В театре, как нигде, действует фактор настоящего времени. Слова, даже если они написаны в античную эпоху, в современной реальности рождаются заново и звучат с современной интонацией. Когда в театре Руставели Сандро Ахметели ставил спектакль по пьесе Шиллера «Разбойники», грузинскую версию постановки назвал «In tirannos» («На тиранов»), чем выразил символический образ собственного окружения и эпохи.
Пожелтевшая афиша спектакля, которая хранится в музее театра, напоминает не только эпоху Шиллера или же советские репрессии 30-х годов,  но по ассоциации позволяет представить тяжелейшие эпизоды недалекого прошлого: жестокости гражданской войны, жертв, разгоны митингов или истязания заключенных в грузинских тюрьмах в период так называемых реформ. Экспонаты, связанные с темой тирании, обобщаются из контекста конкретного времени, приобретают вневременную ценность и предметно отображают темы, о которых современное общество открыто или в кулуарах всегда говорит с волнением.
В музее театра Руставели хранятся дневники репетиций спектакля. Была такая традиция – режиссеры передавали ход репетиций, детально записывая их. В этих дневниках описывается не только последовательность действий спектакля, то есть конкретно существующая в театре данность, но и наглядно олицетворяется то, что происходило снаружи, в ежедневной реальности страны. Вот перед нами запись, датированная 15 февраля 1921 г.: «Спектакль начался с опозданием, потому что статистов вывели на позиции».
То, что произошло через 10 дней, 25 февраля, еще раз трагически изменило историю Грузии. В дневнике записей репетиций тех дней только пустые страницы... На следующих очень короткие и лаконичные записи, датированные первым марта: «Спектакль прошел, но в зрительном зале сидело всего 30 человек, да и то только актеры»...
Перед нами время, собранное в единое целое. Музей ведь территория вечности, соединитель ценностей, а иногда и интерпретатор. Это не только абстрактное хронологическое время. Оно символами дает понять, что не только в театре, и жизни, в карнавале гримас и масок думающему, прошедшему много тяжких испытаний, одинокому и во все времена  незащищенному грузинскому интеллигенту придавалось небольшое значение.
Если настоящее время для людей – арена деятельности, то как складываются наши отношения с прошлым, с историей, чьи уроки скорее моральные, чем познавательные...

***
В 40-х годах прошлого века в Союзе писателей состоялось очередное заседание. Спустя годы Геронтий Кикодзе вспомнил и в записной книжке записал свои впечатления о том, что было тогда на улице Мачабели, 13: «Здесь состоялся вечер покаяния и самобичевания. Выступали писатели и признавались в своих ошибках и грехах. Шалву Дадиани строго раскритиковали за его антирусскую позицию в романе «Несчастный русский». Шалва очень достойно выступил. Он сказал: «Лицо Георгия русского не моя выдумка. Я того русского написал по историческим источникам... (он привел подтверждающие цитаты). Почему не обращаете внимание, что рядом с ним я создал симпатичного представителя русского народа Кузьму! Я не смогу отречься от своей книги. Если вам не нравится – не печатайте». Это было смелое выступление и заслужило одобрение присутствующих писателей. Шалва был настоящим грузинским джентльменом».
И вторая запись Геронтия Кикодзе не имела целью публикацию. Этот его внутренний протест был найден в дальнем углу ящика письменного стола.
«Жалуются на отсталость литературы и искусства: они, мол, не могут отобразить нашу современную богатую и бурную жизнь. Какая в том причина? В первую очередь, лживо и односторонне понятая идея диктатуры, мышление, заточенное в тиски. На всю духовную культуру давит массив льда... Литература, живопись, музыка должны были изображать исключительно геройство и красоту советского народа. Со всех сторон было слышно: мы собрали столько-то тонн кукурузы, подоили столько-то коров, вырастили столько-то поросят... (Писатели у нас в долгу)? Вы должны описывать наши геройские дела... Правда, и это говорили, что нам нужны Гоголи и Салтыковы-Щедрины, но если бы кто и поверил по глупости и написал что-либо наподобие «Мертвых душ», попал бы в страшный лимит. Известно, что роман «Пригласили» вовсе не зачислили в актив Михаилу Джавахишвили»...
Однако какой долгой ни была бы зима, она заканчивается. Снег тает и головку поднимает подснежник, этот простой и нежный цветок, который предвещает весну...». Иллюзорный оптимизм ожидания весны для Геронтия Кикодзе оказался ранним. Очень скоро самому пришлось оправдываться перед секретарем ЦК Кандидом Чарквиани. В данном случае адресат, конечно, не был конкретной личностью. За его спиной подразумевался весь партийный карательный аппарат... За какие грехи приходилось каяться грузинским советским писателям или точнее, какие «грехи» они совершали. Один пассаж письма показателен: советскому литератору даже в произведениях писателей прошедшей эпохи запрещалось видеть христианскую веру и ценности.
«Высокоуважаемый товарищ Кандид! Я сам не могу оценить качество своей работы и не настолько самоуверен, чтобы думать, что моя работа застрахована от недостатков и ошибок. Сейчас, когда я, увы, подошел к порогу старости, и ,естественно, оглядываюсь назад, а не вперед, вижу, как много мелкой и неблагодарной работы мне приходилось делать как переводчику, редактору, рецензенту, и что мне ничего это не принесло, кроме усталости. Из моих оригинальных трудов большую часть я с удовольствием отдал бы забвению. Об этом говорю в полном сознании и без ложной скромности...
Само собой, я не настолько наивен, чтобы требовать от других людей (у которых весьма туманное представление об истории и литературе Родины) знания моей биографии и моего мировоззрения. Поэтому я совсем не удивился, когда газета «Заря Востока» N124 напечатала письмо какого-то Костанашвили, посвященное моей «Истории грузинской литературы», в котором полно лживых цитат и превратных положений. Я только удивляюсь тому, что серьезная ежедневная газета, орган Грузинской компартии уступает место для такой дребедени. Не зная сути, русский читатель поверит бессмысленным обвинениям Костанашвили, но эту газету ведь читают и грузины, которые более или менее знают мои литературные труды... Кто поверит, что я не считаю Бараташвили писателем религиозномыслящим (что само собой для него не было бы унизительным)... Кто поверит, что я отрицаю борьбу с аристократией Ильи Чавчавадзе и «Тергдалеулни» (испивших воды Терека), у которой «был социальный характер», «не признаю своеобразное мышление русского общества», «сочувствую примитивной морали Тариэла Мклавадзе», «искренне выражаю аполитичность»... и др. Меня больше удивило то обстоятельство, что на совещании работников издательств Грузии письмо Констанашвили заверили некоторые ответственные работники. Я обескуражен тем, что эти люди обвиняют меня в «аполитичности и защите чуждой идеологии».
Я всегда выполнял то, что подсказывало мне чувство долга перед Родиной и по мере возможности каждый честный гражданин должен поступать так же. Только я выражаю свой энергичный протест, когда на мой скромный труд бросают тень и освещают его превратно».
Несомненно, писатели были в безвыходном положении. Публикации в партийной газете, как правило, были заказаны «сверху» в преддверии ожидаемых репрессий. Поэтому литераторы оправдывались как могли...
«Мне моих грехов хватает, чтоб еще вешать на себя грехи Тараша Эмхвари», – говорил Константин Гамсахурдиа.
Оправдывался и Тициан Табидзе: «В политических делах не совсем ясно разбирался. Мое отношение к русскому и французскому символизму было совсем не критическое»... Позже будучи узником тюрьмы ЧК, изможденный пытками Тициан «сознается», что он французский шпион и с помощью Андре Жида, французского писателя, передавал шпионскую информацию враждебно настроенным буржуазным странам... Там уже оправдываться не имело смысла...
Были редкие исключения: в этой эпохе сравнительно прогрессивный, приближенный к литературе советский функционер Дэви Стуруа демагогически, но, по всей видимости, «обязательной» фразеологией попытался оправдать Тициана: «Да, Тициан Табидзе больше не интересуется декадентской отравляющей поэзией Бодлера, Рембо, Верлена и их сподвижников с мистическим мировоззрением. Он всей своей сущностью отдался перспективе строительства новой Колхиды для будущих поколений, осушке болот, зараженных малярией. В очерке «Новая Колхида» он еще раз подчеркнул свое новое поэтическое кредо: «Сейчас я меньше всего заинтересован личными переживаниями, я хочу воспеть то дело, которое важно  и общее для меня, для моих соседей, всех грузин, а также для всех трудящихся во всем мире, куда только дотянется меридиан Коминтерна...».
Григол Робакидзе оправдывал себя, но сохранял при этом собственное достоинство: «Политиком никогда не был и не есть, я не политик, потому что я глубоко и ясно понимаю: писатель, который вмешивается в политику, ничего хорошего не даст ни политике, ни самому себе и как человек искусства принесет вред». Из партии социал-федералистов выходит Михаил Джавахишвили: «Политиканство не дело писателя».
Может, политиканство и правда не для писателя, но для выражения собственной позиции, хотя бы метафорически или только молчанием на фоне восхищения масс народных создавало судьбоносную грань их жизни и смерти.
Григол Робакидзе, который будучи в эмиграции избежал советских репрессий, вынужден был объяснить своей стране свою невиновность... В 1947 году на вокзальную почту села Свири незнакомец принес письмо Григола Робакидзе. Конверт вскрыл испуганный начальник. «В политику не вмешиваюсь, – писал Робакидзе. – Мое творчество не дело «ни левых и ни правых». У реки есть третий берег, невидимый и более сердечный... Грузинских писателей прошу – позаботьтесь о моих сестрах Нино и Лиде. Они в моих делах не виновны».
Советская тирания определяла судьбу и литературную репутацию писателей, оставшихся здесь и вынужденных выехать за границу. Идеологически отверженные, они все же насильно оставались «частью» советского пространства. «Все оставляет след, на мне тоже остался след», – позже скажет Отар Чиладзе.
Что требует сегодня государство от писателя? Думаю, ничего, так как в основном не знает его. В ходе разного рода революций часть их (писателей) традиционно используют агитаторами, а потом они, скомпрометированные, в глазах общества становятся похожими на когда-то сакральные, но ими же обесцененные слова... Со словами вместе обесцениваются понятия и ценности... И престиж писателей или в целом людей искусства. Этим путем «успешно» осуществились попытки дискредитации грузинской интеллигенции.
Сейчас другое время. Писатели уже не оправдываются... Но и перед ними тоже никто не оправдывается...

***
– Не знаю, как уцелели эти реликвии, – рассказывает сотрудница музея театра Руставели Белла Чумбуридзе, – в 37-м году был издан приказ уничтожить все. Были «выявлены» Ахметели и его т.н. фашистская группа: актеры Иване Абашидзе, Платон Коришвили, Элгуджа Лорткипанидзе, Тамар Цулукидзе, Иа Кантариа, Иван Лагидзе, суфлер Нино Гвиниашвили... Актер, заведующий литературной частью Ия Кантария по поручению Ахметели в 1932 году создал музей театра Руставели и перед уходом 3 декабря 1937 года оставил такую запись: «Сдал музей. Родной мой театр Руставели, четырнадцать лет тебе был верен. Иа Кантариа». В том же году его расстреляли. С записью вместе лежит реабилитационный документ этой «фашистской» группы за февраль 1956 года. Только через 19 лет поняли, что они были невиновны.

***
«Мы ищем лицо грузинского театра и контур грузинского артиста», – желание Сандро Ахметели на обломках прошлого создать новое искусство на фоне экспериментов начала ХХ века не было необычным и не было первым. Идея «грузинского мессианизма» литературного ордена «Голуборожцев» с высоты времени возможно даже назвать эстетическим восстанием («Мы, актеры обновления, окутанные золотом, стоим перед безликой массой»).
В театральном мире наверняка находились параллели такого культурного отчуждения. Позднее Т. Табидзе выразил сочувствие к театралам, как будто предсказал: «Желал бы одного, чтоб их талант работал на настоящее творчество, но не на борьбу против филистеров».
Филистеры оказались в ближайшем окружении. Среди них скептицизм выказывал актер М. К.: «Заявление Ахметели о будущей постановке – хвастовство. Пахнет авантюрой и нельзя доверять ему. Кто знает, что получится из его «опыта». Изобретатель аппарата, который не летает, не заслуживает доверия». Наподобие аппарата Ахметели и «Дуруджи» не полетит». Удивителен не тот факт, что Ахметели создавал для сцены конструкцию летающего аппарата, а то, что коллеги -театралы не простили бы ему прямо или косвенно, что он не смог полететь. Оппонентов интересовала не материально-техническая сторона, они хотели краха режиссера.
Официальная манифестация группы «Дуруджи» выглядела скандально. После того как во втором акте спектакля «Игра интересов» Акакий Васадзе зачитал декларацию молодых грузинских театралов и с галерки актеры разбросали листовки, творчество оценили «сомнительным трюком» и «стуком в открытую дверь». Продолжились беседы группы «Дуруджи» о кризисе театра и о старании «Голуборожцев» распространить «искусство на уровне мирового радиуса» (Т. Табидзе).
«Недостаточно иметь свой язык, веру, свои обычаи, – говорил Ахметели, режиссер обновленного театра, – нужно иметь дух того качества, каким обычно создается природа – цельная, непоколебимая, сильная воля, способность соединения мыслей, дум и энергии... Без этих национальных качеств не удастся создать и воспитать сильных». Известно, что «сильные мира сего» не любят сильных и избранных. Им нравятся посредственные и бездарные с подхалимским молчанием, потому что безликая масса подчиняется и никогда не сразит «in tirannos!» .
По документам сыскного отделения комиссариата внутренних дел, часть труппы театра написала письмо Сталину в защиту уже арестованного Сандро Ахметели. В итоге «все нижеподписавшиеся» оказались на скамье подсудимых. Из следственных документов: «В 1930 году создали Грузинский национальный театр», в который входили Константин Гамсахурдиа, Михаил Джавахишвили, Александр Ахметели, Паоло Иашвили, Тициан Табидзе, Шалва Дадиани. В деле есть донос: «На одном застолье Акакий Хорава сказал: встанем и выпьем за грузинских юнкеров, за наших великих сыновей. Все выпили». (прилагается список всех участников застолья)».
Было известно личное противостояние Лаврентия Берия и Сандро Ахметели, что на языке аппарата звучало так: «Для того, чтобы до конца искоренить тягу к национальной культуре, нужно парализовать действия антисоветских и шовинистических групп, направив против них партком и комсомольские группы. Срочно нужно принять кардинальные меры, чтобы искоренить это творческое безобразие и обнаглевших режиссеров отдать под суд».
Никто не спросил, а что значит «творческое безобразие», потому что в эпоху тирании вопросов не задают. Для подчиняемого большинства и так все было ясно. Ахметели на свои же вопросы отвечал: «Кто такой грузин? Знаем ли мы его психику? Знаем ли мы его, как особенного типа, сформированного историческими условиями?.. Шорапани – Тбилиси, Тбилиси и Париж...». Здесь рукопись обрывается, но в этой незаконченной рукописи виден весь ареал мышления: Грузия на стыке Европы и Азии, синтез возможностей, изменчивая психика, крайности собраны в один этнос... Может, поэтому грузину трудно перевести тему свободы в риторику. В 1936 году издали так называемую Сталинскую Конституцию, которая из конституций передовых европейских стран своим содержанием повторяла такие понятия, как свобода личности, демократия, свобода слова и прессы... Но в том же году началась волна массовых расстрелов.

***
Заявление Лаврентия Берия о зарубежных гастролях театра Руставели: «Некоторые активные члены могут не вернуться в Советский Союз. Об этом говорит и то, что большинство в труппе представители дворянского сословия и представляют выходцев из антисоветской партии. Разными способами они связаны с грузинской эмиграцией...» «Есть или нет в вашем театре советская власть? – задает вопрос Берия, – ничего не вижу: ни партгруппу, ни профсоюз!» Тут же удивляется тому, что Ахметели распределяет роли не по членству в партии или в комсомоле. За всем этим следует в газете «Комунисти» информация о том, что Ахметели «занимается вредительством обществу». В частности, в воды Натахтари вводил бациллы, чтобы отравить трудящихся Советской Грузии. В коммунистической прессе появились «восторженные» письма трудящихся: «Снятие Сандро Ахметели с работы грузинское общество восприняло с большой радостью. Мания величия, цинизм перед народом, а иногда дерзкое отношение к руководящим органам... Даже те люди, которые не имеют отношение к театру, чувствовали какую-то тяжесть от вида этого зарвавшегося человека...».
«Я знаю, что значит, когда вокруг орет толпа!» – скажет Котэ Марджанишвили. Тирания опирается на безликую массу, превратившуюся в горластую толпу. «Порабощение масс происходит массовым зрелищным террором». (В. Ленин).
В музее театра Руставели один из последних экспонатов – страница рукописи Роберта Стуруа. Это автограф, но не набранный на компьютере текст, а рукописный, здесь есть исправления, зачеркнутые слова: «Рукописи не горят»... Я этому не верю. Во Вселенной, где идет ожесточенная атака на уничтожение правдивого слова этот поэтический афоризм я воспринимаю как красивую ложь. Время неумолимо и, наверное, согласитесь, особенно беспощадно к театру. Сандро Ахметели – великий режиссер упрочил грузинский дух на сцене. Он показал миру уникальность нашего национального театра и что осталось от него? От его спектаклей? Макеты, эскизы, несколько фото, записи репетиций... Куда исчез Сандро Ахметели? Где его могила? В те страшные годы уничтожали людей, уничтожили все, что относилось к его жизни и творчеству. Удивительно, что мы знаем, кто уничтожил лучших представителей грузинской нации, но не знаем имена тех простых людей, которые спасли для нас дорогие реликвии. Эстате Бериашвили (эта фамилия тоже ирония судьбы) – сотрудник музея театра Руставели... Пришел приказ уничтожить все, связанное с именем Сандро Ахметели. Эстате Бериашвили собрал старые газеты, журналы и во дворе театра перед всеми их поджег, а то, что должен был уничтожить, спрятал в подвале, а потом в течение недели по частям уносил домой. Батони Эстате жил в коммунальной квартире напротив КГБ. Это тоже ирония судьбы. Через двадцать лет архив Сандро Ахметели вернулся в театр». Роберт Стуруа
Никто не знает, поставит главный режиссер театра Руставели «Разбойников» Шиллера и в соответствии со своим временем и обстоятельствами назовет ли спектакль по-ахметелевски «IN TIRANNOS» («Против тирании»). Однако факт, что ни одна власть, ни одно правительство не смогли применить к нескольким мастерам грузинского искусства, в том числе км Роберту Стуруа большевистские методы управления творческой интеллигенцией. Существующий в нашем сознании «театр жизни, свободный от страха» отмечен его почерком, что очевидно, без всяких деклараций подразумевает позицию «IN TIRANNOS».


Нино ХОПЕРИЯ