«И сегодня очень трудно представить себе, что в этом году Белле Мирианашвили исполнилось бы 80 лет…»

Белла. Белка... Согласитесь, все-таки существует некая таинственная магия имен. Просто немыслимо, чтобы ее звали как-то иначе. Она и была самая настоящая белочка. Хрупкая, изящная, махонькая. И – необычайно сильная. С обаянием своим всеохватывающим, улыбкой и нежностью ко всему сущему – к людям, природе, синему небу.
Когда быстрым легким шагом она неслась по Верийскому спуску, мало кому из прохожих могло придти в голову, что стройная девочка с летящей челкой цвета горячего шоколада на самом деле – известная всей стране актриса театра и кино Белла Мирианашвили. Шли годы, она обрела семью, двух детей, мужа, конечно, взрослела по календарю, но всегда выглядела неизменно красивой и молодой, если не сказать – юной. И сегодня очень трудно представить себе, что в этом году Белле Мирианашвили исполнилось бы 80 лет...
В 1959 году на всесоюзном экране был показан и по-доброму встречен миллионами зрителей трогательный грузинский фильм «День последний, день первый» (режиссер – народный артист СССР Сико Долидзе, оператор – народный артист Грузии Леван Пааташвили). В картине Белла Мирианашвили проявила свой недюжинный талант, органично вошла в труппу сыгравших в этой картине выдающихся грузинских актеров – Акакия Васадзе, Рамаза Чхиквадзе, Ипполита Хвичиа, Гиули Чохонелидзе, Отара Коберидзе, Медеи Чахава и других. Настоящим творческим событием оказалось исполнение двух главных ролей Беллой Мирианашвили, которой было всего 20 лет, и патриархом грузинского кино, народным артистом СССР Серго Закариадзе – великим мастером сцены, который не раз появлялся со своей юной партнершей и в спектаклях прославленного Тбилисского драматического театра имени Шота Руставели.
Фильм о последнем рабочем дне уходящего на пенсию Георгия и первом трудовом дне Ламары, когда старый почтальон спешит познакомить свою юную сменщицу с теми, кто каждый день ждет его прихода, обернулся поучительной мелодраматичной историей об умении делать добро, о значении в нашей жизни человеческого внимания и отзывчивости.
В дальнейшем прославленный артист, любимый во всем мире «отец солдата» внимательно следил за творческим ростом своей «сменщицы», искренне радовался, когда судьба снова сводила их в новом творческом проекте. И такое, на счастье, не раз свершалось.
Каких только вариантов постановок «Короля Лира» не довелось видеть на своем веку. Но и сейчас, спустя столько лет, можно сказать – десятилетий, положа руку на сердце, признаюсь, что редко когда испытывала столь высокое напряжение, буквально всплеск самых глубинных эмоций, как во время сцен короля Лира – Серго Закариадзе со своей самой любимой, младшей дочерью Корделией – Беллой Мирианашвили. Этот яркий неповторимый дуэт был до края наполнен человеческим теплом, невысказанной – айсбергом затаившейся – обоюдной тоской по былому семейному счастью, невыносимой болью от рухнувшей в одночасье дочерней любви и верности отцу.
Быть может, особый шарм этим сценам придавала их пронизанность чисто грузинской, укорененной в ментальности, глубокой убежденности в незыблемости, сакральном значении духовной связи между детьми и родителями. И от этого трагедия шекспировских героев приобретала особо острый, почти болезненный накал страстей. Я помню, как выразительные глаза Беллы излучали мучительную душевную борьбу – бездонное потрясение от собственного предательства, которое еще вчера казалось невозможным, сегодня стало неисправимым, а уже завтра окажется гибельным. Моментами представлялось, что Корделия теряет рассудок в безнадежных поисках выхода из созданного ею же лабиринта. Казалось, и король не сможет перенести боль дочери – Серго Закариадзе, как никто другой, умел изобразить в одном действе не только свои страдания, но и мучительное сопереживание, обращенное и к родному существу, и ко всем оступившимся в этом горестном мире.
Без сомнений можно утверждать, что эти сцены вошли в историю грузинского театра, как яркие образцы высокого вдохновения и мастерства ведущих актеров спектакля. А роль Корделии в «Короле Лире» признана одной из лучших работ Беллы Мирианашвили на сцене.
Удивительная вещь – широкая публика все больше судит об актерах по их экранным образам. А ведь есть творческие личности, казалось бы, созданные именно для театра. Белла Мирианашвили была из тех харизматичных актрис, чье присутствие на сцене придавало последней уют и дыхание родного дома, дарило зрителям живое тепло. Какую бы роль Белла ни исполняла на сцене, она с блеском использовала свое актерское дарование, невероятное природное обаяние, придавала образам своих героинь особую изысканность и духовную красоту.
В том же 1959-м, когда дебютировал фильм «День последний, день первый», была написана и поставлена на Бродвее знаменитая пьеса американского драматурга Уильяма Гибсона «Сотворившая чудо» – сложнейшая психологическая драма с множеством оттенков в характерах главных героев. Роль глубоко несчастной девочки Хелен Келлер, заболевшей в полуторагодичном возрасте «воспалением мозга» и потерявшей, казалось, навсегда вместе со зрением, слухом и способностью говорить ощущение реальности жизни, стоила Белле огромного напряжения – душевного и физического.
Осмыслить, прочувствовать и сыграть на сцене состояние маленького существа с изломанным, исковерканным комплексами сознанием, которое отягощено жестокостью к безмерно потакающим ей родителям, обидой на весь мир и необузданной силой ненависти ко всем окружающим – задача чрезвычайно трудная для актера. Белла справилась с нею совершенно мастерски, словно художник-колорист, тонко понимающий высокое предназначение не только локальных красок на холсте, но и их взаимовлияния, воздействия одного тона на другой. Не уступая никому своего личного пространства, порой пугая своей необузданностью, приглядываясь и притираясь к своей «укротительнице», но и ангелу-хранителю мисс Энн Салливан, которую выразительно играла выдающаяся грузинская актриса Сесиль Такаишвили.
Роль Хелен Келлер в исполнении Беллы Мирианашвили так глубоко запала в душу, что нюансы чисто внешнего рисунка образа с невероятной ясностью и четкостью всплывали в памяти при соприкосновении с параллельной темой. Когда я первый раз смотрела спектакль театрального гения, режиссера московского Театра на Малой Бронной Анатолия Эфроса «Брат Алеша» (по роману Ф.М. Достоевского «Братья Карамазовы») и восторгалась прима-актрисой Ольгой Яковлевой, фантастически сыгравшей Лизу Хохлакову, почему-то все время вспоминала «строптивую девочку» Беллы. И даже позволила себе рассказать об этом великому режиссеру. Не преминув при этом высказать свою убежденность в том, что эти две работы равновелики по мощи актерского дарования. «Охотно верю, – совершенно искренне ответил Анатолий Васильевич, – грузинский театр – вещь совершенно особенная».
Она была большой актрисой, Беллочка – моя любимая подружка. О Мирианашвили немало написано и сказано, но еще впереди глубокое изучение ее вклада в историю грузинского театра ХХ века, в которой это светлое имя будет бережно и навсегда сохранено. Я в этом не сомневаюсь, и посему лучше попытаюсь успеть рассказать тем, кто по жизни не был так близко знаком с Беллой, каким славным и теплым она была человеком.
Белла безупречно владела и грузинской, и русской литературной речью. Она была очень начитанной, эрудированной, неординарной интеллектуальной личностью с выраженной и редкой по нынешним временам любознательностью. Интеллигент до мозга костей. И в то же время Белка была необыкновенно жизнерадостной, веселой, остроумной девчушкой, любившей от души посмеяться, и при этом как бы невзначай напомнить нам, что она не случайно родилась 1 апреля. Беллу все время тянуло на озорные, отчаянно смелые поступки. К примеру, ей ничего не стоило нацепить на себя роликовые коньки – тогдашние неуклюжие, грохочущие четырехколесные, и уж точно небезопасные – и лихо прокатиться на них из одного конца города в другой, с наслаждением разводя руки в поклоне перед ошалевшими и неодобрительно шипящими местечковыми матронами. В далеких 60-х Белка и меня сподвигла на этот, прямо скажу, не совсем привлекательный способ передвижения.
Вспоминая тот период нашей молодости, когда мы были связаны с Беллой тесной дружбой, знали друг о друге все – от мучавших нас творческих исканий до самых затаенных сердечных дел – я вдруг ясно поняла, почему за прожитые на чужбине долгие годы так и не смогла перешагнуть через какой-то барьер внутри себя, чтобы навестить любимый Тбилиси. Есть, видимо, затаившийся глубоко в подсознании страх перед крушением живых картинок давно ушедшей в небытие радостной жизни. Ведь родные и близкие люди, многие из которых ушли из жизни, остались для меня теми светлыми, счастливыми и прекрасными молодыми существами, которые, как мне кажется, до сих пор гуляют по проспекту Руставели и улыбаются, приветствуют меня... Как же я смогу пройти мимо входа в театр и не спросить у вахтера: «А Белка еще не ушла?».
...Словно это было несколько дней назад. В Тбилиси приехал на гастроли театр Георгия Товстоногова, легендарный питерский БДТ. На сцене Театра имени Шота Руставели с утра была назначена репетиция «Идиота» Ф. Достоевского с Иннокентием Смоктуновским в главной роли. Прокрасться в зал было невозможно даже актерам труппы грузинского театра. Что там уж говорить о посторонних, в частности – о студентке первого курса Тбилисского университета? Но никак не могла верная подруга Белла лишить такой возможности меня, «страшную» тайну которой знала лишь она одна – та самая студентка склонна к графомании и «больна» Достоевским. Правда, тогда мы еще не разобрались, в каком ракурсе «болезнь» эта будет прогрессировать. Белка была единственным читателем моих литературных упражнений и благосклонно советовала искать свое призвание в сочинительстве. Ее поддержка моей авантюрной затеи перевода с физического факультета ТГУ на только что открывшееся на филфаке русское отделение журналистики, была огромным, если не определяющим фактором. Белла убедила и мою маму Кэто, которую она очень любила и считала героиней – по причине трагических коллизий, связанных с биографией сосланного бериевскими опричниками в Сибирь ее мужа и моего отца. Это, опять же, лишь к слову о необычайной чуткости и нежности Беллы. Моя мама отвечала ей взаимной любовью и глубоко уважала мудрость, понимание людей и дар разделить чужую боль, присущий совсем еще молодой, но внутренне зрелой женщине...
Так и свершился первый крутой поворот в моей жизни. У Белки появилась новая забота – причащать меня к Театру, который мы дружно и самозабвенно любили – она на сцене, я – из зала. Решено было начать мои журналистские опыты с публикаций об актерах, режиссерах, их спектаклях. Теперь читателям можно будет лучше понять, почему Белла выжала из администраторов все соки, но добилась того, чтобы я побывала на репетиции самого Смоктуновского на сцене ее дома – ее театра...
Не поверите, помню даже ее платьице – синее с белыми отворотами и широким красным поясом. В тот день, когда мы, затаив дыхание, тихо прокрались в полупустой, словно тонущий в полумраке большой зал, и затаились в укромном уголке, на ярко освещенной сцене вершилось чудо. Возле небольшого старинного, красиво инкрустированного столика у самого выхода из левой кулисы стоял... сошедший со страниц романа Достоевского живой князь Мышкин. Несравненный и незабываемый Иннокентий Михайлович Смоктуновский.
Мизансцена изображала мрачную комнату в доме Рогожина и тот момент, когда ошеломленный вестью об убийстве Настасьи Филипповны князь приметил на столике кривой рогожинский нож. Взяв его в руки, великий актер тихо спросил у Рогожина: «Этот?» И вдруг, не изменяя интонации, не возвращаясь в свой собственный облик, отступился от текста, прошептал не значащиеся в нем слова: «Ой, как больно-то!» Оказалось, даже на привычном рабочем прогоне этот уникальный актер настолько глубоко окунулся в мир переживаний героя, что невольно сжал в ладони нож-убийцу со всей потрясенной силой отчаяния бедного князя. И ухитрился сильно поранить руку тупым реквизиторским ножом!
Белла была потрясена соприкосновением с мощной актерской самоотдачей. Этот эпизод, вроде бы совсем незначительный, произвел на нее такое сильное впечатление, что она потом часто его вспоминала с тревогой и вопросом во взгляде. Мне кажется, она все время взвешивала свои актерские возможности погружения в глубины образа, в драму изображаемого на сцене персонажа, и тут ей был предоставлен редкий случай наглядного примера абсолютного слияния эмоционального состояния актера с миром чувств, рефлексий и подсознательных порывов своего героя.
Миниатюрная, хрупкая, изящная Белла Мирианашвили всем своим обликом, казалось, была предопределена на амплуа инженю. Ничего подобного! Ее «девочки» – та же Хелен Келлер, тем более Анна Франк были полны драматизма, восходящего к трагедии. Но еще и в том было очарование таланта Мирианашвили, что она в один миг преображалась, меняла «лицо», вживалась в совершенно новый образ с удивительной убедительностью, и никогда не считалась с расхожими представлениями о привязанности актера к тому или иному сценическому жанру или устоявшемуся формату роли. Постоянное исполнение сложных психологических, наполненных драматизмом ролей ничуть не мешало Белле параллельно удивлять своим искусством в других жанрах – юмористических, водевильных, легких, словно порхающих по сцене язычком яркого пламени. Она была замечательно универсальной и равноумелой во всех лицедейских ипостасях театральной личностью – милая, обаятельная, беспредельно честная и никогда не «играющая» по жизни Белла Мирианашвили.
А эта самая жизнь, к печали, не всегда складывается справедливо и по-доброму к тем, кого изначально награждает талантами, тонкостью души и добротой. Наше поколение перетерпело немало стрессов, ломок общественного сознания, борьбы «новаторства» с привязанностью к отживающим представлениям о жизни, чувстве долга, морали. И отсюда подсознательные метания «в поисках пути, сердечной смуте». В результате – ошибки, крушение надежд, разочарования. У очень современной, продвинутой, как сейчас говорят, и успешной актрисы Беллы Мирианашвили был свой приоритет в личной жизни. Она мечтала о полноценной семье, о детях. О любви и взаимопонимании. Верила в чудеса, даже когда разбивались прежние иллюзии. Как отчаянно она боролась за доченьку Наночку с отрицательным резус-фактором своей редкой первой группы крови.
И настал день, когда все мечты Беллы о счастье сбылись – она встретила своего принца на белом коне. Своего верного рыцаря и редкого благородства души человека – великого актера Кахи Кавсадзе. Они прожили вместе около четверти века, любили друг друга с такой немыслимой силой и нежностью, какая бывает только в книгах и на сцене. Белла родила мужу сына. И тут, на пике счастья, грянула беда. Послеродовое осложнение лишило ее возможности двигаться. Актрису от Бога, гибкую, пластичную, всегда грациозно пританцовывающую, подвижную, как ртуть. Кахи до конца был рядом с ней, делал все возможное и невозможное для спасения своей единственной настоящей любви.
Будь по прихоти судьбы я режиссером, обязательно сняла бы фильм об этой потрясающей Love story. Несмотря на то, что мне не довелось быть ее свидетелем воочию – к тому времени я уже жила в Москве и даже не была лично знакома с главным человеком Белочкиной жизни, я точно знаю, каким был бы первый кадр этого фильма. Крупным планом – глаза Кахи Кавсадзе в единственный и очень короткий миг нашего с ним знакомства.
...Москва конца прошлого века. Время, когда еще разобщенность России и Грузии не могла присниться никому даже в самом кошмарном сне. Мы с известным режиссером-документалистом Вахтангом Микеладзе подъезжаем к зданию посольства Грузии, где нас уже ждала приехавшая в журналистскую командировку моя двоюродная сестра. Рядом с ней, спиной к нашей машине стоял высокий человек со знакомым абрисом стройного стана. Темпераментная встреча грузинских друзей. Обмен приветствиями, дружеские объятия. И через несколько минут мне пожимает руку этот «высокий человек» – Кахи Кавсадзе. Внимательно вглядываясь в мое, незнакомое ему лицо. И я спрашиваю у Кахи: «А как поживает Наночка?». «Вы знаете Наночку?» – отвечает он вопросом на мой вопрос. И я неожиданно для самой себя говорю ему, как мы соседствовали и были очень дружны с Беллой... – «в той прежней – до ее встречи с вами – жизни». Редко приходилось видеть такое мгновенное преобразование выражения лица человека. Из вежливо-официального – в теплое, почти родственное. В глазах его за секунду промелькнула целая гамма чувств – искренней заинтересованности, грусти и неизъяснимой мечтательности. Он удержал мою руку в своих больших теплых ладонях и, видимо, готов был продолжить беседу, принять предложение Вахтанга поехать с нами в гости к общим друзьям. Но разве можно такому известному грузинскому актеру «безнаказанно» простоять пять минут возле входа в родное посольство?! Откуда ни возьмись, набежала целая армия знакомых и не очень людей. Нас чуть самих не эвакуировали невесть куда. Кахи почтительно поцеловал мне руку и сказал, что мы еще обязательно увидимся и поговорим. Как-то даже не успела толком назвать ему свое, а главное – имя моей мамы, уж о ней Белка не могла не рассказать любимому мужу.
А потом... Не стало никакого потом. Мир просто сошел с ума.
Мне не довелось видеть Беллу в болезни. Она осталась в моей памяти той молодой, смеющейся красавицей с легкой летящей походкой. С огромным букетом ослепительно белой сирени в руках, ветки которой она собственноручно, попросту говоря, залихватски насобирала в соседском саду. Для меня, просто так, с желанием доставить удовольствие. В теплом мае 1967 года. До ее ухода оставалось ровно четверть века.


Ирина ШЕЛИЯ