского» и на детской коляске (!) отвозят его в Публичную библиотеку. Оттуда его эвакуируют вместе с другими писательскими документами. Делается это вовремя – вскоре в квартиру Паустовских попадает фугасная бомба…
Прожили Валерия с Константином до 1948 года, когда он ушел к Татьяне Евтеевой-Арбузовой. Та развелась с драматургом Алексеем Арбузовым, посвятившим ей популярную пьесу «Таня». Паустовский оставил Валерии квартиру в писательском доме в Лаврушинском переулке, описанном Михаилом Булгаковым в «Мастере и Маргарите». Оставил дачу в Переделкино. Забрал только пишущую машинку «Континенталь». Разошлись они мирно. Валерия хранила в квартире свыше 100 работ своего брата. Большинство из них она дарит в 1963-м Национальной галерее в Варшаве.
Вот такие жизни прожили брат и сестра Валишевские, и каждый по-своему внес вклад в искусство ХХ века. В Кракове есть дом-музей Зиги, тбилисские улицы носят имена его друзей по авангардной молодости, Имени Валишевского в топонимике грузинской столицы нет. Правда, в 2019 году в Тбилиси прошла церемония награждения «лучшего грузинского современного художника» призом имени Валишевского. Награда учреждена Польским институтом в Грузии и будет вручаться каждые два года. Номинантов определяли польские искусствоведы. Так может, в увековечении в Грузии памяти Валишевского лед тронулся?

Владимир ГОЛОВИН