Они всегда составляли единое целое, эти удивительные брат и сестра, настолько же похожие друг на друга, насколько и разные – Баадур и Леди Цуладзе.
Те, кто входил в ближний круг, так их и воспринимали – как неразделимое, не имеющее себе подобия единство. Два ослепительно ярких цветка на серой «карте будня».
Баадура знал весь Советский Союз. Леди никогда не жила публичной жизнью. Но все друзья и коллеги Баадура, даже не знакомые с ней лично, были много наслышаны о Леди. От кого? Да от самого Баадура – он восхищался сестрой, гордился и рассказывал о ней очень часто.
Свидетельствую: не подпасть под ее обаяние просто невозможно. Острый ум, ироничность, доброжелательность, невероятная артистичность покоряют сразу и навсегда.
Меня совершенно не интересует, сколько лет Леди Сократовне, потому что в ней (ну просто какой-то фокус природы!) с легкостью соединяются почтенная мудрость и юношеское легкомыслие, рациональность и эмоциональность. Она выглядит на 50, подвижна, как молоденькая девушка, а ее солнечной улыбке и заразительному смеху может позавидовать любой беззаботный подросток.
Внуки выдающегося педагога, просветителя, священника Лаврентия Цуладзе, Баадур и Леди – золотые медалисты, выпускники московских вузов. И брат, и сестра жили насыщенной жизнью, каждый был успешен и востребован в своей области, каждый – интересная и глубокая личность. Их словно бы связывала невидимая нить – легкая, свободная и в то же время прочная, как канат. Они навсегда остались одной семьей, родными людьми – роднее не бывает.
Сегодня Леди Сократовна осиротела… Канат лопнул. Но она (боюсь представить, сколько самообладания ей для этого требуется!) по-прежнему остается примером жизнелюбия и оптимизма. Даже в те минуты, когда у нее невыносимо болит душа, она находит в себе силы воодушевлять и вдохновлять других, чтобы друзья так же ценили сегодняшний день, как это делает она.
Мы рады, что у нас есть возможность познакомить вас поближе с этим необыкновенным человеком. С разрешения издательства «Либрика» публикуем несколько фрагментов из книги воспоминаний Баадура и Леди Цуладзе, которая скоро выйдет из печати в Москве.

– Баадур был очень начитанным с самого детства, и это никого не удивляло. А я особенно не читала – мне все время было некогда. Да и маленькая была. Не помню, по какой причине, но однажды он мне сказал: «Ты – настоящий Собакевич». Я не знала, что такое «собакевич», слово мне не понравилась, и стало так обидно, что я расплакалась и кинулась к маме: «Он назвал меня «собакевич»! Но я же не собака!» – «Баадур, почему ты ее так назвал? Объясни сестре». – «Леди, это просто такая фамилия». – «Как может быть такая фамилия?» В общем, меня еле успокоили.
Совсем маленькими мы с Баадуром Новый год не встречали – нас укладывали спать. Но какие новогодние праздники справляли в детском саду! С елкой, с карнавальными костюмами! Мандарины и конфеты были главным лакомством на праздник. Наш сосед, видимо, работал в мандариновом хозяйстве, и под Новый год всем детям раздавал мандарины – каждый был завернут в папиросную бумагу с изображением звезды, серпа и молота. Не знаю, на работе им мандарины выдавали или он выносил? Ведь СССР был страной несунов. Я иногда вспоминаю, сколько всего мои сотрудники уносили домой! Я изумлялась: «Зачем это вам?» А они отвечали: «Пригодится». И уносили все – ластики, карандаши и даже дыроколы.
И Баадур, и я окончили русскую школу. Она очень отличалась от грузинской. Там был демократичный стиль воспитания. Мы совершенно не разбирались в национальностях, не интересовались, и это не имело никакого значения. В современных паспортах, как вы знаете, нет графы «национальность», есть только «гражданство». И когда кто-то начинал доказывать, что в паспорте непременно должна быть указана национальность, Баадур говорил: «Ну кого интересует, что ты, например, армянин? Об этом знаешь только ты, и никто больше. В паспорте интересна только виза. Когда ты приедешь во Францию, никто и не взглянет на такую графу, а если и посмотрят, то все равно ничего не поймут».
Я росла счастливым человеком – никто мне, ребенку, так и не сказал, что мой отец, Сократ Цуладзе, осужден. Ни в школе, ни во дворе, нигде меня не называли дочерью врага народа. А ведь это было принято… Только потом, спустя много лет, я задумалась – как же такое могло произойти? Ни один сосед не сказал ни слова, ни один учитель, ни один одноклассник, а ведь я училась во всех школах, какие только были в Батуми, – общеобразовательной, музыкальной, балетной, спортивной, ходила в драмкружок.
Я была уверена, что мой папа работает у Сталина в Кремле, – кто-то мне так сказал, когда я была маленькой. Всем ужасно нравилось, что я так отвечаю на вопрос «где твой папа»? И меня без конца об этом спрашивали. А Баадур знал, что папа в ссылке. Помню, мы возвращались из детского сада. Пошел снег. И Баадур сказал: «Если здесь холодно, как же холодно папе». И заплакал. Прежде я никогда не видела его слез. «Почему ты плачешь? Папа сейчас у Сталина. Там ему не холодно». – «Эх ты!» – только и сказал Баадур.
Я часто думала – почему мама выбрала папу? Они такие разные. Она ждала его десять лет, и никогда не вспоминала о нем ничего дурного. У папы, конечно, был гениальный характер! Понимаете, он очень, очень любил людей.
Мама молча носила в сердце все, что пережила. Не помню ни одного раза, чтобы она хоть на что-нибудь пожаловалась. Работала день и ночь, была очень хорошим бухгалтером в системе образования. Все время подрабатывала, где-то дежурила по ночам, бралась за любую работу, чтобы мы ни в чем не нуждались. Мы не знали о том, каким трудом достаются деньги, нас это не касалось – так было заведено мамой. Я все время спрашиваю себя, как мама выдержала утраты? Она ведь потеряла всех своих близких и родных – была младшей среди семи братьев и сестер и, бедная, всех похоронила… У мамы случился не инфаркт, нет… У нее лопнуло, разорвалось сердце. Маму оплакивал весь Батуми. Любой, кто узнавал, что мы – дети Шушаны Мжаванадзе, говорил одно и то же: «Вашей маме надо памятник поставить».
Я благодарна родителям за внутреннюю свободу, заложенную в нас еще в детстве. Эта свобода осталась навсегда. Как они это сделали? Доверяли нам и ничего не запрещали.
Поначалу мне пророчили карьеру певицы. На школьных концертах я танцевала и пела песенки  из оперетт: «Дили-дили-дили-дили-дили,/ дили-дили-дили-дили-дон!/ Мы ли Филиппинами не плыли/ в Бостон?» И весь Батуми меня дразнил «дили-дили-дили!».
Но когда пришло время выбирать профессию, я точно знала, что ни в певицы, ни в актрисы не пойду, нет, нет. Почему я выбрала именно градостроительство? В школе нам преподавали черчение, и, конечно, черчением никто не занимался. Это был единственный урок, на котором бог знает что творилось в классе. А я очень любила и рисование, и  черчение. У нас был потрясающий преподаватель – Владогов, старый инженер. Никто его на уроке не слушал – в мяч играли, дурака валяли. А я сидела на первой парте и слушала. Делала все домашние задания, и он понял, что я – тот единственный человек, который действительно интересуется его предметом. Мы много беседовали, он начал давать мне отдельные задания на трехмерное видение, объемное мышление. Именно он предложил мне поступать в Архитектурный. Я окончила школу с золотой медалью и поехала в Москву. Я не понимала, почему буду учиться в Москве, но знала, что должна учиться только там. Мама это в нас вложила – в Москву!
В Архитектурном институте, где надо было пройти творческий конкурс, мне дали совет поступать на факультет градостроительства в МИСИ: «Там преподает Андрей Евгеньевич Страментов, на него все молятся. Это такой приятный человек! Он сам проведет с вами собеседование». Приятный?! Не тут-то было. У нас состоялся такой разговор:
– Девочка, ты откуда?
А я – маленькая, худенькая, с косичками.
– Из Грузии.
– А точнее?
– Из Батуми.
– Слышала о тбилисском архитекторе Курдиани?
– Нет.
– Как?
– Я не бывала в Тбилиси.
– Как?!
И все-таки он меня взял.
Его первая лекция по введению в градостроительство произвела на меня невероятное впечатление! И я поняла, что попала, куда надо.
А Баадур поступил на режиссерский факультет ВГИКа. Его однокурсниками и друзьями были  Отар Иоселиани, Георгий Шенгелая, Эдуард Абалов, Тамаз Топадзе. Баадур и Эдик были заводилами, все время что-то придумывали. Эдик такие вещи вытворял – ужас! Например, однажды на курсе эти озорники провели параллельный экзамен. Там было много красивых девушек, и они им сказали, что у нас, мол, отдельная комиссия, и стали принимать у них экзамены. Декан чуть с ума не сошел – выгоню, говорит, всех к чертовой матери!
С первого же курса Баадур очень подружился с Ларисой Шепитько. Он обожал ее, очень уважал. На летних каникулах привез в Батуми компанию: Ларису, актрису Микаэлу Дроздовскую и других друзей. Эти две красавицы ходили по Батуми в шортах – они были первыми, до них девушки шорты не надевали. Я тоже очень подружилась с Ларисой. И даже ходила в гости к Ларисе и Элему в их дом на Кутузовском в Москве. Она была, конечно, очень своеобразная. Другая. И прекрасная.
Между прочим, во ВГИКе Баадур был известным исполнителем рок-н-ролла. Вы представить себе не можете, как он танцевал! Сколько в этом полном человеке было грации! Казалось, что он летает…
Как-то раз вызывает меня мой профессор Страментов и говорит:
– Ледичка, у нас десятилетие факультета. Будет большой концерт. Ты должна спеть.
– Извините, я не пою.
– Приехала из Грузии и не поешь? Должна спеть. Набери группу и выступи, а то выгоню.
Ну, что делать? Пришла в общежитие, рассказала сокурсникам. Один из них оказался ударником, сказал, что приведет ребят-музыкантов. И привел Борю Акимова (даже сейчас помню, как его звали!) с другого факультета. Он был пианистом, потрясающе играл джаз. Боря сразу согласился: «С удовольствием подыграю! А еще приведу контрабас и саксофон». Так, группа есть. А что петь? Надо же готовиться, репетировать. Единственная грузинская песня, которую я знала, была «Погасила свечу». Нани Брегвадзе ее поет. Правда, я знала мотив и всего несколько слов. Я напела ребятам эту песню, импровизируя со словами, они тут же подстроились и выдали сопровождение в стиле соул. И еще придумали, чтобы на сцене горела свеча, которую я должна задуть, исполнив песню. Но одного номера мало. И мы освоили песню на английском языке, мелодию которой я часто напевала. Ну, тут уж слова надо было произносить точно, английский для Москвы – это вам не грузинский. А третьей песне нас научила чешка, которая у нас училась. Мы имели такой успех! Свеча на сцене произвела особое впечатление. Страментов был в полном восторге! Жаль, у меня пропала фотография, сделанная на этом вечере, – я стою на сцене в серебристом муаровом платье, сшитом мамой… Потом я выступала на наших университетских вечерах каждый год.
Был у меня еще один примечательный вокальный опыт в Москве. К тому времени мы с ребятами разучили еще одну «грузинскую» песню, слов которой я не знала вообще – просто подобрала грузинские слова на свой вкус. Но это так пошло под джаз! И вот, как-то позвонил Баадур и пригласил меня на просмотр студенческих фильмов в Дом кино – это был старый Дом кино, на Воровского. Я пошла. В перерыве вышла в холл и вдруг слышу – живая музыка. Подхожу – мои ребята играют. «Вы что тут делаете?» – «Лабаем». И пристали ко мне – Леди, давай, спой! Начали играть. Я потихоньку подпеваю. Смотрим – народ собирается. И тут я вижу Баадура, который с ужасом глядит на меня. Оказалось, ему кто-то сказал – там твоя сестра поет, и он примчался в холл. Помню, с Баадуром был Гейдар Палавандишвили, наш прекрасный артист. Оба были, конечно, ошарашены тем набором слов, который я пела. Спела я «грузинские» песни, спела на английском – все, хватит! Баадур стоит, недовольный тем, что я вытворила. А вокруг все хлопают, полный успех! И тут к Баадуру подбегает Лариса Шепитько: «Ну что ты стоишь, как дуб? Лучше бы организовал девочке микрофон!» На следующий день мы с Баадуром где-то пересеклись. Я, конечно, молчу, ни о чем его не спрашиваю. Но он сам сказал: «Между прочим, все говорят, что твое выступление было неплохим». Понимаете, он так отреагировал только потому, что боялся – вдруг я сделаю что-то не то, и надо мной будут смеяться.
Окончив ВГИК, Баадур приехал в Тбилиси. Он никого тут не знал. У него не было ни знакомых, ни близких, кто мог бы ему что-то предложить или взять на работу. Мама очень переживала, она считала, что ее сын-вундеркинд обидно простаивает и однажды сказала: «Еще не поздно, может, попробуешь себя в другой профессии?» Баадур ответил: «Мама, у каждого – свой путь. Мне нравится мой путь, и я его продолжу».
Я долго не могла привыкнуть к Тбилиси. Здесь я была, как говорится, «уцхо хили» – «иноземный фрукт». Ходила зимой в «шахматном» пальто в клетку, эластиках и сапогах – это был нонсенс! Когда выходило солнце, я стояла на автобусной остановке, пропускала автобусы и – загорала. Танцевала на проспекте Руставели. Мои друзья напевали что-то в стиле рок-н-ролл и – «Леди, давай»! И я танцевала. Одна! Мои друзья такого сделать не смели, но им было приятно, что я могу выйти за рамки общепринятого. В Тбилиси никто не танцевал на улице. Только пели. А я даже не задумывалась над тем, что делаю. Просто поступала так, и все.
Много лет мы с Баадуром жили по съемным квартирам. Но где бы мы ни жили, у нас каждый день было полно народу. А потом, после Звиада, когда все развалилось, такое времяпрепровождение постепенно сошло на «нет». Каждый думал, как свести концы с концами, как выжить. Многие разъехались, кто-то спился…
Нас с Баадуром очень долго не выпускали за границу, потому что в Париже жил наш родной дядя – папин брат Баграт. Помню, Баадур был утвержден на роль в фильме «Тегеран-43», но в Иран его не пустили. На всякий случай. Однажды Баадуру предложили поехать в составе туристической группы на фестиваль в Канны. Баадур был счастлив! Но все сорвалось – его, можно сказать, сняли с самолета. И это не единичный случай. Баадур для себя понял: ни воевать ни с кем не стоит, ни диссидентом становиться не надо. Все бессмысленно.
А я ходила в КГБ, как на работу. Подавала документы на выезд, наверное, десять раз. И десять раз получила отказ. В конце концов, я им заявила: «Знайте, я все равно поеду в Париж. И не раз. А вас очень скоро здесь не будет!». Никаких предвестий для таких слов не было. Но все так и случилось. Я в десятку попала! Началась перестройка, и в 1988 году меня отпустили во Францию. Как шутила моя подруга Нуца, «ты должна повесить на стену портрет Горбачева!»
Я часто ездила в Париж и много путешествовала по Франции. А сейчас, после смерти Баадура, никуда не хочу уезжать…
Свое последнее лето брат провел в любимом Батуми. Вернулся в Тбилиси очень-очень грустным, а через какое-то время сказал: «Леди, я в Батуми больше не поеду». Понимаете, он перестал узнавать родной город. Там даже не осталось нашего пляжа. «На что мне там смотреть? На магазины, которые выстроили прямо вдоль берега?» Последней каплей стало следующее: он пошел в гости к друзьям и не смог подойти к дому. Там так «хорошо» все сделали, что после дождя на улицах начинается половодье! В общем, для Баадура Батуми стал чужим.
Знаете, раньше я имела привычку обижаться, а с возрастом поняла – если человек обижается, он, прежде всего, вредит себе. Поэтому сейчас я не обижаюсь, а так – отмечаю для себя кое-что. И у меня это сразу проходит – ну и ладно, ничего страшного, жизнь продолжается.
Я ни о чем не жалею, и если бы начала жить заново, то ничего не поменяла бы. Ничего! Все было бы так, как должно было быть. Думаю, что и Баадур ничего не изменил бы в своей жизни. Папа, который десять лет провел в лагере, говорил, что все сделал бы так, как сделал, и никогда не жаловался. Хотя его арестовали за попытку убить Сталина! И мама, наверное, ничего бы не стала менять. Она считала так: что-то случилось – значит, случилось, надо жить дальше.
Не выношу, когда начинают причитать – ой, а что будет завтра! Какой в этом смысл? Все равно будет так, как будет. Летом начинают переживать, что будет ужасная зима, зимой волнуются о страшной летней жаре. Слушайте, сейчас – зима, наслаждайтесь зимой! А летом не вспоминайте о зиме, получайте удовольствие от лета! Как можно все время быть чем-то недовольным!
Я прожила очень счастливую жизнь. Вспоминаю прошлое и думаю, боже мой, мне не на что жаловаться! Если бы Баадур не ушел, я и сейчас была бы счастлива. А теперь… Оказалось, Баадур – самый главный человек в моей жизни.


Нина Шадури