В самолете многие пассажиры предвкушали встречу с новогодним снегом на склонах грузинских гор, я же мечтала те зимние дни посвятить поискам новых данных о военном востоковеде, который несколько лет провел в этой стране с научной деятельностью. И тоже была в предвкушении. Мне повезло с друзьями, которые сопровождали, находили возможных знатоков этой темы, но информацию я собрала очень скудную. Спустя некоторое время мне предложили опубликовать мои изыскания в журнале, который не просто популярен в этой стране. «Русский клуб» – это некоммерческое издание. Его невозможно купить – можно только получить в подарок. Поэтому он давно уже передается из рук в руки по всей Грузии. Его везут за рубеж как драгоценный сувенир для соотечественников. Я поняла, у меня появилась еще попытка, и грех исследователю ею не воспользоваться.
Начинаю свой рассказ с тех далеких лет, когда в Азиатском департаменте МИДа России в эпоху колонизации Средней Азии и Закавказья по острой необходимости было открыто особое Учебное отделение – офицерские классы восточных языков. Увлеченный Востоком курсант первого выпуска Александр Туманский, который изучал арабский, турецкий и персидский (потом он говорил уже на одиннадцати языках) вместо летних лагерей под Петербургом отпросился практиковаться в персидском в новый город Ашхабад, так как выяснил, что там много носителей этого языка из Ирана. А директор учебного отделения Матвей Авельевич Гамазов не только согласился и разрешил перспективному выпускнику поехать за свой счет в далекий Ашхабад стажироваться в персидском, но и попросил курсанта больше узнать о приверженцах новой религии, сейчас уже известной всему миру как религия Бахаи.
Действительно, переселенцы из Ирана, где подвергались гонениям, в Ашхабаде чувствовали себя защищенными местными законами гостеприимства и веротерпимости. Начинающий исследователь-востоковед Александр Григорьевич Туманский описал свои первые впечатления так: «Приехав в Асхабад 29 июня 1890 г., я с легкостью познакомился с самыми интересными из бабидов. Благодаря своему достойному образу жизни, они приняты русскими как нельзя лучше. Поэтому знакомство с ними не представило ни малейшей трудности». Община людей, верующих в единство Творца и скорое единение всего человечества, завоевала авторитет среди местных жителей, их представители были выбраны даже в городское правление и активно участвовали в культурной жизни. Были, к примеру, в комиссии по сооружению памятника Александру Пушкину. Именно поэтому  знакомства с ними не было трудным вообще. Видя мое желание узнать их религиозное обучение лучше, три из них нетерпеливо соперничали друг с другом, чтобы помочь мне в нем». («Два последних Бабидских откровения». Записки Восточного отделения Императорского русского археологического общества, N6, 1891). У Туманского появилось много новых друзей, среди них – Абуль-Фазль Гольпайгони. Это бывший мирза – ученый из Тегерана, который принял бахаи и стал выдающимся ученым этой веры. В его обществе русский офицер «вникал в темный смысл Китаб-и-Агдас и других писаний Бахауллы». Беседы неоднократно переходили на исторические темы, русский офицер с наслаждением слушал персидского ученого, который вскоре уже из Бухары сообщил новому другу о том, что нашел экземпляр древней книги.
Туманский, увидев находку, пишет: «Моему восторгу не было пределов, когда я увидел эту рукопись, и в особенности, когда передал ее мне с тем условием, чтобы она была издана и не погибла окончательно для науки». Интересно, в восточных странах, где русский офицер побывал во время службы, его помнили долго как ученика бахаи Абуль-Фазль Гольпайгони. Обращают на себя внимание написанные в Ашхабаде книга «Военное искусство древних арабов», а также перевод книги «Родословная Туркмен (Генеалогическое древо туркменского народа) Абульгази Бахадор-хана». Вскоре после кончины основателя религии бахаи в статье газеты «Кавказ» от 9 июля 1892 года, Туманский выразил к нему свое отношение: «Это замечательная личность, которая сумела привлечь около миллиона последователей в разных частях Персии, придала бабизму тот миролюбивый характер, которым в настоящее время отличаются адепты этой религии…». Через два года после его первой летней поездки Александр Григорьевич вновь возвратился в Ашхабад и провел до семи лет на военной службе. Но продолжал поддерживать научную связь с востоковедами России и других стран, прежде всего с наставником и другом, преподавателем на восточных курсах, академиком Петербургской Академии наук бароном В.Р. Розеном. Их объединяло, в первую очередь, понимание нарождающегося на их глазах нового духовного учения как новой мировой религии. Туманский указывает в письмах к нему: «P.S. адрес мой Закаспийская область форт Александровск». Это далеко от Ашхабада, место ссылки Тараса Шевченко, где Александр Григорьевич был одно время и помощником начальника Мангишлакского уезда. Офицер Туманский был очень загружен занятиями по топографии и коммуникации новых русских владений на туркменской земле, однако он не оставлял работу над переводом Писаний основоположников новой религии. Об этом можно судить опять же, по письмам А.Г. Туманского, которые хранятся в Санкт-Петербургском архиве РАН, в Российской Национальной библиотеке и в Национальном архиве Грузии, а теперь копии этих важных документов ушедшей эпохи и в Архиве Всемирного центра бахаи на горе Кармель в Хайфе.
9 декабря 1893 года Туманский сообщает, что он «опять в своем Асхабадском приюте, снова бабиды и, слава Богу, никаких особых поручений не получаю, так что могу заняться опять старым делом. Я начал, конечно, с Китаб-и-Агдас, сличаю каноническое издание с рукописью и отмечаю варианты, которые интересны мне в том, что показывают колебания грамматических воззрений редакторов этой книги. Эту работу совместно с окончательной редакцией перевода я кончаю на этой или в начале будущей недели…». Туманский первым открыл для русскоязычных исследователей и читателей сведения о бабидском движении в Персии в середине XIX века и о первых бахаи, нашел и перевел на русский язык Писание Бахауллы «Китаб-и-Агдас», в которой содержатся основные законы для новой духовной эпохи человечества. Это фундаментальное исследование востоковеда было издано в «Записках Императорской Академии наук». Отмечу, что в 1899 году русский востоковед впервые читал отрывки из этого перевода Писания Бахауллы перед сослуживцами в офицерском собрании в Красном селе (Дудергоф) под Петербургом. Интересно, что в Учебном отделении восточных языков, с которого мы начали нашу публикацию, готовили к службе при императорских миссиях и консульствах на завоеванных землях. Но случилось неожиданное: удачно подобранный профессорский коллектив разжег в курсантах с блестящим офицерским будущим не воинственный дух, а любовь к востоковедению, и что особо примечательно, к истории религиозного движения баби в Иране. Среди активной рабочей переписки А.Г. Туманского по исследованию бабидского движения вдруг читаю совсем неделовое письмо, которое меня наполнило предчувствием романа, ашхабадского романа. «…Теперь Виктор Романович, – пишет Александр Григорьевич барону Розену, – позвольте поделиться с Вами и моей личной радостью. Я встретил ту, которую в самом скором времени назову своей женой. Моя невеста без страха решается ехать со мной в Персию, но Вы себе представить не можете, что мне приходится переживать при мысли о той нравственной ответственности, которую приходится мне брать на себя… проезжать с женой по тем местам, где можно ожидать нападения Курдов и полунезависимых Туркмен. К тому же путешествие по Хоросану для женщины представляет огромные трудности. Быть может ознакомившись и привыкши немного к условиям путешествий по Персии сначала в более легкой обстановке, мы в случае необходимости отважимся и на этот путь». А позже, 17 февраля 1894  г., он пишет: «Теперь относительно жены и женитьбы. В воскресение 20-го моя свадьба. После свадьбы мы с женой поедем на несколько дней в Бухару, а за тем возвращаемся в Асхабад и 7-го Марта выезжаем в Персию. Дальше, если окажется невозможным путешествовать с женой (что я предполагаю весьма возможным), я устраиваю ее в Тегеране и поеду остальной путь один. Маршрут мой я предполагаю выполнить следующим образом. Из Узунгана еду в Астрабад, из Астрабада на Шахруд в Тегеран. В Тегеране делаю небольшую остановку и еду в Йезд, Кирман, Шираз и через Исфаган обратно в Тегеран, где думаю пробыть около месяца, а затем в Асхабад…». Однако Туманский вернулся один, а жену еще из Тегерана ему пришлось отправить к родителям из-за ее нездоровья. Жаль, что личная переписка четы Туманских не хранится в научных архивах, но я уверена, что из Ашхабада в Россию и обратно летели письма на крыльях любви, разделенной пространством. Молодые, конечно, вспоминали церковь, где венчались. Возможно, в офицерской церкви Таманского полка, где рядом был сад, там и зимой было много зелени, специально собирали экзотические вечнозеленые и раноцветущие растения, остатки которых сохранились лишь в старых окрестных дворах. Уже тогда началась эпоха многонационального Ашхабада, о которой теперь остались лишь легенды. Это особые традиции общности соседей, улиц, кварталов. И потом в России чета Туманских, конечно, вспоминала Ашхабад, щедрость его длительного лета не только на фрукты-овощи, но и на особенную атмосферу дружелюбия. В сумрачные петербургские вечера, они непременно вспоминали ашхабадские виноградные беседки, где засиживались за полночь, и с которых осенью парили, кружась, беспилотные виноградные листья, устилая к утру землю желтым ковром. А хозяйки старались убрать свои дворы и тротуары у дома еще до рассвета, полить водой, потому что все, независимо от национальностей, любили свой город, даже если они были просто командированными из России. Непременно так было. Я об этом сужу по высказываниям даже тех генералов, которые пришли с оружием захватывать туркменскую землю, а потом через годы в своих мемуарах признавались, что полюбили наш край. Потому что Ашхабад нельзя не любить. Есть несколько солнечных городов, которые имеют особую ауру, а жители – особенный менталитет. Из таких городов, наполняющих мое сердце тихой, но волнующей радостью, остались Тбилиси, Ереван, Баку… Мой Ашхабад уже исчез.
Однако вернемся к описанию дальнейшей деятельности Туманского. В январе 1895 года в Ашхабаде Туманский всецело занят подготовкой отчета о поездке, которая была устроена бахаи, но санкционирована российскими властями, ведь в Министерстве иностранных дел на Большой Морской, 20 всегда держали руку на пульсе нового религиозного движения в Персии.
В 1900-1905 годах Туманский служил в качестве вице-консула в Ване в Турции. Источники сообщают, что с начала ХХ века генерал Туманский в Тбилиси. С 1905 года состоял в распоряжении наместника на Кавказе. В 1908 и 1909 годах вновь находился в Персии. Туманский везде продолжает научную деятельность: теперь занимается еще и кавказоведением, дружит с известными исследователями края. Известна, например, его публичная лекция на Тифлисских высших курсах по кавказоведению об арабском языке, читанная 6 ноября 1910 года. В Тифлисе издавались его путевые очерки.
В 1911 году при Штаб-квартире Кавказского военного командования Александр Григорьевич начал заведовать школой восточных языков, подобной той, в которой он, будучи офицером, учился в Петербурге языкам.
Давно я не имела новых сведений о жене Туманского, но подоспела архивная справка, которую добыли друзья с трудом в законопослушной Европе, и которая дала информацию, что в Тифлисе родилась дочь TOUMANSKY Eugеnie (Tiflis, 18/12/1895). Значит, Туманские поселились здесь раньше срока, указанного в энциклопедиях… Здесь же родились их сыновья Александр и Кирилл.
В марте 1917 года Туманский ушел в отставку с военной службы в звании генерал-майора Российской армии. Была бы, наконец, спокойной и размеренной их семейная жизнь в славном Тифлиси, где они подружились со многими местными жителями. Однако трагедия всей России – октябрь 17-го года размолотил уже сложившуюся жизнь людей и всей огромной империи, и личную жизнь Туманских тоже. От большевистской революции семья убежала в Константинополь, где в 1920 году А.Г. Туманский скончался от болезни. Его вдова и дети эмигрировали в бельгийский Льеж.
Из новых архивных справок узнала подробности и о жене Александра Григорьевича, что Елена (наконец, узнала имя моей героини) была графиней (это тоже была новость для меня, хотя чего удивляться, Туманский принадлежал к древней аристократической фамилии, которая происходит из Великого Герцoгства Литовского). Также стало известно, что вдова была «преподавателем лингвистики», но в Льеже работала горничной в отеле. Вероятно, иного выхода не было. Как было сказано в той справке, она и дети прибыли из Тбилиси в Льеж беженцами.
А теперь о самом важном. Александр Григорьевич с Ашхабада начал собирать манускрипты на персидском, арабском, турецком языках. Он вел обширную переписку со значительными востоковедами российской и зарубежных академий. Часть его писем сохранилась, но вот ответы тех ученых пока неизвестны, а они могли очень многое прояснить в востоковедении.
Ориенталист не расставался с коллекцией, то был его постоянный научный багаж при том, что его довольно помотала военная профессия по разным странам и городам. О продаже рукописей из таких важных коллекций всегда сразу становится известно ученому миру, однако о продаже писем академиков-востоковедов или Писаний бахаи до сих пор ничего не слышно. Известно только, что по просьбе ориенталиста В.В. Бартольда вдова передала из архива мужа тот самый найденный в Бухаре ранний образец географического трактата на персидском языке рукопись «Худуд-аль-Алам» – «Границы мира с востока на запад». Возможно, и еще что-то. Бесценный манускрипт, за которым охотились многие специалисты и любители, имел весьма сложную судьбу, но попал в надлежащее ему место – Институт восточных рукописей РАН в Санкт-Петербурге.
К сожалению, и некоторые ранее изданные рукописи или те, которые использовали для публикаций в предреволюционной России, исчезли из внимания специалистов. То, что такие рукописи действительно существовали, мы знаем из факта, что они были изданы или упомянуты в различных публикациях. Никто не знает, где рукописи, которые были личными приобретениями востоковеда и где сейчас Писания Бахауллы, с которых Туманский делал переводы.
Из справок стало известно, что в Льеже еще живет Мари – внучка Александра Григорьевича Туманского и дочь его сына, тоже Александра, которая родилась в том же Льеже в 1930 году, а после брака с голландским гражданином Франсуа Генри Йозефом покинула Льеж и переехала в Керкраде в Нидерландах.
Мысль встретиться с ней держала меня в Германии у границы с Нидерландами. Я ждала отклика от мадам Туманской на мое желание. А она молчала… Не брала трубку. И на письмо ответа тоже не было. Но пока меня это не очень огорчало. Еще месяц назад я вообще ничего не знала о ней, таком важном звене в моем исследовании об Александре Григорьевиче Туманском, российском востоковеде, оставившим заметный след в истории Бахаи и, весьма вероятно, дружившим с моим дедушкой из Йезда. Друзья разыскали ее адрес в Керкраде. Оказывается, Туманская была очень больна и никого не принимала. Соседи подтвердили, что она приехала из Бельгии, но никто никогда не слышал, чтобы она говорила на русском языке, однако они обратили внимание на ее «трудное» имя – она называла себя Маруся. А очень скоро друзьям из Бельгии медсестра Туманской сообщила, что ее пациентка скончалась.
Я, у которой было столько вопросов к внучке Александра Григорьевича, находилась в Германии, разочарованная таким исходом. Но друзьям все же удалось посетить квартиру покойной Мари Туманской в Керкраде и им, так как родственники покойной не были найдены, даже разрешили собрать и взять с собой все книги, бумаги, письма и фотографии из той квартиры. Но там не было найдено ни писем, ни других бумаг, касающихся ее дедушки. Фотографии, особенно мужчин, могут быть важны для поиска. Помогут и фамилии владельцев студии, где были сделаны фотографии, если архив отца после смерти их матери увезли с собой сыновья Александр и Кирилл, которые эмигрировали перед Второй мировой войной в Нью-Йорк в США. Тогда поиски мне следовало бы перенести туда. Но трудно поверить, что в той стране рукописи хранятся где-то в забвении, ведь сыновья знали огромную ценность отцовской коллекции. А вот предположить, что рукописи находятся где-то в Европе, в библиотеке или частной коллекции, возможно. Тем более, что мы знаем, что вдове Туманской-Митаревской было очень трудно одной без материальной поддержки растить сыновей. Вспомним, она даже работала горничной.
Я думаю, что о вдове должны сохраниться сведения и в Грузии. Она, лингвист, весьма возможно преподавала в каком-то тифлисском вузе – иначе бы бельгийский архив не сообщал данные о ее профессии. Сейчас вся надежда на читателей журнала. По опыту знаю, иное опубликованное слово может вспыхнуть в мозгу думающего человека настолько ярким воспоминанием рассказов из прошлого, что подобное не могут сохранить даже архивы.
В оформлении материала использованы фото из семейного собрания


Ольга МЕХТИ