Окончание. Начало см. в N4
Поездом отправились в Новороссийск. Доложил Ильницкому о прибытии, о жизни в Керчи, о путешествии через Тамань. ГАС перебазировался со Стандарта на окраину Новороссийска. Разместился в постройках большого некогда совхоза. Мне пришлось найти квартиру в полутора километров от расположения части. Это одинокая хата, стоящая у дороги, с низкими потолками, крытая соломой. Типичная украинская, да и хозяйка – «щирая» украинка. Кругом расстилалось поле, и что хорошо, ночью можно было спать, не опасаясь налетов. А налетал немец почти каждую ночь и только к утру прекращал. Бомбил порт и военные объекты. Все, кто жил при части, по сигналу воздушной тревоги должны были находиться в своих хранилищах и подразделениях с тем, чтобы быть готовыми ликвидировать возможные пожары и повреждения.
В начале мая 1942 года немцы предприняли большое наступление на Акмокайские позиции, прорвали фронт, который защищали две не особенно боеспособные армии.
К 15-му мая все было кончено. Крымфронт перестал существовать. Отступавшие войска кинулись к переправе, и здесь, в Ени-Кале, разыгрывались трагические события. Заградительные отряды из пограничников и войск НКВД расстреливали своих же людей, особенно командиров, которые растеряли свои подразделения или же бросили их. Словом, было паническое бегство!
Плавсредств не было, и люди спасались на лодках, которые вследствие перегрузки часто опрокидывались. В бойцов, которые пытались влезть в переполненные лодки, стреляли, били по рукам.
Находились смельчаки, которые ухитрялись переправляться через пролив на подручных средствах: досках, камерах и т.д. Но, говорят, мало кто достиг берегов Кавказа, так как в проливе слишком большое течение, и там люди находили свой конец.
Представляю, какие богатые трофеи достались немцам. Я вспоминаю, когда мы высадились первый раз в Крыму, весь берег был усеян нашими противогазами без чехлов. Это отступающие освобождались от ненужных, по их мнению, тяжестей, чехлы же они использовали как сумки. В дальнейшем, при отступлении немцев, они так же бросали в первую очередь свои противогазы в металлических, цилиндрических футлярах. Так что психология людей, подверженных панике, одинакова.
Вспоминаю также, как нам пришлось снабжать нашу бомбардировочную авиацию бомбами из складов, размещенных в казематах Керченской крепости. Кстати, сама крепость была построена на высоком берегу Черного моря и главенствовала над акваторией входа в Керченский пролив. Построена она была еще во время царствования Екатерины II. Вокруг ров, вал, крепкие кирпичные стены, двое ворот с прочными, обитыми железом полотнищами. Внутри обширные подземные казематы, забитые нашими бомбами разных калибров, и при первом отступлении наших войск в сентябре 1941 года они нетронутыми были оставлены немцам, и такими же нетронутыми немцы оставили их нам, когда мы высадились в декабре. Местные жители рассказывали: «Немцы подозревали, что склады заминированы, и боялись даже показываться в крепости». Недалеко от крепости был еще склад авиабомб. Это были тонные махины, и наши при отступлении подорвали их. Взрывом они были разбросаны, и у них были повреждены стабилизаторы. Так что мнение – боеприпасы при взрыве сдетонируют, сомнительно! Наверное, при вторичном нашем отступлении эти бомбы еще раз достались немцам, а в 1943 году снова вернулись к нам.
Заканчивая повествование о Крымской эпопее, хочу отметить: нам повезло. Задержись еще на неделю в Керчи, неизвестно, где мы были бы сейчас.
Из-за частых и ожесточенных бомбардировок Новороссийска командование ГАСа решило часть людей и материальных средств перебросить в станицу Абинскую. Это километров 60 в сторону Краснодара. Выезжая часто в город и в порт, я видел, как много разрушений произвели массированные налеты фашистов. Во время налетов погибло много мирных жителей. Город почти опустел, многие эвакуировались. Наблюдал страшную картину сейчас же после бомбежки. Проходя по разбитым улицам города, видел неубранные трупы. На выезде из Новороссийска стояла мельница, перед ней высокие деревья. Смотрю, на ветках что-то висит. Подхожу ближе. О ужас...! Висят части человеческого тела.
Крымфронта нет. Создан Северо-Кавказский фронт. Наш ГАС очутился на переднем крае. В начале июня 1942 года мы перебазировались за Армавир, в станицу Коноковскую. Это Кубанская глубинка. Тихая станица с широченными улицами (впрочем, как и все улицы в станицах Северного Кавказа. Это говорит о том, что в период расселения казаков, еще при Екатерине II, земли было много, и ее не жалели). Можно было купить и молока вдоволь, и яичек у местных жителей. Вечером под гармошку наши офицеры и бойцы устраивали танцы с молодыми казачками. Наступило лето. В садах поспела клубника. Лакомились ею. Наши склады боеприпасов были расположены в станичных садах.
Но не пришлось пожить мирной жизнью в тихой станице. То и дело приходилось бывать в командировках в Краснодаре, Армавире, а в конце месяца пришлось переехать в Краснодар, где был сформирован филиал ГАСа. Здесь я выполнял обязанности начальника учетно-оперативного отдела. Наша задача: прием имущества, прибывающего из тыла на самолетах, и снабжение авиачастей, базирующихся на аэродромах вокруг Краснодара. Стоим на военном аэродроме, живем в зданиях, где помещались персонал аэропорта и военно-авиационное училище. Хранилища располагались в ангарах.
Рядом с аэродромом колхозные сады и бахчи. Июль, август – время арбузов и дынь. Уж здесь мы насладились ими вдоволь! В особенности хороши были дыни «Колхозница». Но и здесь не было спокойствия от немцев. Город они не бомбили, но на аэродром налетали часто.
Как-то днем, в жару, прилег я под вагоном в тени и задремал, проснулся от взрыва, осмотрелся, а ангар, где хранилось наше имущество, наполовину разрушен. К счастью, не вспыхнул пожар, разрушено было только здание, имущество не пострадало. Ранен один боец.
Краснодар жил в это время какой-то притихшей жизнью. Как-будто в ожидании чего-то неотвратимого. Немцы были в Крыму и под Ростовом. Последние события в Керчи потрясли не только армию, но и все население Кубани.
Лето – время, когда немецкая армия активизирует свои действия. В иное время года при нашем в то время бездорожье их технике было просто не пройти. Техникой же они превосходили нас. Каждой ночью с нашего аэродрома поднимаются многомоторные, но тихоходные «ТБ-3», груженные боеприпасами, амуницией и продовольствием для осажденного Севастополя и крымских партизан. «ТБ-3» – это летающая мишень для «Мессершмиттов», ночь – их время.
После захвата Керченского полуострова фашисты сосредоточили все свои силы против сопротивляющегося Севастополя. В начале 1942 года Севастополь был оставлен нашими войсками, а в конце июля враг захватил Ростов, и танковые армии его безудержно покатились степными дорогами Сальска в обход Тихорецка, Армавира прямо на Ставрополь и МинВоды.
Враг захватил всю Кубань. Мы сидели на Краснодарском аэродроме. Летчики, вылетающие на боевые задания, приносят неутешительные вести. Колоссальный прорыв врага, стремительное продвижение его в сторону Минеральных Вод. На пути немцев наших войск нет. Жара и сухая погода превратили северокавказскую глину в пыль. Из-за облаков пыли невозможно разобрать, где наши, где немцы, – говорят летчики. Наш начальник филиала, техник-лейтенант Пхакадзе в панике.
Прилетает «Дуглас» из Москвы или с Урала. Привозит запчасти к самолетам. Летчик вызывает наших людей и говорит: «Вот вам груз, вот и накладная. Распишитесь в получении, через 10 минут я должен лететь обратно». А груз – насыпью, без упаковки и бирок. Начальники хранилищ, офицеры хотя технически грамотны, но не всегда могут разобраться, что за деталь и к какому она самолету. Были самолеты в начале войны одни, в процессе войны конструировались, строились и принимались на вооружение новые, более совершенные. На смену «И-16», «Чайкам» пришли «Лаги», «Илы», «Миги» и другие.
«Дугласы» все больше подбрасывали авиазапчасти, а приемные акты по вышеуказанным причинам не оформлялись. Все они кучей лежали в ангаре. О точном их учете не могло быть и речи. Приезжавшие за запчастями подходили к этим кучам и брали, что им было надо, подчас они и сами толком не разбирались во взятых деталях. Пхакадзе на мои доклады говорил, что  разберется в этом хаосе, а сам на «полуторке» с шофером уезжал в город. И так каждый день!
Приезжает как-то раз из города очень рано, примерно через час после выезда, бледный и сообщает: «Тихорецкая и Кавказская заняты немцами». 7-е авиаремонтные мастерские передвижные, размещенные в специальном железнодорожном составе, базировавшиеся на Краснодарском аэродроме, с первыми сообщениями о прорыве немцев выехали в сторону станицы Кавказская, но вернулись, так как последняя уже была занята немцами. Не сегодня-завтра нужно было ждать их в Краснодаре. Единственный путь по железной дороге остался в Новороссийск. Пхакадзе поднял всех людей упаковывать имущество и эвакуироваться по железной дороге. Выехали мы с ним на станцию Краснодар-II добывать вагоны. Там уже почти паника. Железнодорожники нервничают. Беспрерывным потоком идут поезда со стороны Тихорецкой и Кавказской. А дальше куда? В Новороссийск? Но там тупик! Даст ли немец спокойно эвакуировать этот поток эшелонов?! С трудом достали пять вагонов. К вечеру все погрузили. Встал вопрос, кто поедет с вагонами?
Пхакадзе, Гогуа, Васин и приближенные к ним решают ехать на автомашине через Усть-Лабинскую, Майкоп в Туапсе, а мне поручают ехать с вагонами по железной дороге в Новороссийск. Дают двух бойцов. Надо было посмотреть на почти плачущую физиономию Пхакадзе, когда он уговаривал ехать с вагонами Гогуа и Васина, на чьей ответственности было имущество. Вот здесь нужно было проявить благородство души, патриотизм и долг, скрепленные присягой. Начальник сам должен ехать с имуществом, которое ему поручило государство, и тем самым подбадривать своих подчиненных. Как раз этого сейчас и не было. Тут проявился эгоизм, граничащий с трусостью. Дело дошло до того, что во время этих уговоров со стороны Пхакадзе, Васин достал пистолет, подтверждая свои доводы не ехать в Новороссийск. Видя все это, я сказал: «Ладно, поеду я, но за имущество не отвечаю и ни на каких документах в приемке его не расписываюсь». Вся ответственность за имущество таким образом лежит на поспешно убравшихся Пхакадзе, Гогуа и Васине. Сели они на «полуторку» и уехали. Я с бойцами остался у вагонов. Ночью нас с Краснодара-II перебросили на Краснодар-I. Утром сформировали состав, прицепили паровоз. Ждем отправления в Новороссийск. С севера доносится артиллерийская канонада, видимо, бои идут в 15-20 км от города. В ожидании отправления прошелся в сторону паровоза. Окликнул машиниста – молчание. Поднялся на паровоз – людей нет. Паровоз в горячем состоянии, на манометре 8 атмосфер. Обошел локомотив со всех сторон – никого нет, прошелся вдоль состава, нет и кондукторской бригады. Пошел на станцию. В помещении дежурного всего один человек.
Спрашиваю: «Когда отправится стоящий на путях состав?»
– Не с кем отправлять, нет паровозной бригады. Все эвакуировались!
В это время входят двое с сундучками, видимо, машинисты, и заявляют: «Нам приказано отправиться в Новороссийск, в эвакуацию».
– А вы машинисты? – спрашивает дежурный.
– Да!
– Так вот, лейтенант, – обращается дежурный ко мне, – покажите товарищам готовый к отправлению эшелон, а я тем временем заготовлю маршрут, запрошу перегон и выпишу путевку.
Машинисты не против повести состав, но без обер-кондуктора ехать не могут, но тут нашелся и обер, собравшийся в эвакуацию. Бригада проверила паровоз, опробовала тормоза, обер сходил за путевкой, и мы отправились. До Новороссийска. Это был тернистый путь! Налеты сопровождали нас в течение суток. Немцы не давали нам покоя, на станциях подолгу стояли. В особенности много пришлось перетерпеть на станции Тоннельная. Здесь стоял бронепоезд и закрывал перегон. За ним охотились немецкие самолеты. Бронепоезд отбивал атаки самолетов и в самый разгар налетов входил в тоннель, укрываясь от бомб.
Ночью нас пропустили в Гайдук, первую станцию от Новороссийска. Здесь простояли целый день, и только к вечеру попали в парк «А», распределительную станцию. Отсюда железнодорожные пути расходятся по всем пристаням Новороссийска и многочисленным предприятиям. Все пути в парке забиты, а составы идут и идут. Уже принимать некуда, и поезда стоят в одну нитку на перегоне в сторону Гайдука. Здесь же скопилось много эвакуированных гражданских лиц, в основном ответственные работники советских, партийных учреждений и предприятий. Располагались они здесь же, в парке.
Прошел я на каботажную пристань, к которой обычно пришвартовываются пассажирские суда внутрисоюзных линий. Нужно сказать, что в Новороссийске несколько пристаней, имеющих свои специфические и специальные назначения: импортная, лесная, каботажная, хлебная и другие. На каботажной пристани «Вавилонское столпотворение». Стоит пароход, грузятся в основном войсковые части, штабные и тыловые учреждения. Каждый командир старается погрузить свое имущество и своих людей. Ежеминутно  вспыхивают ссоры, доходящие чуть ли не до применения оружия.
Подумал, разве здесь есть возможность эвакуации и погрузки моих вагонов, которые стоят в трех километрах от пристани на забитых другими вагонами путях? Зашел к коменданту порта. Он меня и слушать не стал.
– Вы видите, что здесь творится?! Люди озверели и готовы друг друга перестрелять.
Постоял я, посмотрел на эти драматические события и полный мрачных мыслей дождался, когда этот пароход отвалил в наступивших сумерках. Уже в последнюю минуту, когда сходни были убраны, гражданские люди прыгали через борт и висели гроздями на снастях.
Видел здесь своего бывшего сослуживца по ГАСу лейтенанта Образцова. Он был переведен от нас в другую часть. С улыбкой на лице крикнул мне:
– Уезжаем из этого ада, завтра будем в одном из портов Кавказа!
А завтра распространился слух, что пароход этот был торпедирован недалеко от Новороссийска. Так и не попал он в один из портов Кавказа.
Вернулся я в парк «А» к своим вагонам, усталый и голодный, с чувством безысходности. Солдаты мои ужинают в обществе гражданских лиц. Присел у костра, погрузившись в свои думы. Положение катастрофическое, хотя я и не отвечаю за имущество, его надо спасать. Но как? Мысли грызли мозг и душу. Один из моих бойцов Чертов организовал мне ужин – притащил целый окорок и пожарное ведро водки.
– Откуда это? – спрашиваю.
– Здесь, товарищ лейтенант, стоит вагон – холодильник, груженный окороками и копченостями. А рядом платформа с бочками водки. Жители близлежащих домов пронюхали про этот груз и начали растаскивать. Так мы это дело прекратили. А это отобрали и оставили себе. Вагоны закрыли и сейчас держим глаз за ними.
Пошел я, проверил. В самом деле, вагоны закрыты. Отрезали мне хороший ломоть ветчины, налили алюминиевую кружку «Московской». Нет, не лезет в горло! Отхлебнул глоток водки и пошел спать в вагон. Благо, в одном из вагонов были погружены парашюты. Готовая постель. Лежу, а мысли не оставляют меня. В наших вагонах ценнейшее авиационное имущество, а ведь в стоящих рядом вагонах, наверное, не менее ценный груз и продовольствие. Когда и как его эвакуируют? Новороссийск – железнодорожный тупик. Значит, морем? Но где плавсредства? А о сухопутной вывозке и говорить не приходится! Наутро встал и пошел в сторону Гайдука, там был аэродром, где базировалась морская авиация. Мысль такая: «Может быть, сдам им часть имущества?» Разыскал начтеха. Рассказал о нашем положении.
– Дорогой лейтенант, очень сочувствую, но мы сами не знаем, как будем поднимать наше имущество, а уже получили приказ о перебазировании.
Так я и ушел ни с чем.
В парке «А» подходит ко мне один из гражданских. Представляется зав. районным отделением Госбанка и говорит:
– Слышал, вы собираетесь выехать в Туапсе. Заберите меня. Я налегке, только два чемодана. В случае благополучного путешествия – 30 тысяч рублей ваши.
– Кто вам сказал, что мы едем в Туапсе? И на чем мы должны ехать? У нас нет машины. Вы видите, какое создалось положение? Нам придется сдать свое имущество и уйти в горы партизанить.
Подумал, а ведь эти два чемодана, должно быть, набиты денежными купюрами. 30 000 для него пустяки.
Отправился на пристань. Там тоже грузились пароходы. Может быть, уговорю тамошнего коменданта порта принять мои вагоны к эвакуации. Но там тоже творится своего рода ад.
Столпотворение людей, грузов, крики, шум, иногда слышится стрельба. Грузится железнодорожная авиамастерская, та, что не могла прорваться через станицу Кавказскую. В панике срываются с места станки, выносится без всякой осторожности дорогостоящее оборудование, ломаются и калечатся вагоны. Здесь на мои глазах произошел трагический случай. Комиссар авиамастерских застрелил Гусева, отказавшегося выполнить приказ: сопровождать груз мастерских на пароходе. С Гусевым мы работали в тресте «Чай-Грузия». Я не стал в этом хаосе искать коменданта – бессмысленно.
Солнце уже садилось, когда подали сигнал воздушной тревоги. Не успели люди опомниться, как из-за гор, окружающих Новороссийск, показались немецкие самолеты. Взглянув на небо, я увидел самолетов 20, идущих прямо на пристань. Люди разбежались. Послышался свист бомб, я лег в ближайшую канаву. На дне была вода. Нет, думаю, не годится лежать в воде. Поднялся и перебежал под стену какого-то сарая. В этом время начались взрывы. Сколько это продолжалось – не помню, только открыв глаза, увидел огонь цвета зрелого арбуза и больше ничего. Кругом тишина. Ну, думаю: «Все, наверное, меня разорвало на части, как тех людей, чьи останки висели на деревьях возле мельницы. Голова же, отделенная от туловища, будет еще несколько мгновений выполнять свои функции, то есть соображать». Мне вспомнился в тот момент эпизод, о котором я прочел еще до войны в книге, где описывалась сцена гильотинирования человека, который смотрел на одного из окружавших эшафот и после того, как голова скатилась. Попытался шевельнуть руками и ногами. Вроде бы они на месте. Стараюсь освободиться от тяжести, навалившейся на меня. На мне лежал убитый боец, старшина авиамастерских. Он был ранен в спину. Вся гимнастерка его была в крови.
Голова гудит, плохо слышу. Горит трофейный «Мессершмитт», который должны были забрать с собой авиамастерские. На  территории цементного завода «Пролетарий» был расположен медсанбат, куда пострадавших и отправили. Пролежал я там до ночи. Голова успокоилась, и слух тоже стал постепенно возвращаться. Вернулся в парк «А». Мои бойцы ахнули, не узнали меня. Во-первых, весь в грязи, а во-вторых, изменился внешне: похудел и постарел. Таковы результаты контузии.
Бомбардировки города и порта с воздуха участились и ужесточились. Немецкие самолеты буквально висели над городом и днем, и ночью. Особенно бомбили порт. Эвакуация людей и имущества в основном производилась морским путем.
Принимаю решение. Коль скоро немец еще не перерезал шоссе на Туапсе, оставить одного бойца с имуществом, а самому со вторым – Федяниным отправиться пешим ходом в Туапсе и Сочи, куда по слухам перебазировались штабы и учреждения Северо-Кавказского фронта. Вещи свои оставил у хозяйки на Анапском шоссе и налегке двинулся в путь.
Ежеминутно налетали самолеты, чтобы попасть на Туапсинское шоссе, надо было пройти мимо пристани и цементного завода, объектов, особо подверженных бомбежке. Решил не испытывать еще раз судьбу, а по горам обойти город.
На одной из улиц обратили внимание на громадную воронку и на кучу неопределенных предметов, не то старая одежда, не то ветошь. Подойдя ближе, мы стали свидетелями ужасной картины. Это было нагромождение разорванных человеческих тел. В один момент мне показалось, что это поломанные куклы. Жители близлежащих домов кое-как собрали в одну кучу останки несчастных, прикрыв их же одеждами. Частые налеты не давали возможности предать их земле. Обычно их хоронили здесь же, на месте гибели. После освобождения Северного Кавказа в 1943 году мне часто встречались такие могилы на улицах городов Армавира, Кавказской и других.
Прошли по гористой окраине города, с высоты отчетливо видна была общая картина налетов немецких самолетов. Будучи вне досягаемости бомб, мы не боялись и наблюдали все бомбежки. На примерно 1/3 высоты, когда бомбы отрываются от самолета, они видны, этакие громадные туши, а потом исчезают.
Выйдя за город и пройдя пешком до Кабардинки, поняли, что 200 км до Туапсе будем идти целую неделю. Не годится! Попросились на машины проходящего эвакогоспиталя и доехали до Архипо-Осиповки. Дальше опять пешком. В Тешебе, эстонской деревушке, нас догнал конный обоз какой-то части. На старинной линейке с двухсторонними сидениями едет комсостав. Линейка останавливается, и один из офицеров подходит ко мне и спрашивает:
– Вы не Бондаренко? Вы работали в «Чай-Грузии»?
Оказалось, он работал прорабом на одной из чайных фабрик и по роду своей деятельности встречался со мной. Разговорились. Оказывается, его батальон отступает с Северного Кавказа. Посадили нас с Федяниным рядом на повозку. Но ненадолго. В Джугбе генерал оставил батальон в своем распоряжении, и мы опять пошли пешком.
Ночевали в Джугбе. Это была кошмарная ночь. Все время висели парашютные фонари, и при их свете нас непрерывно бомбили. Ночь, незнакомая местность, все вокруг занято отступающими войсками. Целей много, идти куда-либо – напорешься на часовых, обстреляют. Так и просидели мы с бойцом под каким-то балкончиком.
Наутро нам опять повезло – на «полуторке» доехали до Туапсе. Здесь тоже ад. Весь центр разбит. Прошли быстрым темпом вокзал. Людей не видно. В развалинах вокзала лежат трупы.
По железнодорожным путям пошли в сторону Сочи. Войны нет. Мир и тишина. Недаром в одной из фашистских листовок, которые сбрасывали немецкие самолеты, Гитлер грозился: «Туапсе бомбежками сравняю с землей, а на Сочи не упадет ни одна бомба. В него войду с музыкой, и в его санаториях будут отдыхать мои доблестные солдаты».
Расспрашивать, разыскивая воинские части, нельзя было, не то время, да и некого. Впоследствии выяснилось, что наше начальство, штаб тыла BBC фронта обосновался в Вишневке. Это в 10 км от Туапсе. Из Сочи до Гантиади добрались пригородным поездом. Черноморская железная дорога еще не была достроена. На въезде в Гагру на КПП у всех военных отобрали оружие, нас же не тронули, так как наши документы были в порядке.
За все время отступления где приходилось ночевать, чем питаться,  одному Богу известно. Благо, был август, тепло, и проблема ночлега не представляла трудностей. Земля, скамейка, шинель – вот вам перина и одеяло.
Небритые, грязные, сапоги мои окончательно разбились, пришлось приводить их в порядок с помощью веревок и проволок. Вот таков был внешний вид офицера Советской армии в горестный для нашей Родины 1942 год. Кроме того, от постоянного недоедания и грязи на лице то и дело выскакивали прыщи и фурункулы.
Из разговора со встречаемыми в пути отступающими военнослужащими выяснилась общая картина замыслов немецкого командования. Ударом со стороны Ростова–Батайска по пустынным Сальским степям танковыми армиями фон Клейста ставилась задача захвата Грозного. Во-первых, чтобы обеспечить вермахт нефтью, а во-вторых, отрезать оставшиеся на Кубани наши части, образовав громадный «котел». Затем отдельными клиньями расчленить окруженных по направлениям Майкоп–Туапсе, Новороссийск и Орджоникидзе, открывая тем самым путь в Закавказье. Северо-Кавказский фронт тоже распался. Вся авиация перебазировалась частично в Закавказье, частично восточнее Орджоникидзе в районы Грозного и Махачкалы.
Когда там, в Новороссийске, я решил идти в Туапсе, то должен был найти штаб 4-ой Воздушной армии, добиться автотранспорта и вывезти имущество авиамастерских из парка «А». Из осторожных расспросов встретившихся военных (никто ничего толком не мог сказать, где и что творится вокруг) понял только, что кругом полная неразбериха, граничащая с паникой. Что делать? Чувствую, что седею и старею от них. На ум приходят мрачные мысли – ведь это военная катастрофа! Куда дальше отступать? Ведь позади враждебная Турция. Решаем с Федяниным двигаться дальше на юг в сторону Тбилиси, ведь там тыл и ВВС Закавказья.
Гагра. На выходе из города КПП с неизвестными пограничниками, можно на попутной машине добраться до Сухуми-Келасури, а оттуда поездом до Тбилиси. На КПП нас задержали, что-то не понравилось дежурному в документах. В сопровождении автоматчика нас направили обратно в Гагру, в главную комендатуру. Я наотрез отказался идти рядом с автоматчиком: я – офицер, и меня должен сопровождать военнослужащий, равный мне по званию. С дежурным порешили, что бойцы (Федянин и пограничник с автоматом) идут впереди, а я их сопровождаю сзади. После 20-минутного ожидания нас принял комендант, полковник. Расспросил, куда и зачем двигаемся в тыл. Объяснил. Комендант вернул документы и просил не обижаться на задержку, при этом добавил:
– Дежурному по КПП вы показались подозрительным, уж очень похожи на немца: высокий, голубоглазый.
Это была первая задержка по такой причине, в последующем еще два раза сомневались во мне – не немец ли я? Вернулись на старый КПП, сидим с Федяниным и ждем возможности добраться до Сухуми. Сидим час, другой, мимо проходят вереницы автомашин, отступающих и эвакуирующихся. Но вот идут машины, груженные авиаимуществом, и вдруг останавливается одна из них, и кто-то громко называет мою фамилию. Подхожу. В кабинке сидит наш бывший комиссар Казаков, это его БАО отступает из станицы Гастагаевской. Я объяснил наше положение. Он также был не в курсе создавшейся ситуации и ничего не мог сказать о дислокации частей.
– Пока садитесь в нашу машину. Приедем на место, осмотримся, а там видно будет.
Калдахвара  – абхазское село, здесь новое место базирования БАО. Разместились по домам и пригодным для жилья постройкам. Казаков дал распоряжение накормить нас.
Отдохнули, выспались, привели себя в порядок. В реке Бзыбь выкупались, выстирали белье и обмундирование, стали похожи на военнослужащих Советской армии, а то были какие-то оборванцы, грязные, замызганные. Прожили на новом месте дней пять. В один из этих дней подходит к нам Казаков и говорит:
– Обстановка проясняется. Немцев задержали у Новороссийска, севернее Туапсе и у Моздока. Отступление прекратилось. Фронт стабилизировался. Идет перегруппировка наших войск. В действие вступил Закавказский фронт. Войска, дислоцирующиеся на побережье Черного моря, вошли во вновь организованную Отдельную Приморскую армию, которой командует генерал Иван Петров. Скоро все прояснится, и будет известно, где находится ваш ГАС.
Спустя время Казаков говорит:
– ГАС отступал через Баку, и ему предписано собраться в Зестафони.
Дело в том, что базировавшийся в Конакове под Армавиром он был захвачен немцами, и только река Кубань предохранила его от разгрома.
В столовую во время обеда врывается новый комиссар, назначенный после Казакова, и паническим голосом кричит:
– Немцы за Кубанью – все в оборону!
В какую оборону? Чем обороняться против танков? Никто ничего не знает. Потом выяснилось,что за Кубанью по проселкам замечается какое-то движение, но за тучами пыли ничего невозможно разобрать. Как потом оказалось, это форсированным маршем двигались танки неприятеля. Выслали машину в РАБ. Стоял он в станице напротив Армавира на правом берегу Кубани. Вернувшийся человек, это был Алшибая, рассказал, что РАБ давно снялся и выехал в неизвестном направлении. По его словам, саперы в Армавире взрывают военные объекты. Это известие окончательно посеяло панику среди командного состава ГАС. Начальник Ильницкий потерял голову и в такой момент хотел застрелиться. Удержал его Желобов, начальник АХО, жесткого характера человек, уравновешенный, не лишенный волевых качеств. Решили во исполнение приказа Сталина при отступлении ничего не оставлять врагу, имущество сжечь, боеприпасы взорвать. Ответственными за выполнение этих акций Ильницкий назначил кадровых офицеров, военного инженера Кныша, техников Мягкова, Телешева и других.
Самолеты, запчасти, автомашины, все, что не на ходу и прочее имущество должно быть сожжено. Ждали только сигнала, который должен был подать красной ракетой Ильницкий. Он же окончательно размяк. Наши доблестные кадровики, не дождавшись сигнала, начали взрывать боеприпасы, штабеля которых находились в пяти километрах в колхозном саду. Здесь же в Конакове, видя такое, тоже не дождавшись сигнала, подожгли колхозный сарай, в котором хранилось имущество.  
Пока поехали за очередной партией груза, на станции появились саперы и предложили покинуть территорию, так как им приказано взорвать водонапорную башню, входные стрелки и управление ими. Машинисту ничего не оставалось, как двинуться на выход. Так и уехала часть имущества без документов и даже без сопровождающих. Уже в 1943 году выяснилось, что груз сохранился и благополучно был доставлен в Ереван.
Личный состав направился в сторону Орджоникидзе. Часть людей эвакуировалась по железной дороге через Баку. Машины же – по Военно-Грузинской и Военно-Осетинской дорогам.
Комиссар Казаков выправил наши командировочные удостоверения в направлении Тбилиси, а там, мол, через отдел кадров ВВС Закавказского фронта доберетесь до Зестафони. Почему в Тбилиси? Только такой человек, каким был Казаков, мог понять психологию людей после драматических событий лета 1942 года, ведь каждому из нас хотелось подать весточку своим родным и близким.
Перед отъездом комиссар просил повидать его семейство, проживающее в Тбилиси, и передать кое-какие продукты (комбижир, крупы, сахар).
Какой это был благородный и отзывчивый человек! Настоящий политический руководитель и наставник, знавший души подчиненных и готовый сделать все возможное для них. Посадил нас с Федяниным на полуторку и отвез на станцию Келасури. Но до Келасури мы так и не доехали. Немец в это время бомбил Сухуми. Машину в город не пустили, и нам пришлось топать пешком через весь город. Улицы были пустынные. Людей не было видно. Город казался мертвым. Единственного человека встретил военного, который оказался старым знакомым, сослуживцем по «Грузпищепроекту» – Кужелев-Шакун. Он обрадовался встрече, но был настроен пессимистично: «Немец бомбил город, правда, только один раз, но и этого достаточно, чтобы все жители разбежались. Противник выбросил воздушный десант за Кавказский хребет, и на южной его части захватил абхазскую деревушку Псоу. Мы, саперная часть, обеспечивали войска, борющиеся с десантниками. Наверно, нам всем придется здесь погибнуть». Я объяснил свое положение, и мы расстались, каждый со своими невеселыми мыслями. Уже после войны я встретил Кужелева. Все обошлось благополучно для нас обоих.
В Келасури с боем сели, вернее, втиснулись в вагон. Поезд из Тбилиси прибыл под вечер. Паровоз сделал обгон и задним ходом увез нас из опасной зоны, так как с наступлением сумерек ожидался налет.
Приехали в Тбилиси. Дома нас не ждали, и мое появление считали чем-то сверхъестественным. Оказывается, Ильницкий уже был здесь. Этот тряпка, бросив своих людей где-то на Северном Кавказе, на легковой машине примчался в свою семью. При встрече с моей женой Валей сказал, что он не знает, где я. Был, мол, Бондаренко в Краснодаре, немец уже захватил город, и пусть Валя меня не ждет.
Оказывается, личный состав ГАСа собрался на станции Беслан. Часть людей была отправлена по Военно-Грузинской дороге, а большая часть отправилась по железной дороге через Баку в Зестафони. Так закончилось наше отступление.
Товарищи потом рассказали, что проезжая по железной дороге, тбилисцы решили побывать дома и повидать родных. Вполне законное и легко выполнимое желание, тем более, что конечная станция назначения – Зестафони – была известна. Ильницкий отсиживался в Тбилиси, оставив вместо себя помтеха Букаса. А этого Букаса никто из офицеров, как и всех этих кадровиков, не любили за их пренебрежительное отношение к нам, призванным из запаса. Вместо того, чтобы по-хорошему разрешить повидать родственников, Букас категорически запретил отлучаться из эшелона. Но соблазн был, конечно, велик, и тбилисцы под видом опоздавших к отходу остались в городе.
Вот уж не помню кого, но я встретил в Тбилиси одного из таких «дезертиров». Он сказал, что две автомашины с начальником ПАРМА Ментьевым оставлены в Тбилиси для ремонта, и после его окончания они будут направлены в Зестафони. За несколько дней в Тбилиси повидал всех своих родственников. Отдохнул. Утолил свой голод, который в последние дни особенно доконал. Избегал встреч с комендантским нарядом. Время уж больно тревожное, немец был на перевалах, и хотя у меня были командировочные документы в порядке, я старался не испытывать судьбу. Тбилиси – уже не глубокий тыл. Настроение у всех подавленное. Что будет дальше?
Узнав про Ментьева и автомашины, которые он ремонтирует, я зашел к нему домой. Он мой сосед по району, живет над Курой в Шавсопели, возле бани «Гогило».
– Да, ремонт окончен, послезавтра отправляемся в Зестафони, – сказал Ментьев, – заберем и вас двоих.
Поехали и те «дезертиры», что «опоздали» на эшелон. Утром выехали, к вечеру были в Зестафони. Подразделение разместилось в клубе ферросплавного завода. Печальное впечатление произвели на меня офицеры и бойцы: больные, измученные, оборванные, заросшие, с бородами. Техник Вертей лежал, весь покрытый язвами типа экземы. Не лучшее впечатление на них произвел и я. Обмундирование, хотя и чистое, все залатанное, сапоги разинули пасти, точно голодные акулы.
Не успели мы выгрузиться из машин, как помтех Букас приказал всем, кто «отстал» от эшелона, сдать оружие и зайти в помещение, короче говоря, арестовал всех офицеров. К этой группе причислил и меня. Я не сдал оружия, подошел к Букасу и говорю:
– Во-первых, я от эшелона не отставал, я прибыл с бойцом прямо из Краснодара, а во-вторых, кто вам дал право арестовывать офицеров, тех, кто выше по званию.
Меня он не тронул, а остальных запер в помещении.
До сих пор мы были «северокавказцами», теперь мы находимся на территории Закавказья, Северо-Кавказский фронт ликвидирован, и все части, отступившие в Закавказье, были переданы во вновь созданный Закавказский фронт, подразделения же, дислоцирующиеся в Западной Грузии и на побережье Черного моря – в Отдельную Приморскую армию. А пока нас никто не берет на довольствие. Голодаем. Слоняемся по базарам, питаемся виноградом, пеламуши и мачари.
Наконец, появился Ильницкий. Я ему доложил о своих злоключениях и необходимости выделения автотранспорта для вывоза имущества, оставленного в Новороссийске.
– Нужно подождать, да и машин столько нет, нужно снестись с вышестоящим штабом по этому вопросу. Таков был ответ Ильницкого.
Через несколько дней я ему еще раз напомнил насчет вывоза, а он в ответ: «Обстановка – полная неразбериха, да и Новороссийск, кажется, сдан немцам».
Единственное, что он сделал хорошего для меня, увидя мои сапоги, вызвал интенданта Алшибая и приказал выдать новые. Последний клялся и божился, что на складе их нет, но Ильницкий поставил его по стойке «смирно» и приказал: «Выдать!»
Сентябрь. Продолжаем стоять в Зестафони. Пора ртвели. Виноград созрел. Поедаем его в неимоверных количествах. Постепенно приобретаем боевую форму. Поступает авиаимущество, боеприпасы. Прибыл целый эшелон. Разгрузили на станции Свири и разместили в Аджаметских лесах. Фронт стабилизировался, наши войска оказывают упорное сопротивление. Мы в основном обслуживаем бомбардировочную авиацию, базирующуюся на Кутаисском и Сухумском аэродромах. Каждую ночь наши летают бомбить немцев за перевалом. Говорили, что наши асы всадили две сотенные бомбы в Пятигорский театр, где в это время раздавали награды фрицам за Севастополь.
В начале октября 1942 года перебазировались в Кутаиси, вернее, в пригородное село Квитири. Живем в школе. Тяжелое было время. Питание недостаточное. С техником Титаренко из РАБа я был командирован в Батуми для приемки, вернее, отбора авиаимущества, которое прибывало из эвакуированного Новороссийска. Батуми был сумрачно замкнут. Прибыли мы утром, над городом еще висели аэростаты – заграждения. В порту стояли военные корабли, в том числе линкоры «Парижская коммуна» и «Красный Кавказ». Батуми – последний советский порт, где могут стоять столь могучие корабли. Больно стало на душе. Дальше некуда отступать, дальше – враждебная Турция.
Встретил на станции Чаква Платона Купрадзе. Он работал главным механиком на чайной фабрике. Обрадовались друг другу.
С техником Титаренко в порту из кучи эвакуированного имущества выбираем авиационное оборудование. С удивлением обнаружил свои парашюты, оставленные в Новороссийске. Это подняло у меня дух. Все-таки не пропало ценное военное имущество.
Живем в Квитири. Занимаемся, работаем, ездим в Кутаиси. С фронтов поступают горячие вести. Отступление закончилось. Закавказский фронт вступил в действие. «Стоять насмерть!» – этот лозунг не на словах, а на деле проводится в жизнь. Командиров, отступивших без приказа, расстреливали перед строем. Нам тоже пришлось быть свидетелями подобных сцен. В один из дней, задолго до рассвета, подняли нас по тревоге, посадили на машины, повезли в сторону Самтредиа по какой-то проселочной дороге. Приехав в назначенное место, где уже стояла команда бойцов с винтовками, увидели закрытую машину и группу офицеров. Нас построили в одну шеренгу. Прибыли офицеры других подразделений. Расположили всех в каре в виде буквы «П». В центре расположился взвод бойцов, из закрытой машины вывели военного, руки за спиной, без головного убора и ремня. Он шел, как заводная кукла, лицо его было лицом мертвеца. Прокурор зачитал приговор. Оказывается начфин подразделения при отступлении дезертировал, прихватив кассу. Ему завязали глаза. Последовала команда. Залп. Расстреливаемый дернулся вперед и упал. Что было дальше – осталось за памятью. Возвращались обратно молча, все были потрясены. Война жестока!


Василий БОНДАРЕНКО