Название этой улицы остается неизменным в обиходе многих поколений горожан, несмотря на переименования, неизбежно вносимые временем. Имя «Вельяминовская» унаследовано от старой тифлисской топонимики наряду с «Земмелем», «Воронцовской площадью», «Александровским садом»... Оно стало одной из визитных карточек современного Тбилиси, хотя улица уже шестьдесят лет носит совсем другое имя – народного артиста Грузии Шалвы Дадиани. До этого были имена большевика Ладо Думбадзе, Закфедерации, поэта Ильи Чавчавадзе. Но тбилисцы продолжают приглашать друг друга и обязательно своих гостей именно на «Вельяминовскую». Здесь уже многие десятилетия – самая знаменитая хинкальная грузинской столицы. Которая так теперь и называется: «Вельяминов». Но как удивился бы человек, носивший эту фамилию, узнав, что она стала символом веселого пиршества! Сам-то он застольям предпочитал одиночество и с алкоголем не очень дружил…
Генерал Алексей Вельяминов был из древнего и знатного подольского дворянского рода, в котором почти все мужчины посвятили себя военному делу. Но происхождением своим не кичился и, по свидетельству современников, «не имел никаких аристократических притязаний». Достаточно заглянуть к нему на обед, когда он стал уже известным военачальником, и услышать, как какой-то офицер-подхалим заявляет, что Вельяминовы в истории России упоминаются еще при Дмитрии Донском. Ответ генерала категоричен и не без юмора: «Ну, это ты, дражайший, далеко хватил. При Иване Грозном действительно упоминается о Вельяминове, но видно был мошенник, за то и повешен». Да, то был подхалимаж, но то, что всю жизнь подчиненные уважали Алексея Александровича – факт. И Вельяминов заслужил это сполна.
Первые воинские звания он обретает еще ребенком, как и многие дворянские сыны. Родившийся в 1785 году Алексей, по традиции того времени, еще в детстве зачисляется в лейб-гвардейский Семеновский полк и в 16 лет уже имеет звание поручика артиллерии. Сегодня ничего не известно о том, где он учился, но в его послужном списке, в графе «Познания» можно прочесть: «Грамоте по-российски и французски читать и писать умеет и артиллерийскую науку знает». А что еще надо офицеру-артиллеристу начала XIX века! Впрочем, вот что вспоминает Григорий Филипсон, который до того как стать генералом и сенатором, служил на Кавказе под началом Алексея Александровича:
«Вельяминов хорошо, основательно учился и много читал; но это было в молодости. Его нравственные и религиозные убеждения построились на творениях энциклопедистов и вообще писателей конца XVIII века. За новейшей литературой он мало следил, хотя у него была большая библиотека, которую он постоянно пополнял. Он считался православным, но кажется, был деистом, по крайней мере никогда не бывал в церкви и не исполнял обрядов. Настольными его книгами были «Жильблаз» и «Дон-Кихот» на французском языке. Первого ему читали даже накануне смерти; изящная литература его нисколько не интересовала».
Однако это не имеет никакого отношения к военной карьере, которая развивается стремительно. В 19 лет Вельяминов – офицер лейб-гвардии 1-й артиллерийской бригады, через год, в 1805-м, участвует в русско-австро-французской войне и отличается под Аустерлицем, в том самом сражении, где был тяжело ранен толстовский Андрей Болконский. К счастью, Алексей такой участи избегает, однако без ранения в руку все-таки не обходится – в Болгарии, уже на другой, Русско-турецкой войне 1806-1812 годов. А потом – Отечественная война 1812 года. Молодой офицер начинает ее при штабе командующего армией Михаила Барклая-де-Толли, но потом возвращается к орудиям. «За храбрость и умение» в трехдневном сражении у городка Красный под Смоленском получает Георгиевский крест, на Бородинском поле командует артиллеристами, прикрывающими позиции Измайловского полка. А когда французские войска покидают Россию, проходит путь от штабс-капитана до полковника в добивающих Наполеона заграничных походах 1813-1814 годов. И в рядах победителей входит в Париж.
В сражениях зарождается дружба с одним из самых знаменитых военачальников этой кампании генерал-лейтенантом Алексеем Ермоловым. В 1815-м в поверженной столице Франции они живут на одной квартире, и в дневнике Ермолова можно прочесть: «Я осматривал все любопытное в Париже, посещал театры, почти неразлучно был с Вельяминовым, начальником штаба моего корпуса, офицером редких достоинств, которого я называю тезкою...» Другой герой той войны, поэт-гусар Денис Давыдов свидетельствует: «Хотя характер Вельяминова был совершенно противоположен характеру Ермолова, но, отлично понимая друг друга, они находились в самых дружеских отношениях». Дружба эта настолько крепка, что, невзирая на различия в должностях, званиях и восьмилетнюю разницу в возрасте, они зовут друг друга просто по имени – Алеша. И именно эта дружба играет решающую роль в дальнейшей судьбе Вельяминова.
Чуждый пересудам и дрязгам Ермолов не может почивать на лаврах в среде закулисных генеральских интриг. Он рвется в «дело», туда, что сегодня назвали бы «горячей точкой». То есть, на Кавказ. И в апреле 1816 года Александр 1 подписывает приказ: «Генерал от инфантерии Ртищев по желанию его увольняется от исполняемой им ныне должности, а на место его командиром Отдельного Грузинского корпуса назначается генерал-лейтенант Ермолов». При этом Ермолов становится еще «главнокомандующим войсками и главноуправляющим гражданской частью в Грузии и в губерниях Астраханской и Кавказской». Получает всю полноту власти в этих регионах.
На таких должностях необходим верный соратник, и Ермолов пользуется тем, что в царском приказе остается вакантным место начальника штаба корпуса (который вскоре переименовывается в Кавказский). На этой должности он не видит никого другого, кроме полковника Вельяминова. И тот возглавляет штаб целых тринадцать лет! Конечно же, одной лишь штабной работой дело не ограничивается. Энергия, военный и административный таланты, огромная работоспособность Алексея Александровича вовсю используются и вне кабинета. Немудрено, что через пару лет, в 32 года, он – уже генерал-майор. А о том, каким он становится в конце концов, свидетельствует все тот же сенатор Григорий Филипсон:
«Я думаю, не было и нет другого, кто бы так хорошо знал Кавказ, как А.А. Вельяминов… Громадная память помогала Вельяминову удержать множество имен и фактов, а методический ум давал возможность одинаково осветить всю эту крайне разнообразную картину. Из этого никак не следует, чтобы я считал непогрешимым и признавал все его действия гениальными».
В истории Грузии есть показательный эпизод. Он относится к народному восстанию в Имерети. В конце 1818-го Александр I утверждает проект Святейшего Синода по реформе Грузинской церкви, уже потерявшей свою автокефалию. В Имерети, Гурии и Самегрело должно остаться всего по одной епархии, сокращается численность духовенства, церковное имущество надлежит описать для передачи Российской Церкви. А крестьян на церковных землях и дворян-азнаури, управляющих этими землями, предписано «перевести в казенное ведомство», то есть подчинить государству. Крестьяне пострадали больше всех – церковный налог повышается в два-три раза, да к тому же взимается не натурой, а деньгами.
Бывший архиепископ Рязанский и Зарайский Феофилакт Русанов, назначенный митрополитом-экзархом, то есть высшим духовным лицом в Грузии рьяно берется за установление новых порядков. В 1819 году он отправляет в Имерети сотрудников синодальной конторы, которые ничего не объясняя, без разрешения местных епископов закрывают церкви, сокращают количество приходов, изгоняют священников и «радуют» народ объявлениями о замене натуральных налогов денежными. Потом в центр региона, в Кутаиси, прибывает и Фиофилакт Русанов, дабы лично руководить процессом и ускорить его. Мудрый Ермолов признается: «Митрополита Феофилакта не раз предупреждал... что... власти не в полном действии и им не полное оказывается повиновение, и что простой народ... легко может быть возбужден к беспокойствам, и надобно будет прибегать к мерам крайним для укрощения».
Экзарх к предупреждениям не прислушивается, и ермоловский прогноз сбывается. В июне 1819 года возмущенные церковной реформой имеретины поднимают восстание, которое перекидывается и на Рачу. С требованиями отменить преобразования и выдворить из региона экзарха Русанова перекрываются дороги и занимаются сторожевые посты. Ермолов в это время находится на Северном Кавказе, его обязанности исполняет Вельяминов, и именно он отказывается от предложений сразу же отправлять войска, как это следует во время «бунта». Алексей Александрович посылает в Имерети обращение к населению, заверяя, что опись церковного имущества прекратится, вновь откроются церкви, в них вернутся священники, а Русанов уедет в Тифлис. Слово свое он держит: преобразования прекращаются, а экзарх покидает Кутаиси.
Однако, как говорится, «поезд уже ушел»: начинается новая стадия восстания, от церковных требований все слои населения переходят к политическим – освобождению страны от российского господства. Но согласитесь, стремление Вельяминова обойтись миром показательно. К тому же именно «с его подачи» царское правительство стало с осторожностью относиться к подобным реформам в Грузии.
Тандем Ермолов-Вельяминов действует вплоть до петербургского восстания декабристов, после которого новый император Николай I с большим недоверием относится к назначенцам своего предшественника. В том числе и к Ермолову, подозреваемому в связи с декабристами, хотя доказать это не удается. И когда летом 1826 года Ермолов докладывает, что персидские войска вторглись в Закавказье и идут к Тифлису, царь отправляет в «горячую точку» своего фаворита, генерала от инфантерии Ивана Паскевича, передав ему командование Кавказским корпусом. При этом формально Паскевич подчиняется Ермолову, значит, личная вражда между двумя военачальниками неизбежна. И перед решающим сражением с персами под Елисаветполем (нынешняя Гянджа) Паскевич не доверяет советам ермоловских сподвижников во главе с Вельяминовым.
…Орудия персов уже вовсю обстреливают русских, а Паскевич все еще в раздумье. Вельяминову, докладывающему, что пора переходить в атаку, он сурово заявляет: «Место русского генерала под ядрами». Не говоря ни слова, Алексей Александрович выезжает на пригорок перед позициями, расстилает бурку и ложится на нее. Не обращая внимания на то, что под его сопровождением уже гибнут лошади. А на вопрос, что он делает, отвечает «с своею неподражаемою флегмою»: «Я исполняю приказание находиться под ядрами».
Наступление все-таки начинается, противник разгромлен, и вскоре Вельяминов пишет товарищу: «13- го числа разбили мы у Елисаветполя самого Аббас-Мирзу, который бежал за Аракс не оглядываясь. Теперь все ханства очищены. Без сомнения, все будет приписано теперь Паскевичу, но ты можешь уверен быть, что если дела восстановлены, то, конечно, не от того, что он сюда прислан, а несмотря на приезд его». За это сражение он получает орден Святого Георгия 3-й степени, но при Паскевиче ему уже не служить. Ермолова отправляют в отставку, и его друг Алеша отказывается от руководства штабом. Командуя пехотной дивизией, он сражается с турками на Балканах. О дальнейшем лучше всего рассказывает военный историк Василий Потто: «Вельяминов появляется опять на Кавказе, но уже облеченный безусловным доверием фельдмаршала, – так немногие годы войны радикально изменили взгляды Паскевича на предшествовавшую ему эпоху и на ее деятелей. Вельяминов, принадлежавший к числу тех людей, для которых почти не существует собственного «я», а есть только долг, исполнение службы да готовность принести себя всецело на алтарь отечества, не колеблясь, принял предложение фельдмаршала».
Идет 1831 год. Вельяминов, уже генерал-лейтенант, становится командующим войсками Кавказской линии и Черноморья, начальником Кавказской области (Северного Кавказа). Выдающийся военный деятель Федор Торнау, начинавший службу на Кавказе при Вельяминове, так описывает его: «Алексей Александрович Вельяминов бесспорно принадлежал к числу наших самых замечательных генералов. Умом, многосторонним образованием и непоколебимою твердостью характера он стал выше всех личностей, управляющих в то время судьбами Кавказа. Никогда он не кривил душой, никому не льстил, правду высказывал без обиняков, действовал не иначе как по твердому убеждению и с полным самозабвением, не жалея себя и других, имея в виду лишь государственную пользу, которую, при своем обширном уме, понимал верно и отчетливо. Никогда клевета не дерзала прикоснуться к его чистой, ничем не помраченной репутации. Строгого, с виду холодного малоречивого Вельяминова можно было не любить, но в уважении не смел ему отказать ни один человек, как бы высоко он ни был поставлен судьбой. Я не встречал другого начальника пользовавшегося таким сильным нравственным значением в глазах своих подчиненных. Слово Вельяминова было свято, каждое распоряжение его безошибочно; даже в кругу самонадеянной и болтливой военной молодежи, приезжавшей к нам из Петербурга за отличием, признавалось делом смешным и глупым разбирать его действия».
«Никому не льстил…» Более того, он прямо противостоит самому высокому начальству, если оно действует в противоречии с его жизненными принципами. Вот Вельяминов получает официальный документ с просьбой обеспечить безопасность колонн со спиртом с заводов министра иностранных дел, вице-канцлера, графа Карла Нессельроде. Ответ категоричен: «Не вижу причин, почему бы следовало принимать исключительные меры для вице-канцлера, когда для других этого не делается». А это – уже прямое противостояние с самим Николаем I. От имени царя поступает проект ведения военных действий на Черноморском побережье. Вельяминов дерзает «самым положительным образом опровергнуть пользу присланного проекта и два раза отказаться от его исполнения». В третий он отвечает на высочайшее повеление так: «Если государь император и на этот раз не удостоит на основании моих доказательств и фактов осчастливить меня отменою сказанного проекта, то прошу назначить на мое место другого, более способного и сведущего генерала, ибо по долгу совести я не могу принять на себя выполнение меры, которая, по моему убеждению, должна принести только один вред для края, отданного мне в управление. Присягая государю, я обещал не только повиноваться, но и хранить славу и соблюдать интерес его величества». И царь уступает.
А каков же в быту этот убежденный холостяк, которого многие считают странным за нелюбовь к публичности, и встречу с которым Александр Грибоедов, читавший ему «Горе от ума», называет «наипрекраснейшим открытием достойного человека»? В походах он одет в короткий серый сюртук (подобно Наполеону), любит размышлять, сидя на барабане, значительную часть свободного времени проводит с собаками: «В минуты досады только собака могла развеселить его своими ласками. Ей позволялось прыгнуть на него с грязными лапами, замарать платье, лизнуть куда попало; он начинал ее гладить, называть по имени, и пасмурное лицо его прояснялось». Полы его палатки всегда подняты, и по вечерам видно, как он читает книгу на походной кровати.
В Ставрополе, где размещается его штаб-квартира, дом Вельяминова открыт для любого офицера, он приказывает, чтобы все приезжающие в город, от прапорщика до генерала ежедневно обедали у него. «Это право распространялось и на некоторых разжалованных в солдаты, а по табельным дням к обеду имели право приходить без приглашения все местные офицеры и гражданские чиновники. Сам Алексей Александрович обычно обедал отдельно, а затем выходил к гостям и участвовал в общем разговоре», – сообщают современники.
Кстати, о «некоторых разжалованных в солдаты». Речь идет о сосланных на Кавказ декабристах – М. Назимове, М. Нарышкине, В. Норове, В. Толстом, А. Бестужеве-Марлинском и других. Генерал покровительствует им настолько, что разрешает ездить для поправки здоровья на Кавказские минеральные воды, и при первой же возможности ходатайствует о боевых наградах для них. Поэта Александра Полежаева, отправленного на Кавказ в солдаты за крамольные стихи, Вельяминов берет в поход и успешно представляет к «возвращению унтер-офицерского звания и дворянского достоинства». А Полежаев воспевает его в поэме «Чир-Юрт»: «…Он любит дело, а не слово…/ С душою доброю – он строг;/ Судья прямой, но не суровый,/ Бесстрастно взыщет он за долг/… Всегда один, всегда покоен;/ Походом, в стане пред огнем,/ С замерзлым усом и ружьем/ Нередко греется с ним воин…».
Значительную роль играет Вельяминов и в судьбе Михаила Лермонтова, сосланного на Кавказ. Поэт вспоминал, что «изъездил Линию всю вдоль, от Кизляра до Тамани» и известно, что генерал специально говорил с командующим Отдельным Кавказским корпусом бароном Григорием Розеном, «насчет Лермонтова», который, кстати, был внучатым племянником друга Вельяминова по Бородинскому сражению Афанасия Столыпина – брата бабушки поэта. Лермонтов не раз бывал в ставропольском доме Алексея Александровича, изобразил его в своих зарисовках, а некоторые историки считают, что Михаил Юрьевич участвовал и в одной из военных экспедиций во главе с Вельяминовым.
Да, этот генерал был строгим и необщительным, но в войсках его буквально обожали. Его «спасибо» было лучшей наградой для солдат, чувствовавших заботу. Он и умер потому, что в трудную минуту оказался рядом с «нижними чинами». В одном из походов 53-летний генерал, стремясь поддержать уставших солдат, около шести часов простоял вместе с ними по колено в снегу. После этого его здоровье окончательно подорвано «тяжкой водяной болезнью». Вернувшись в Ставрополь и чувствуя скорый уход, отдает последние распоряжения, пишет завещание и даже предупреждает близких и начальство о… дате своей смерти. Допустив ошибку лишь на день в этом печальном предсказании, он умирает в марте 1838 года. После обеда с офицерами, отправив их на службу и оставшись наедине со штабным лекарем Николаем Майером. Это – друг Лермонтова, сосланный из-за близких отношений с декабристами, прототип доктора Вернера в «Герое нашего времени». Алексей Александрович не раз заступался за него перед жандармами уже и в ссылке.
В военной науке того времени остались разработанные Вельяминовым правила следования рекрутских партий по безлюдным степям, проект управления казачьими войсками, правила ведения боевых действий в горах и горная артиллерия, для которой он лично создал легкие и прочные лафеты, так и названные «вельяминовскими». В топонимике Кавказа его имя исчезло. Форт Вельяминовский – теперь город Туапсе, Вельяминовская улица в Ставрополе ныне носит имя Дзержинского, и мало кто вспоминает в тех городах эту фамилию. А в устах тбилисцев она живет, причем отнюдь не из-за военных успехов.
Кстати, Алексей Александрович ни разу в жизни не ел ни хинкали, ни другой вкуснятины, подаваемой в подвальчике, увенчанном его именем. Любимым блюдом этого человека был (простите, современные гурманы) откормленный молоком уж-желтобрюх под каким-то особенным соусом. Что ж, у каждого времени – свои герои, в том числе и в кулинарии.


Владимир Головин