В 1987 году главами двух сверхдержав был подписан исторический договор по РСД-РМД, который способствовал упрочению мира. В Белом доме состоялась встреча двух лидеров – президента США Рональда Рейгана и Генерального секретаря ЦК КПСС Михаила Горбачева.
Сразу возникает вопрос: какое отношение могла иметь эта «знаменательная веха в истории отношений двух стран» к творчеству самого аполитичного русского поэта, ярого антиобщественника и певца «чистого искусства»? Да самое прямое. На обеде, который дал американский президент в честь высокого советского гостя, прозвучали, как это и положено по протоколу, краткие речи. М.С. Горбачев, в частности, сказал: «Ведя хронометраж нашей жизни в приближении XXI столетия, мы обязаны помнить, что каждый из нас в меру своих способностей и возможностей олицетворяет собой связь между сиюминутным и вечным. «Хоть не вечен человек, – писал знаменитый наш поэт Афанасий Фет, – то, что вечно, – человечно». Во имя вечной человечности мы совершаем сегодня наш многозначительный акт. И первая моя здравица – в честь этого события». Критикам демократического лагеря, травившим поэта всеми доступными средствами, даже в кошмарном сне не могло пригрезиться, что спустя сто с небольшим лет лидер коммунистической партии для подтверждения верности взятого курса на примат общечеловеческих идеалов сошлется на стихотворение автора «лирических безделиц», творившего в XIX столетии! Таковы парадоксы истории.
Несколько лет назад автору этих строк посчастливилось совершить путешествие по местам, связанным с жизнедеятельностью Афанасия Фета (Шеншина). Впечатления от посещения того участка орловской степи, которое некогда было процветающим хутором Степановка (ныне это место прилегает к колхозу имени Мичурина Залегощенского района Орловской области), были тяжелые. Представилась возможность как бы вновь увидеть то изначальное состояние земли, которое зафиксировал некогда зоркий глаз Тургенева: «Жирный блин, а на нем шиш». Всего семнадцать лет понадобилось фермеру Афанасию Фету, чтобы преобразовать небольшой клок голой степи (двести десятин земли) в цветущий оазис.
Земля для Фета – не просто физическая среда и не только мать-кормилица, но прежде всего пространство воплощения нравственных и эстетических идеалов человека. «История народа, – по Фету, – в сущности история его земледелия». Идеал землевладельца-труженика, который он рисует в своих деревенских очерках, очень напоминает нам образ самого Фета 1860-х годов, отложившего книгу ради лопаты: «Я вижу его напрягающим последние умственные и физические силы, чтобы на заколебавшейся почве устоять, во имя просвещения, которое он желает сделать достоянием своих детей, и, наконец, во имя любви к своему делу. Вижу его устанавливающим и улаживающим новые машины и орудия, почти без всяких к тому средств; вижу его по целым дням перебегающим от барометра к спешным полевым работам, с лопатой в руках в саду и даже на скирде, непосредственно наблюдающим за прочною и добросовестною кладкой ее; а в минуты отдыха – за книгою или журналом. Все это не выдумка праздной фантазии, а дело, на которое я могу вокруг себя указывать пальцами».
К многообразным ликам красоты, созданным умом и сердцем гениального поэта, добавился еще один рукотворный, к которому можно было прикоснуться как взглядом, так и руками, – ансамбль, состоящий из благоустроенной усадьбы, прекрасного сада с ухоженными растениями, живописного пруда с лилиями и удобных подъездных дорог; ансамбль, где свет, линия, камень, воздух, вода соединились в неповторимое гармоничное целое, являя собой пример воплощенного идеала. Ныне материальных следов пребывания поэта в этой части ойкумены практически не наблюдается, если не считать зарослей дикого бамбука (это все, что осталось от некогда знаменитого фетовского сада с диковинными растениями) и поросших мхом кусочков фундамента – жалких останков некогда процветавшей усадьбы – изредка попадающих под ноги. (Один из таких осколков был сохранен мной как реликвия). Зато память о поэте хранит красивый пруд с роскошно разросшимися вокруг деревьями.
На склоне лет, окидывая внутренним оком орловский период своей жизни, Фет с гордостью скажет: «небольшой клок земли, на который я выброшен был судьбой, подобно Робинзону, с полным неведением чуждого мне дела, заставил меня лично всему научиться, и действительно в течение семнадцати лет довести неусыпным трудом миниатюрное хозяйство до степени табакерочки».
Еще меньше шансов обнаружить материальные следы там, где родился поэт и где протекали его детские и отроческие годы – усадьбе Новоселки (ныне деревня Новоселки, она же Козюлькино, приписана к Подбелевскому сельсовету Мценского района Орловской области). Правда, место бывшей усадьбы увековечено мраморной композицией, состоящей из дорожки, постамента с выемкой для живых цветов и стелы с барельефным изображением Фета и двумя табличками, одна из которых удостоверяет факт рождения поэта в Новоселках. С особой грустью вчитываешься в знакомые строчки на другой табличке, приветствуя уже не сам сад, а место, которое некогда было садом:
Приветствую тебя, мой добрый, старый сад,
Цветущих лет цветущее наследство!
С улыбкой горькою я пью твой аромат,
Которым некогда мое дышало детство.
(«В саду», 1854)
Горбатый рельеф довольно живописной местности с расположенным в низине лесом вызывает в памяти страницы мемуаров Фета («Ранние годы моей жизни»), а границы некогда существовавшей отцовской усадьбы символически подчеркивают два серебристых тополя.
Следующий маршрут – село Клейменово, родовое гнездо восходящего к концу XV века дворянского рода Шеншиных (ныне одноименная деревня, подчиненная сельской Жиляевской администрации Орловской области). Любопытно отметить, что на двуцветном (серебристо-голубом) щите герба рода Шеншиных красуется единорог – символ чистоты. Возведенная в 1749 году церковь во имя Покрова Пресвятой Богородицы не сохранилась – рядом по проекту архитектора А.А. Химица в 1882–1890 годах была построена новая сравнительно невысокая из красного кирпича с пятью маковками (при жизни поэта она была без куполов и маковок).
К одной из стен Покровской церкви пристроен вход в склеп, за голубыми металлическими дверьми которого покоится прах великого русского поэта и его супруги. (Фетовский образ «голубой тюрьмы» самым неожиданным образом напомнил о себе). Сам склеп находится непосредственно под церковью. На двух мраморных надгробных плитах – лапидарные надписи, сделанные в относительно недавнее время: «Здесь погребен поэт Фет–Шеншин Афанасий Афанасьевич. Родился в 1820. Скончался 1892»; «Здесь погребена жена поэта Мария Петровна Фет урожденная Боткина».
От строений времен Фета – ничего, ни камешка. Для восстановления живой памяти о поэте одних усилий работников Музея писателей-орловцев да энтузиастов-краеведов явно недостаточно – нужна действенная помощь со стороны Министерства культуры и местной администрации.
Пропутешествуем теперь из Орловской области в сопредельную Курскую. Именно здесь, на правом берегу Тускари, в десяти верстах от Коренной Пустыни, куда стекались и стекаются паломники со всех концов православного мира, в Воробьевке стареющий Фет покупает приглянувшееся ему старинное имение, принадлежавшее наследникам Федора Ртищева. По счастью, ряд строений той поры сохранился, но уход за ними лег на плечи энтузиастов-курян. В главном здании, так называемом «барском доме», уже подвергшемся перестройке, размещается школа, на втором этаже которой в одной из комнат развернута посвященная поэту скромная экспозиция. Не изгладится из памяти ночь без сна, проведенная мной в «барском доме», с террасы которого открывалась в свое время великолепная панорама – склон, усеянный цветами до самого берега реки, журчащий фонтан… Прямо от крыльца шла аллея, обсаженная великолепными вязами. Для поэта Воробьевка была чуть ли не раем земным «по климату, положению, растительности, тени и удобствам». Они не утратили своего очарования, эти места, правда, цветник зачах, фонтан испарился, речка обмелела, пруд зацвел, тропинки заглохли. Тем не менее романтически настроенный потомок готов и сегодня признать в Воробьевке «страну холмов и буераков, страну грачей и соловьев».
Рядом с домом установлена гранитная стела бежевого цвета, на ней выгравировано: «Здесь в усадьбе Воробьевке с 1877 по 1892 гг. жил А.А. Фет». Но самое сильное впечатление производят фетовские подвалы. Прямоугольник потемневшего от времени дерева приглашает внутрь, где ничего не изменилось аж с самого 1877-го. Неяркие вспышки полусырых спичек отвоевывают у густой, насыщенной воспоминаниями, темноты поржавевшие крючки, которые стоят нетронутыми с достопамятных времен посещения усадьбы Львом Толстым и Яковом Полонским. Запомнилось и воробьевское небо – очень низкое, окаймленное «золотыми ресницами звезд». Тонко подметил Константин Паустовский, что именно здесь могла зародиться новая лирика межзвездных пространств.
Ни на одной географической карте мы не отыщем этого населенного пункта, который столь значим для карты русской культуры. Хорошо сказал об этом Юрий Нагибин: «Воробьевка близка всем любителям русской поэзии, как пушкинское Михайловское, как лермонтовские Тарханы и тютчевский Овстуг, некрасовская Карабиха и есенинское Константиново…». Печальна судьба фетовской усадьбы. В 1992 году в результате длительной борьбы весь этот уникальный комплекс с прилегающими землями был взят государством под формальную охрану, однако реставрационные и ремонтные работы в обозримом будущем проводиться, скорее всего, не будут – статус государственного музея-заповедника ему так и не присвоен, несмотря на ходатайство, с которым Министерство культуры входило в Совет Министров СССР еще в 1980 году. Протесты деятелей литературы и искусства заставляют нас вспомнить горькие слова Бориса Садовского, сказанные еще в начале XX столетия: «Сам по себе факт, что Россия целиком прозевала Фета, – страшен: он заставляет усомниться в праве нашем на национальное бытие».
Отношение к Фету-поэту менялось медленно, но неуклонно: заслуженная и всенародная слава, которая пришла к поэту лишь в последней четверти XX столетия, пролегала через непризнание в широких читательских кругах XIX века, насмешки и издевки в демократической среде, недопонимание в начале XX века, замалчивание и полупризнание в советские времена. Фет, пролагавший новые пути в русской литературе, намного опередил свое время, но лишь немногие современники сумели это увидеть и оценить. Среди них были Иван Тургенев и Лев Толстой, Федор Тютчев и Яков Полонский… Ценили талант Фета и дорожили дружбой с ним такие известные в России люди, как великий князь Константин Романов и граф Алексей Олсуфьев…Последний установил даже на одной из стен церкви в своем имении мраморную доску с надписью: «В память великого поэта Афанасия Афанасьевича Фета, удостоившего своею дружбою владельца села Ершова».
Если несколько десятилетий назад говорили только о Фете-лирике и Фете-переводчике, да и то больше шепотом, то теперь заговорили также о Фете-критике, Фете-публицисте и Фете-фермере. С позиций сегодняшнего дня мы ясно видим, какую концепцию развития России предлагал Фет, сколько отваги и любви к Отечеству было заключено в его творческой и хозяйственной деятельности.
Наиболее перспективной моделью в условиях России он считал крупное хуторское хозяйство, использующее наемный труд. Публицистика Фета отражала различные этапы его хозяйственной деятельности – «Заметки о вольнонаемном труде» и очерки «Из деревни» (кроме последнего) приходятся на начальный период этой деятельности. Здесь сформулированы важнейшие принципы экономических преобразований, намеченные «деятелем» (как любил называть себя поэт), а также принципы взаимоотношений хозяина и работника. Эта своеобразная этика найма немало способствовала превращению скромного хуторского хозяйства в образцово-процветающее. Разработанная Фетом стратегия взаимоотношений работодателя и наемного работника весьма актуальна и в наши дни, когда наемный труд вновь стал широко использоваться в хозяйственной и коммерческой деятельности.
Довольно устойчивый, переживший поэта и его эпоху, миф о Фете как фанатичном реакционере, жестоком крепостнике и бессердечно-беззастенчивом эксплуататоре разваливается как карточный домик при близком знакомстве с его публицистическими сочинениями, вобравшими в себя философию жизни и опыт хозяйствования автора. За строками очерков, статей и заметок встает совершенно иной образ: просвещенного деятеля, пекущегося о благе России, о гармонии интересов и процветании двух землевладельческих сословий – дворянского и крестьянского.
По словам современного экономиста Г.Черемисинова, Фет был «летописцем пореформенной России». От себя добавлю: не бесстрастным, а кровно заинтересованным в ее скорейшем расцвете. В этом – величие подвига Афанасия Фета – поэта, публициста, гражданина. Пореформенная Россия пошла по иному пути, который болью отозвался в сердцах лучших ее сыновей и последствия которого ощутимы до сих пор.
Помню, как в день прощания с фетовским праздником в Музее писателей-орловцев распустился белый цветок столь любимого поэтом «заветного» кактуса, воспетого им в стихотворении «Фантазия» и рассказе «Кактус». Раскрывшийся цветок дает все основания рассказчику перейти к сути любовного чувства: «Любовь – это самый непроизвольный, а потому самый искренний и обширный диапазон жизненных сил индивидуума, начиная от вас и до этого прелестного кактуса, который теперь в этом диапазоне».
Читая стихи Фета, постоянно ощущаешь себя в этой зоне цветения жизни, в «самом искреннем и обширном диапазоне жизненных сил» человека. В этой зоне практически нет «мертвых отходов», которыми сопровождается, по мысли Мераба Мамардашвили, всякая душевная жизнь. Уходить от Фета всегда трудно, как трудно возвращаться от обретенной подлинности жизни к ее мнимостям. Но уходишь всегда немного другим, «обновленным». Истинная поэзия существенным образом влияет на нашу повседневную жизнь, вооружая нас особо тонкой и совершенной оптикой. Но не только. Она смягчает наши нравы, очеловечивает нас, пусть это и звучит слишком пафосно для нашего прагматичного века.
Возможно, жизнь Фета – именно тот уникальный случай, когда внешне организованное пространство совпало с тропинками «внутреннего сада», если воспользоваться выражением Мераба Мамардашвили. «Что такое русская дворянская усадьба с точки зрения духовно-эстетической? – вопрошает А.Е. Тархов. – Это – «дом» и «сад», устроенные на лоне природы: когда «человеческое» едино с «природным» в глубочайшей органичности роста, цветения и обновления, а «природное» не дичится облагораживающего культурного возделывания человеком; когда поэзия родной природы развивает душу рука об руку с красотой изящных искусств, а под крышей усадебного дома не иссякает особая лирика домашнего быта, живущего в смене деятельного труда и праздничного веселья, радостной любви и чистого созерцания. … Усадьба – это «идеальный мир природы, жизни и искусства».
Жизнь Фета – единственный в своем роде пример синтеза лирического творчества, эстетических и экономических штудий, земледельческой деятельности под единой «крышей» эстетики. Искусство Фета не было связано напрямую с реальными событиями современной русской жизни, но оно не витало над нею в безвоздушном пространстве, а было укоренено в русской почве и питалось ее живительными соками.
Владимир ЧЕРЕДНИЧЕНКО
|
