«Только поверхностные люди не судят по внешности», – говорил Оскар Уйальд. Не хочется прослыть поверхностным человеком, да и потом – любое знакомство, действительно, начинается именно с внешнего впечатления. Общение с переводчиком, поэтом, музыкантом, автором книги переводов и стихотворений «Остановившееся время» Иринэ Гочашвили – тот нечастый случай, когда очарование первой встречи впоследствии не ослабевает, а только лишь усиливается, и ты проникаешься все большей симпатией к прелестному артистизму, эрудированности, глубине и четкости суждений, мягкому юмору этого человека. У Иринэ удивительная родословная, а в ее судьбе много как счастливого, так и трагического. Поговорить было о чем – и мы поговорили. А начали, конечно, с темы Цхинвали – самой любимой и самой болезненной для нашей собеседницы.
– Мое детство прошло в Цхинвали. Это был замечательный маленький многонациональный город. Цхинвальцев связывали совершенно особые отношения – закрывать двери в домах было не принято, все были соседями, родственниками или друзьями, все друг друга прекрасно знали. Каждый уголок города моего детства для меня незабываем. Вместе с Цхинвали я потеряла свое огромное счастье. На родине – в Грузии – я потеряла мою малую родину – Цхинвали… Я с огромным удовольствием вернулась бы в родной город. Мечтаю об этом.
– У вас интересная родословная.
– Именно так, мне очень повезло. Во мне течет осетинская, грузинская и русская кровь. Моя бабушка по материнской линии Кристина Тедиашвили была заслуженным врачом Грузии, главным педиатром тогдашней Юго-Осетинской автономной области. В 50-е годы, когда в республике появилась холера, в инфекционной больнице не хватало коек. Бабушка поставила восемь коек в самой большой комнате собственной квартиры и разместила там заболевших детей... Она служила своему делу до самого конца, и ее домашний адрес – улица Гогебашвили, дом 5 – знал весь город. Помню, она всегда была готова к вызову, и в любое время дня и ночи, в любую погоду отправлялась к пациенту. Зачастую – пешком. Грузинка, она прекрасно знала осетинский язык. Кстати, она была еще и замечательной пианисткой.
Бабушка очень хотела, чтобы я стала врачом, но по ее стопам пошла моя тетя, мамина сестра Ия Давитая. Она главный неонатолог Тбилиси, заслуженный врач Грузии, доктор медицины, президент профессиональной Ассоциации перинатологов и неонатологов Грузии, вице-президент Ассоциации женщин-врачей Грузии.
Дедушка, Владимир Хетагуров – выдающийся танцовщик, хореограф, педагог, заслуженный артист Грузии. Он во многом стал первопроходцем: был одним из первых постановщиков и исполнителей осетинских танцев на профессиональной сцене, одним из основателей Юго-Осетинского театра, одним из основателей ансамбля Сухишвили-Рамишвили. Вместе с Илико Сухишвили участвовал в гастролях кавказских хореографов и танцовщиков в Лондоне, и Илико потом рассказывал, что «Володя с ума сводил англичан, и не зря английская королева-мать вручила ему золотую медаль».
Дом бабушки и дедушки был культурным центром Цхинвали. Сколько замечательных людей приходили к ним в гости! Здесь беседовали о музыке, литературе, театре. На балконе нашего дома композитор Виктор Долидзе написал увертюру к своей опере «Кето и Котэ».
– Ваши родители – не менее знаменитые люди.
– Говорить о родителях как-то неловко. Естественно, для каждого человека его папа и мама – особенные, самые красивые и талантливые. Но я дам себе право рассказать о моих родителях с гордостью.
Моя мама, Мзия Хетагури – поэт, переводчик, драматург, актриса. Между прочим, ей было всего 12 лет, когда Иосиф Гришашвили сказал: «Эта девочка – поэт». Мама была актрисой Цхинвальского театра, но все время писала. Благодаря ей я попала в писательскую среду. Она уникальный, очень сложный, многогранный человек. Таких людей непросто понять, принять. Их надо любить и прощать. У нее безупречный вкус. Она прекрасный редактор, и многих поставила на литературную стезю.
Папа, Джемал Гочашвили – народный артист Грузии. Был ведущим актером Цхинвальского театра имени Коста Хетагурова. Когда Сократа в исполнении папы увидели приехавшие в Цхинвали представители театра Марджанишвили, сразу же пригласили его в свой театр. Папа отказался. Он был невероятным патриотом своего театра и остался служить там до конца. Вы, наверное, знаете, что вот уже почти 30 лет театр находится в изгнании – в 1991 году, в разгар грузино-осетинского конфликта, Цхинвальский театр вынужденно переместился в Тбилиси. Сегодня он носит имя Иванэ Мачабели.
Папа и мама учились в первой школе Цхинвали и вместе участвовали в драматическом кружке, основанном директором школы – знаменитым педагогом и общественным деятелем Вахтангом Касрадзе. Кстати, более двадцати членов этого драматического кружка стали профессиональными актерами.
Я закулисный ребенок, и театр для меня – святое место. Больше всего в театре я любила и люблю не премьеры, а репетиции, читку за столом. Забегая вперед, скажу, что мне довелось служить ассистентом режиссера в Цхинвальском театре. Я работала с Лери Паксашвили, Гогой Габелая, Торнике Марджанишвили… Этот театр по-прежнему в моем сердце. Он держит высокую планку в искусстве, успешно гастролирует, участвует в фестивалях и один раз в месяц играет в Малом зале Театра Руставели.
До четвертого класса я училась в Цхинвали, а потом успешно сдала экзамены и поступила в музыкальную десятилетку для одаренных детей имени Палиашвили при Тбилисской консерватории, где занималась по классу скрипки профессора Серго Шанидзе. У меня была прекрасная скрипка – Гварнери, бабушка приобрела ее по счастливому случаю.
– И кем же вы собирались стать? Врачом, актрисой, скрипачкой?
– Игра на скрипке доставляла мне огромное наслаждение. Но я мечтала стать актрисой. И чуть было не попала в кино – на главную роль. В самом начале 1980-х меня, школьницу, пригласили на пробы в картину «Серафита». Я отнеслась к этому очень серьезно. Видимо, занятия скрипкой, которые требуют необыкновенной усидчивости, и участие в концертах, где со сцены громко произносят твое имя, а потом ты выходишь и играешь у всех на виду, выработали во мне огромную ответственность. Я отправилась к маме, и она дала мне книгу, в которой был опубликован небольшой рассказ о Серафите. Я узнала, что в 1940 году в Армази обнаружили ее могилу с эпитафией – знаменитую армазскую билингву: «Я, Серафита, дочь Зеваха, горе тебе, которая была молодая, и столь хорошая и красивая была, что никто не был ей подобен по красоте, и умерла 21 году (жизни)». Я очень вжилась в ее судьбу и была совершенно уверена, что меня утвердят. Но – раздался телефонный звонок, и мне сообщили, что на роль взяли другую девушку. Я так расстроилась, что у меня подскочила температура – до сорока. Теперь я очень хорошо понимаю переживания актеров, которые не получили желанной роли! Прошло время, фильм вышел на экран, и мы с подругой пошли на просмотр в Дом кино. Я добрый человек, но, должна признаться, позлорадствовала – картина не получилась... А потом произошло вот что. Мама лежала в больнице, и я пришла ее навестить. Сижу в палате, и вдруг в коридоре раздается какой-то шум. Смотрю – камеры, осветительные приборы! Оказалось – снимают кино. Я не обратила на это никакого внимания, потому что твердо решила, что кино меня больше не интересует. Вдруг в палату заглядывает женщина, видит маму и восклицает: «Ой, Мзия! Что ты здесь делаешь?» – «Что я могу делать в больнице? Болею. А ты?» – «У меня съемки. Вот подбираю медсестру для сцены, но никто не подходит… А это кто?» – «Иринэ, моя дочь» – «Отлично! Ну-ка, пойдем со мной!». Это была кинорежиссер Лиана Элиава, которая снимала картину «Начало пути». Перед камерой я почувствовала себя, как рыба в воде. И мне было очень интересно. Тем более такие звезды стояли рядом – Марика Джанашия, Мака Махарадзе, Тенгиз Арчвадзе, Берта Хапава… Я никому не сказала, что снялась в кино. Да и о чем было рассказывать – это же не главная роль. И что вы думаете? Картину привезли в Цхинвали, и папа со своими друзьями пошел ее смотреть. Увидел меня на экране, и так разволновался, что ему стало плохо. Он вызвал меня к себе на разговор. «Ну, и что ты собираешься делать?» – «Хочу поступать в театральный». И тут папа задал мне вопрос, который, думаю, каждый родитель должен задать ребенку, который собрался стать артистом: «Ты уверена, что будешь лучшей?» Я задумалась... «Все ясно! – заключил папа. – Если бы ты была уверена в себе, ты бы не задумалась. А без уверенности в этой профессии делать нечего. Ты любишь театр, знаешь его, чувствуешь. Пусть так и остается. Продолжай заниматься музыкой».
– Но вы не пошли по музыкальной линии, а поступили в Литературный институт имени Горького в Москве. Почему?
– В Цхинвали любой ребенок сразу же становился полиглотом, все говорили на трех языках – осетинском, грузинском и русском. Это было обычное дело. Мне русский язык давался особенно легко. И наступил тот счастливый день, когда в Тбилиси в очередной раз приехала Анаида Николаевна Беставашвили. Мы были знакомы – она знала меня как талантливую девочку, приходила на мои концерты. Она искала молодых людей, которых можно было бы обучать переводческому делу, беседовала со мной о литературе, задавала разные вопросы, и я даже спросила у мамы, не экзаменует ли она меня? Эти беседы действительно оказались своего рода экзаменом, после которого Анаида Николаевна и дала мне совет – поступать в Литературный институт.
– После стольких лет упорных занятий вы отказались от скрипки?
– Музыкант, как и актер, зависимая профессия. Надо было сделать выбор. Москва, простор, Анаида Николаевна… Конечно, Литинститут победил!
– Вступительные экзамены сдали легко?
– Французский, русский, русская литература меня не пугали. А вот история – на русском языке… Но я готовилась целый месяц, прошла весь предмет по-русски, сдала и поступила! И началась моя московская жизнь – замечательная, очень интересная! Знаете, если бы я не поехала в Москву, то никогда бы не познакомилась со многими кавказцами – адыгейцы, абхазы, чеченцы, ингуши, дагестанцы, а еще – студенты из Болгарии, Коста-Рики, Финляндии и даже из Эфиопии! А вот грузин в Литинституте тогда училось мало.
– Кто, например?
– Дима Мониава – он был младше на два курса. Замечательный поэт, прекрасный человек, умница!
– Кого из педагогов вспоминаете с благодарностью?
– В первую очередь и всегда – Анаиду Беставашвили. Она не только профессионал высочайшего класса, но и необыкновенный человек. Мы называли ее «мама Ида», она была нашим учителем, покровителем и защитником, оазисом тепла в холодной Москве.
Как не вспомнить выдающегося поэта и переводчика Льва Озерова? А Владимира Смирнова, который читал нам курс русской литературы? А Мариэтту Чудакову – легендарного булгаковеда? У нас был предмет, который назывался «текущая советская литература». Нам пришлось штудировать даже «Цемент» Гладкова – а это, я вам скажу, посложнее «Капитала»! А потом к нам пришла Мариэтта Омаровна, и мы, как заговорщики, слушали ее лекции на совершенно другие темы, не имеющие отношения к советской литературе. Мы изучали Булгакова, Набокова, занимались настоящей литературой, творчеством.
– Расскажите о ваших московских впечатлениях.
– О, это театры, выставки, музеи, кино! Я побывала везде – Большой театр, Малый театр, Ленком, театр Пушкина, театр Маяковского, театр «Ромэн», консерватория… И вот парадокс – триумф Сухумского театра я наблюдала не в Грузии, а в Москве, на сцене театра имени Пушкина. Вы представить себе не можете, какой это был успех! Они почти затмили театр Руставели, который в то же время играл в Малом театре. Вся Москва говорила о Сухумском театре. Главным режиссером тогда был Гоги Кавтарадзе. Его спектакль «Венецианский купец» стал для меня открытием, потрясением. Он совершенно отличается от постановки Стуруа. Вы сами знаете, Стуруа любит намеки, неоднозначность. А Кавтарадзе ставил ясно, четко, понятно.
Я никогда не забуду закрытый показ фильма «Покаяние» в ЦДЛ. Мама отдала мне свою членскую книжку Союза писателей СССР, благодаря чему я и попала на показ. Закадровый текст – вживую – читал Михаил Квливидзе. Вообще, у него был бархатный приятный голос, но он настолько сопереживал происходящему на экране, что голос дрожал и срывался. Фильм шел около трех часов. У меня было место, но я его уступила пожилой русской женщине, которая, как потом выяснилось, сама пережила все то, о чем шла речь в фильме. Я простояла на ногах все три часа. И даже не почувствовала усталости – настолько велик был шок. Когда показ закончился, минут пять в зале стояла полная тишина. А потом разразились невероятные овации.
Еще одно потрясение моей московской жизни – знакомство с Фазилем Искандером и Андреем Битовым, которое состоялось, конечно, благодаря Анаиде Николаевне. Фазиль Их беседы я слушала с упоением. Где бы еще мне довелось послушать подобные «лекции»? А вскоре я начала переводить Битова. Работалось с ним очень легко! Он даже шел на компромиссы – разрешал разбивать одно предложение на несколько, чтобы грузинский читатель не потерял авторскую мысль. У Битова длинные, бесконечные предложения – по-русски это звучит прекрасно, но грузинский язык подобное не всегда выносит.
– Работа переводчика – дело неблагодарное…
– Да, мы тянем очень тяжелую лямку, и наш труд не ценится по достоинству. Поэтому Пушкин называл переводчиков «почтовыми лошадьми просвещения». Не знаю, каждый ли грузин прочитал «Витязя в тигровой шкуре» целиком. А мы изучили не только оригинал, но и все пять полных переводов на русский язык – Бальмонта, Петренко, Нуцубидзе, Цагарели и Заболоцкого. Николай Заболоцкий – великий переводчик великого Шота Руставели. Вы читаете первые строки, и вы уже там – в руставелевском мире…
– Во время вашего студенчества грянуло 9 апреля…
– Да… 6 апреля я успешно защитила диплом на тему «Русские поэты о Грузии». Мы с Анаидой Николаевной строили планы, предполагали, что я поступлю в аспирантуру, продолжу научную работу… Ничего этого не случилось. 9 апреля произошло то, что произошло. Жестокая ирония судьбы. Очень многие в России не верили в происшедшее – не может быть, чтобы этот солнечный народ избивали лопатками! Не верили! Даже писатели не верили! Помню, наш лектор по истории, которая очень хорошо ко мне относилась, сказала: «Только не надо говорить, что вас русские били!» А я ответила: «История покажет, кто кого бил». Знаете, такой ответ в то время был своего рода геройством.
В те дни я сдавала экзамен по научному коммунизму. И наш грозный лектор Мальков, которого мы боялись, как огня, не задал мне ни одного вопроса – сразу поставил оценку.
Мне пришлось вернуться в Тбилиси – все рухнуло, перемешалось, отношения с Россией разладились… Моя книга «Остановившееся время» должна была выйти в издательстве «Мерани» в 1989 году под другим названием. Но она увидела свет лишь 25 лет спустя. Ее редактором стала Марина Тектуманидзе, которой я очень благодарна.
А в 1991 году погиб мой муж Лаша Церетели. Он был военным, гвардии майором, служил в Национальной гвардии. Помню наш последний разговор и его слова: «Я в грузин стрелять не буду»… Дочке было тогда год и восемь месяцев. Она не помнит своего отца… В моей жизни наступила пауза, и я на долгие годы просто выпала из жизни – закрылась в себе, не появлялась в обществе, занималась ребенком. А когда «вернулась» – это был уже совсем другой мир. Нужное время и нужное место, где мне надо было оказаться, я пропустила. Все было занято. И название моей книги – «Остановившееся время» – не случайно. Я сама остановила для себя время.
– Что вас больше всего огорчает в этом, как вы говорите, «совсем другом мире»?
– Для меня абсолютно неприемлемо, когда творческие люди уходят в политику. Не приемлю, когда такими прославленными учебными заведениями, как Консерватория, Академия художеств или Театральный институт руководят люди, назначенные по партийным спискам. Должность становится для них трамплином в политику. Мы видим много таких примеров. И у меня есть огромное желание, возможно, утопическое, чтобы министр культуры, министр образования, министр здравоохранения или ректор вуза не были зависимы от партийных списков. Необходимо, чтобы эти должности занимали профессионалы, пришедшие из соответствующей сферы, с серьезным опытом работы именно в этой сфере, которые могли бы одинаково внимательно беседовать как с представителями позиции, так и оппозиции, выслушивать и учитывать предложения и рекомендации каждой из сторон. В противном случае власти сами станут апологетами того, с чем пытаются бороться. Таково мое пожелание как избирателя.
– Из чего складывается ваша сегодняшняя жизнь?
– Воспитываю внучку. Помогаю маме в ее литературной деятельности. Общаюсь с аудиторией: меня приглашают на телевидение, радио. Публикуюсь. Выступаю. Но мне бы хотелось, чтобы моя практика, мой опыт нашли определенное рабочее применение в литературном процессе. Мне очень этого не достает. Когда-то я остановила свое время, и поезд ушел без меня…
– Но этот поезд был в огне, как поет Борис Гребенщиков. Может быть, вы поступили правильно.
– Может быть… Сейчас я занимаюсь и редакторской деятельностью. Эка Бакрадзе, очень хороший поэт из Хашури, переводит на грузинский язык стихотворения Анны Ахматовой. Я помогаю ей как редактор и, кроме того, перевожу на грузинский язык воспоминания современников об Ахматовой. А еще на моем письменном столе лежат «Блоха» и «Леди Макбет» Лескова и «Натали» Бунина – намереваюсь их перевести. Помню, этот бунинский рассказ еще в юности зацепил меня фразой: «Вот они сейчас войдут во всей своей утренней свежести, увидят меня, мою грузинскую красоту…».
Нина Шадури
|
