Безоблачная юность автора мемуаров Ганны Георгиевны Элиава-Малиевой резко оборвалась в возрасте 23 лет в день ареста родителей Амелии (Мелании) Воль-Левицкой и Георгия Элиава. В оставленной ей неопечатанной комнате с ней оставался муж, но их медовый месяц и два последующих она провела в слезах и в тюремных очередях, пытаясь передать родителям хоть что-то с воли и получить взамен скудную информацию, из которой правдой было лишь то, что они пока живы. Это был проклятый 37-й год. За месяц до защиты диплома (Ганна собиралась стать геологом) ее арестовали как дочь «врагов народа».
После 9 лет заключения и карагандинских лагерей ей, пережившей там рождение и гибель двухмесячного младенца и смерть родителей, все еще не разрешалось проживание в столице, поэтому в Тбилиси она приехала всего лишь в отпуск, проведя в пути около месяца. Шел 1946 год, ехать приходилось с бесконечными пересадками, штурмуя редкие составы поездов, да еще и малярия замучила в дороге. Я не была знакома с Ганной тех лет, но я уверена, что обратной дороги она бы не выдержала. Многие «друзья дома» трусливо переходили на другую сторону, завидев бывшую политзаключенную. Жить было негде, так как 3-комнатную квартиру на ул. Читадзе конфисковали. Она ютилась у родственников, пока за ее спасение не взялась семья ближайшей подруги Татьяны Александровны Твалчрелидзе, которая не только предоставила ей кров, но и упросила своего отца, основателя института геологии Грузии академика Александра Антоновича Твалчрелидзе взять Ганну на работу в библиотеку, а позже ходатайствовать перед «отцом народов» о предоставлении ей права на проживание в Тбилиси, так как она являлась ценным работником. Следует помнить, что подобное  ходатайство могло стоить Александру Антоновичу карьеры, а возможно и свободы, ведь реабилитацией еще и не пахло, а он был слишком заметной фигурой, поэтому и риск был велик. Копия этого письма хранилась в нашей семье, как реликвия. Оно дало Ганне возможность остаться и встретить любовь всей своей жизни – моего отца, Юрия Минаевича Малиева, да и я родилась в той самой комнатке, которая была подарена маме ее лучшей подругой Танечкой. 14 лет огромного счастья с моим отцом судьба все-таки приготовила для мамы, однако в 53 года ему было суждено умереть от рака.
Ганна Георгиевна была очень добрым, отзывчивым человеком, и я до сих пор удивляюсь, как ей удалось, перенеся все эти тяготы, не озлобиться. Она заведовала библиотеками в разных НИИ, имела частных учеников по французскому и английскому и до конца жизни делала записи, мечтая увековечить имена своих выдающихся родителей – примадонны Варшавской и Тбилисской оперы Мелании (Амелии) Воль-Левицкой и основателя Института бактериофага, известного микробиолога Георгия Элиава.
Последним подарком судьбы было рождение внука Дмитрия в 1974 году, в которого она вложила всю душу.
Скончалась мама в ноябре 1997 года в возрасте 84 лет.

Наталья Девдариани


Часть I

МАМА

Маленькая Амелия (Мирра) Воль-Левицкая появилась на свет божий в 1885 году в Варшаве, в семье скромного бухгалтера Станислава Воль-Левицкого. Девочка родилась через 13 лет после рождения брата Натана. Матери уже было 52 года, роды были тяжелые, после чего она слегла на восемь лет. В доме хозяйничали старшие сестры Зося и Стефания.
Рассказывают, что петь она начала раньше, чем говорить – вероятно, за отсутствием внимательной, ласковой собеседницы. Работяга-отец безропотно целыми днями корпел над работой, чтобы как-то обеспечить семью.
Когда Амелия пошла в гимназию, отец не смог купить ей учебники! Она их одалживала у одноклассниц и ухитрялась выучить задание, просмотрев его на перемене перед уроком. Девочку, очевидно, выручали редкие способности. Тяга к музыке у нее была врожденная – решено было обучать ее игре на фортепиано. Инструмента в доме не было и заниматься музыкой ей приходилось у чужих людей. Очень самолюбивая, она вскоре отказалась от занятий.
Гимназию Амелия закончила в 15 лет на большую серебряную медаль. Несмотря на крайне неблагоприятные домашние обстоятельства, она заслуживала по своим успехам золотой медали, но препятствием к этому явилось ее вероисповедание.
В гимназии, наравне с научными дисциплинами, преподавали салонные танцы, и Амелия была общепризнанной “прима-балериной”, в совершенстве изучила русский и французский языки. Таким образом, 15-летняя девушка из “гадкого утенка” превращалась в прекрасного лебедя, однако ее твердое намерение обучаться вокальному искусству вызвало бурное возмущение матери, властно подчинившей все семейство. В результате Амелии было сказано, что скорее ее выгонят из дома, чем разрешат навлечь такой позор на голову порядочного семейства, ведь в то время актриса приравнивалась к женщине легкого поведения!
К тому времени брат Натан был уже женат. К счастью, невестка Хеля с первого взгляда буквально влюбилась в Амелию и единственная во всей семье (с молчаливого согласия мужа) решительно стала на ее сторону. Она взяла к себе свою любимицу и помогла ей получить вокальное образование.
Пению Амелия училась в Германии (у известного профессора Фон-цур Мюллен Шенау, который, услышав ее, сразу же предложил ей остаться у него и обучал безвозмездно. За год она также усовершенствовала знание немецкого, однако в связи с кончиной отца занятия пришлось прервать – Амелия вернулась в Варшаву, где Хеля устроила ее в частную школу пения пани Соболевской. (Государственных школ тогда не было). Ученицы этой школы выступали на концертах. Амелия пользовалась большим успехом. Красивое лирико-драматическое сопрано, необыкновенно выразительное и музыкальное пение, а также прекрасная внешность: высокая, стройная (“королевская стать”), с интересным красивым лицом (огромные серо-зеленые глаза, темные волосы, белоснежная кожа, жемчужные зубы), обаятельная улыбка – сразу же покоряли слушателей.
На одном из концертов режиссер Варшавской оперы Николай Левицкий предложил Амелии выступить на оперной сцене. Она отклонила лестное предложение, так как, будучи очень требовательной к себе, сочла, что ей пока это будет не по силам. Вскоре она приняла предложение дочери известного варшавского хирурга Слубицкой, меломанки, которая пригласила ее в свой дом в окрестностях Лондона с целью совершенствовать свое искусство у лондонского профессора пения. К сожалению, выяснилось, что Слубицкая не спешит выполнять свои обещания, предпочитая иметь Амелию в своем распоряжении в роли компаньонки, так как она наслаждалась ее пением и сама была неплохим музыкантом. Тем не менее шесть месяцев пребывания в Англии оказались достаточным сроком для того, чтобы Амелия в совершенстве овладела английским языком.
Вырвавшись от своей меценатки, она вернулась к брату в Варшаву, где возобновила свою деятельность и снова встретила Левицкого. За это время он развелся с женой и предложил руку и сердце Амелии, а также настойчиво стал ее уговаривать выступать в опере, предложив себя также в качестве педагога по актерскому мастерству.
Левицкий был старше Амелии на 18 лет, происходил из интеллигентной семьи, был интересным мужчиной: высокий, стройный, голубоглазый, светлый шатен, всегда элегантно одетый, сверкающий чистотой. В ранней молодости, по легкомыслию, он упустил редкий шанс сделать блестящую карьеру. Обладатель хорошего тенора, актер с очень сценической внешностью, он рано обратил на себя внимание и был приглашен на дебют в La Scala. Утром, в день назначенного выступления он обнаружил, что простужен. Вместо того, чтобы заявить об этом администрации и переложить выступление, он, боясь, что его могут больше не пригласить, все же выступил. В результате сорвался на высокой ноте, пустил “петуха” и был освистан требовательными миланскими меломанами. С горя стал нюхать кокаин, чем испортил голос и к тому времени, когда встретил Амелию Воль, он появлялся на сцене только в характерных эпизодических ролях, привлекая своей блестящей актерской работой многочисленную публику.
Когда встал вопрос о бракосочетании, возникли религиозные затруднения. Венчаться полагалось в католическом костеле (Николай был католиком), и Амелия должна была креститься. Раньше девушка вовсе не была верующей еврейкой, но перед необходимостью отречься от веры предков почувствовала себя оскорбленной, поэтому отказалась от оформления брака.
В 1910 году 25-летняя Амелия, благодаря настойчивости Левицкого получила ангажемент в Варшавскую оперу, где с первых же выступлений ее ожидал триумфальный успех.
Амелия по-прежнему жила у брата. Став примадонной оперы, она, естественно, стала заметной фигурой. Вокруг нее множились как поклонники, так и завистники и сплетники. Связь с Левицким вредила еерепутации, и слухи дошли до брата Натана. Не делая любимой сестре никаких замечаний, тихий и покладистый Натан стал буквально таять от горя. На второй год своей связи, после многочисленных повторных предложений Левицкого Амелия, более всего жалея брата, сдалась, приняла католичество и в 1911 году обвенчалась с Николаем Левицким. Вскоре состоялся ежегодный благотворительный концерт в пользу бедного еврейства. Амелия, как всегда, принимала в нем участие. Но когда она вышла на сцену, зрители освистали ее, даже не дав начать выступление. Она плакала, но приняла это как плату за свое отступничество.
В 1913 году у супругов родилась дочь Ханна. Пришедшие с поздравлениями директор оперного театра Метаксян и жена главного дирижера синьора Чимини (впоследствии крестные отец и мать), услышав крик младенца, поздравили счастливых родителей с рождением новой “меццо-сопрано”.


Часть II

Наступил 1914 год, а с ним и Первая мировая война. Фронт приближался к границам Польши и, охваченный паникой Левицкий решил уехать из Варшавы на время военных действий.
В Киеве в то время жила Софья (Зося) Воль – сестра Амелии, которая была замужем за своим кузеном Воль (очень любимым Амелией). Вот туда и отправилась семья Левицких, предварительно заперев свою шестикомнатную квартиру на ул. Маршалковской и сдав на хранение обстановку.
За год пребывания в Киеве Воль-Левицкой не представилась возможность устроиться в оперный театр, так как жена главного дирижера – киевская примадонна – категорически этому воспротивилась. Выступала Амелия время от времени в концертах, на одном из которых ее услышал и оценил тифлисский импрессарио, набиравший труппу по городам России на очередной оперный сезон (1915-16гг). Он тут же предложил Амелии выгодный контракт, и она, поставив условием пригласить также Николая Левицкого в качестве преподавателя пения (что было ей обещано в течение года), согласилась подписать договор скрепя сердце, так как после Европы Тифлис казался ей глухой провинцией. В 1915 году, осенью, Амелия со своей двухлетней дочерью Ганной (Ханкой) приехала в Тифлис. Квартиру ей предоставили в Сололаки, одном их лучших районов города, хозяйка была милая, интеллигентная женщина. Отдохнув с дороги, певица вышла в полдень прогуляться и осмотреться, куда ее забросила судьба. Стояла благодатная тифлисская осень, мягкие солнечные лучи уже не жгли, а только ласково грели. Деревья, густо растущие вдоль Дворцовой улицы и перед дворцом наместника, были покрыты еще зелеными, едва начинавшими желтеть листьями. По Головинскому проспекту с красивыми особняками (ныне пр. Руставели) прогуливались элегантно, по последней европейской моде одетые люди. Дойдя до здания оперного театра, выполненного в псевдомавританском стиле, с садиком по обе стороны, густыми деревьями и башенками, увитыми цветущей глицинией, Амелия остановилась, приятно пораженная, и возвращалась домой в приподнятом настроении. Вечером она отправилась послушать оперный спектакль. Прекрасный состав труппы – первоклассные солисты, хороший оркестр и дирижер, очень красивый зрительный зал, наполненный блестящей публикой, которая тонко разбиралась в оперном искусстве – полностью удовлетворили ее, и она отвергла всякую мысль о “захолустье”.
С первого же выступления на оперной сцене тифлисского театра Амелия (Мирра) Станиславовна Воль-Левицкая завоевала признание, славу и любовь горячей и благодарной публики грузинской столицы. В ее репертуаре насчитывалось около 35 (!) опер: Татьяна в “Евгении Онегине”, Маша в “Дубровском”, Маргарита в “Фаусте”, Виолетта в “Травиате”, Эльза в “Лоэнгрине”, Марфа в “Царской невесте”, Таис в одноименной опере Массне, Манон в опере “Манон Леско”, Иоланта в опере Чайковского, Эмилия в “Сказках Гофмана”, Мими в опере “Богема”, Елизавета в “Тангейзере” Вагнера и многое другое. Каждая из исполненных артисткой ролей воспринималась публикой и рецензентами как “коронная”. Голос певицы, красивый и неповторимый, проникал в самое сердце, мастерское умение им владеть и безошибочный музыкальный вкус покоряли знатоков, обаятельная внешность, огромные выразительные глаза, отточенное актерское мастерство, доходящее до высшего трагизма (сцены сумасшествия в “Фаусте” и в “Царской невесте”; сцены смерти Мими и Виолетты), великолепное чувство меры - характерные черты этой незаурядной артистки, неоднократно отмеченные критикой и прессой. По воспоминаниям современников, “Воль-Левицкая – это было явление на оперной сцене.”
В январе 1916 года состоялся бенефис. Несмотря на вовсе не цветочный сезон, артистку буквально завалили цветами и преподнесли 35 огромных корзин цветов, увитых широкими, длинными, атласными цветными лентами, на которых золотыми буквами была выведена фамилия артистки и краткие восторженные отзывы о е мастерcтве...
Воль-Левицкая была счастливым исключением из актерской среды. Яркий интеллект, живой и склонный к тонкой иронии, высокое чувство ответственности, скромность, выдержка, умение держаться с большим достоинством, полное неприятие интриг и сплетен – все эти свойства ставили Воль-Левицкую в особое положение в театральной труппе, с которой она входила в контакт только на профессиональной почве...
Через год приехал в Тифлис и Левицкий и был принят профессором пения в консерваторию. Будучи человеком сугубо польской ориентации, который с трудом говорил по-русски, он быстро наладил контакты с несколькими польскими семьями (польская колония была довольно многочисленна), и супруги стали постоянно с ними общаться, хотя Амелия предпочитала бывать в грузинских семьях, где Левицкий чувствовал себя неуютно хотя бы потому, что разговорным языком был русский. Нужно сказать, что за пять лет своего замужества Амелия полностью овладела актерским мастерством, которое так пленяло ее в Левицком раньше, и стала постепенно перерастать его в художественном отношении. Как человек же Левицкий был весьма недалек и зауряден, и это стало угнетать Амелию. Любовь превращалась в чисто формальные отношения…

Часть III

Все это я узнала, уже выйдя из детского возраста, из рассказов взрослых. Своего пребывания в Варшаве, конечно, я помнить не могу, так как мои родители увезли меня оттуда в возрасте одного года. Год в Киеве запомнился одной-единственной картиной: кухонный стол, под ним котята и мы с моим кузеном Мишей. Вероятно, в Киеве же я болела коклюшем (в очень тяжелой форме), так как помню себя за столом на высоком детском стульчике, во время обеда. Отец был чрезвычайно строг и требователен. Когда я, измученная очередным приступом кашля, забыв о строгих запретах, протянула ручку к какому-то блюду на столе, отец тут же больно шлепнул меня, и я горько заплакала не столько от боли, сколько от обиды. Возмущенная этим, мама выразила свое негодование, и он поцеловал мою пострадавшую руку, но я не простила его. Я всегда боялась отца, который неизвестно почему воспитывал меня сурово, ведь я была тихим и покладистым ребенком.
Помню нашу первую квартиру в Тифлисе, на Бебутовской улице, совсем рядом с Ботаническим садом. Мы жили на втором этаже, окна наших комнат выходили на улицу. На противоположной стороне находилась мужская гимназия и коридор, в котором шумно проводили свои перемены гимназисты, был как раз напротив наших окон. В погожие дни в распахнутые окна чаще других выглядывал, посматривая на меня, один мальчуган. Моя едва возвышавшаяся над подоконником головка, вероятно, казалась ему очень привлекательной: большие серо-зеленые глаза и густые золотистые локоны, схваченные большим шелковым бантом. Мальчик дружелюбно улыбался, и я на всю жизнь запомнила его глаза – таких синих глаз я больше никогда не встречала. Пелагея Антоновна требовала, чтобы я называла ее бабушкой, видимо, считая, что заменяет мать Амелии Станиславовне. Пело была чрезвычайно колоритной фигурой. Высокая, на годы сохранившая “выправку” институток, верная моде начала века: длинная черная юбка, строгая белая блузка, застегивавшаяся брошью под самое горло, высокая прическа “булочкой” (зачесанные гладко, черные, как смоль, волосы, с четырех сторон приколотые гребешком), орлиный нос, головной убор – нечто вроде смехотворной шляпы Дона Базилио (из оперы “Женитьба Фигаро”) и непременный длинный зонтик – клетчатый в теплое время и черный зимой. Она нас выводила гулять и вскоре маршрут нашей троицы – забавной Пело, изысканной красавицы – Мирры и миловидной девчушки, чинно шествовавшей рядом с горячо любимой мамой, стал известен поклонникам таланта Воль-Левицкой, и они толпами сопровождали нас...


Ганна Элиава-малиева