С Ревазом Георгиевичем я познакомился где-то в середине 70-х годов. Тогда молодой сотрудник сектора эстетики Института философии Российской академии наук работал над концепцией первого тома многотомной «Истории эстетической мысли» (вышел в свет в 1985 году) и подбирал авторский коллектив. Том был посвящен древности и средним векам. В те годы мне, уже завершавшему работу над книгой по византийской эстетике, хотелось влить новое вино в старые мехи – включить в издание наряду с традиционными западноевропейскими источниками еще мало исследованный материал по эстетике древнего и средневекового Востока, уделить большое внимание христианской эстетике, в том числе и всему ареалу православной эстетики. Сейчас не помню точно, кто мне порекомендовал обратиться за статьей по грузинской эстетике к Резо Сирадзе. Возможно, Дмитрий Сергеевич Лихачев, с которым я консультировался по ряду вопросов древнерусской эстетики, или кто-то из ленинградских филологов-древнерусников – они поддерживали регулярные научные контакты с грузинскими коллегами, изучавшими древнегрузинскую литературу. Где-то в 1973 или 1974 году я написал Ревазу Георгиевичу, и он с энтузиазмом откликнулся. У нас завязалась переписка, затем Резо прислал хороший текст по средневековой грузинской эстетике, который был опубликован в томе, а через какое-то время пригласил нашу семью к себе в гости.
Из текста Резо, а затем и бесед с ним в Тбилиси и поездках по Грузии мы узнали имена интереснейших грузинских писателей и мыслителей Василия Зарзмели, Георгия Мтацминдели, Ефрема Мцире, Иоанна Петрици и ряда других писателей, художников, чеканщиков по металлу (Бека и Бешкена Опизари), эстетику Шота Руставели. Конечно, имя Руставели известно было нам с детства, когда мы зачитывались его «Витязем в тигровой шкуре» в прекрасном переводе Николая Заболоцкого, позже знакомились с переводами Бальмонта и Нуцубидзе. Однако до Резо не обращали внимания на многие философско-эстетические аспекты поэмы, ибо в поэтическом переводе они как-то уходили на второй план. Сирадзе открыл нам глаза на новые аспекты текста, который после этого я перечитывал неоднократно уже под новыми, более широкими углами зрения.
В России времени моей юности – 60-70-е годы – неплохо знали и любили грузинскую культуру и искусство. Особенно творческая и художественная интеллигенция тянулась к грузинской культуре. Мы знали и поэтов Серебряного века – Тициана Табидзе, Паоло Яшвили, и знаменитые грузинские средневековые эмалевые иконы, и живопись Пиросмани, и создателей высокоэстетичного, тончайшего феномена грузинского кино – раннего О. Иоселиани, Т.Абуладзе, Э.Шенгелая, И.Квирикадзе, кое-что из грузинского театра – потрясающих «Ричарда третьего», «Кавказского мелового круга», «Короля Лира» в режиссуре Р.Стуруа, интереснейшие гастроли театров Руставели и Марджанишвили, Театра киноактера М.Туманишвили, незабываемую актерскую игру В.Анджапаридзе, С.Чиаурели, О.Мегвинетухуцеси. Интерес к грузинской культуре и Грузии поддерживали и наши молодые, но уже знаменитые поэты того времени Андрей Вознесенский, Белла Ахмадулина, Булат Окуджава, Евгений Евтушенко. Они часто бывали в Грузии и потом на своих концертах много рассказывали о ней, о ее культуре и искусстве, прекрасных людях этой страны. В общем, страна с юности представлялась мне каким-то удивительным очагом особого эстетического опыта. Более же всего меня как византииста влекли к себе грузинская средневековая архитектура и живопись. О них я хорошо знал по книгам и фотографиям, но очень хотелось все увидеть в оригинале.
И вот знакомство, а затем и многолетняя дружба с Резо и его семьей позволили реализовать это желание. Сирадзе ввел нашу семью (жену и сына) в Грузию, открыл многие ее ценности, и с тех пор мы навсегда влюбились в нее, ее людей и культуру, ее прекрасную и многообразную природу, в ее древние памятники. Мы не один раз гостили у Резо, по его рекомендации меня приглашали на разные научные мероприятия: конференции, конгрессы (чего стоят хотя бы Международные конгрессы по грузинскому искусству, в двух из которых я имел счастье участвовать – тогда участникам показали практически все древние памятники Грузии, включая и такие закрытые пограничные области, как Вардзия, куда можно было попасть только по особым пропускам), защиты диссертаций и т.п. Резо познакомил меня со многими из своих друзей и родственников, общение с которыми позволило узнать Грузию как изнутри, через коренных носителей ее культуры, национальных особенностей народа, самого грузинского духа.
Особую радость доставило нам знакомство с семьей Резо. Прекрасная, умная, высокоэрудированная, с мягким характером и очаровательной улыбкой жена Тамила – постоянная помощница Резо во всех его делах – об этом неоднократно говорил мне он сам. Замечательные дети – подвижный, но уже в детстве рассудительный Гия, который сразу подружился с нашим Олегом, который был несколько старше его, и позже к Олегову 14-летию прислал только что вышедший тогда в Грузии роман Чабуа Амиреджиби «Дата Туташхия», который мы все прочли с большим удовольствием; совершенно застенчивая при первом нашем знакомстве маленькая и очаровательная Кети. И, конечно, сам Резо. Умный, эрудированный, часто ироничный и при этом очень серьезный, а в застольях веселый и находчивый, он олицетворял для нас многие лучшие черты грузина вообще. Мы как-то сразу сошлись и подружились со всей семьей.
Резо был большим грузинским патриотом в лучшем и самом высоком смысле этого слова. Он хорошо знал историю грузинской культуры, не говоря уже о литературе. т.е. видел ее истинную ценность, и при этом хорошо понимал, в каком контексте эта культура сложилась и активно развивалась, начиная с византийского и кончая русским. При этом он умел четко отличать подлинные духовно-культурные ценности от внешней шелухи, которой много в любой культуре и в любых межкультурных связях. Существенное внимание уделял типологии культурных и литературных явлений, рассматривая их в общем пространстве православного ареала. Участвовал во многих совместных конференциях и встречах с русскими исследователями древнерусской культуры и литературы, где эта типология отрабатывалась.
Однако я хотел бы здесь больше внимания уделить личным впечатлениям от встреч с Резо, чем его научным достижениям, о которых его грузинские коллеги знают значительно больше, чем я, т.к. последние десятилетия после распада СССР мы практически не встречались, только изредка говорили по телефону. И в этих беседах часто звучало сожаление о том, что стали распадаться регулярные культурные и научные связи между русскими и грузинами, и это, конечно, шло не на пользу ни русской, ни грузинской культуре и науке, с чем я был всегда полностью солидарен. Но что я мог в создавшейся ситуации? Только иногда посылать в Тбилиси свои книги.
Между тем в памяти стоят яркие, озаренные грузинским темпераментом Резо и его друзей, встречи на грузинской земле. Резо был для меня и нашей семьи символом подлинного грузина и Грузии в целом. С его помощью началось мое знакомство с Грузией, ее древней культурой в оригинале, с ее людьми. Уже в начале нашего первого пребывания в Грузии Резо повез нас в Мцхету, и потрясающий, завораживающий вид от Джвари на древнюю Мцхету, «там, где сливаяся шумят, обнявшись будто две сестры, струи Арагви и Куры», прекрасный горный пейзаж, открывшийся оттуда, навсегда оставили в душе неизгладимое впечатление. Оттуда, с древнейших камней и памятников Грузии началась моя подлинная любовь к этой стране и ее культуре. Потом были поездки и в Кутаиси, и в монастырский комплекс Давид Гареджи, и в другие интереснейшие места Грузии. Да и сам Тбилиси без Резо нельзя было бы познать до тех его сокровенных глубин, которые мог открыть иноземцу только грузинский интеллигент, влюбленный в свою страну и знающий ее подлинную культуру.
Нет, он не рассказывал нам подробно историю культуры Грузии или Тбилиси, историю древнегрузинской литературы. Много из этого я и до первой поездки в Грузию уже знал по книгам. Однако, бродя с Резо по закоулкам старого города, общаясь с его знакомыми, да и незнакомыми ему людьми в городе, я постигал то, чего не найдешь ни в одной книге. А если прочитаешь что-то подобное, то или не обратишь внимания, или не поймешь. Вот, например, пустяковая вроде бы сценка на тбилисском базаре. Как-то утром мы пошли с Резо подкупить какой-то мелочи к столу. Возможно, только для того он и повел меня туда, чтобы я подышал совершенно неповторимым духом грузинских базаров. Об этом я читал, но надо было самому ощутить это. Приятно было бродить среди гор свежих овощей, фруктов, каких-то потрясающе ароматных трав, слышать гомон грузинской базарной торговли, участвовать в игровой перепалке покупателей и продавцов. Грузинский базар – это особый национальный, предельно живописный, с особой музыкой и ароматической атмосферой театр.
Вот мы подошли к торговцу перцами. Каких только перцев здесь не было! Резо взял какой-то маленький невзрачный зеленый перчик (как потом оказалось, самый острый из всех, что я когда-либо пробовал), сунул его в рот, разжевал не морщась, проглотил и вдруг накинулся на продавца, который с удивлением смотрел на него, пока он жевал перец:
– Что у тебя за перец? Разве можно продавать такой перец? Он совершенно не острый. Где ты взял такую ерунду? Как тебе не стыдно обманывать народ и позорить Грузию?
Сурово браня на все лады продавца, он взял другой перчик и с таким же невозмутимым видом сжевал и проглотил его, продолжая распекать торговца на все лады. Продавец уставился на него почти невидящими глазами, я чувствовал, что возмущение не дает ему возможности ничего сказать:
– Как не острый? – завопил он на весь базар. – Да это самый острый перец во всей Грузии. Схватил вслед за Резо стручок, сунул в рот и начал было его ожесточенно жевать. И вдруг глаза у него полезли на лоб, он весь покраснел, стал задыхаться, хлынули настоящие слезы, перец-то был острейший.
– Да я пошутил, – засмеялся Резо, – у тебя самый острый перец, мы берем его. Прости.
Подобные шутки на базаре дают значительно большее представление о грузинах, чем многие десятки страниц в умных книгах.
Я уже не говорю о грузинских пирах, которые устраивают в Грузии в честь гостей или по случаю семейных торжеств, о знаменитых грузинских тостах и удивительном застольном пении. И о характере грузин, и о культуре подлинного застолья, близкого, как я тогда понял, к пирам древнегреческих мудрецов, можно было много узнать на этих грузинских пиршествах, которые бывали в доме Резо и его друзей. Тогда я полюбил и грузинское пение, позже приобрел много пластинок уже с профессиональными записями этого многоголосного пения. Понятно, что в кругу друзей пели, может быть, не так правильно, как профессиональные певцы на записях, но зато много душевнее. Да я сам, не зная ни одного слова по-грузински, что-то подпевал, захваченный общей вольной душевно-радостного радушия, гостеприимства и, я бы сказал, любви всех ко всем, сидящим за столом. Возможно, в обыденной жизни эти люди не так уже и любили всех своих коллег, и не всегда их отношения были безоблачными, но на пирах устанавливалась атмосфера, я бы сказал, всеобожания лаудационного склада, которая как бы очищала людей, снимала все наносное с их душ и сближала друг с другом. Я впервые видел, как во время многочасового пира люди не напиваются, но сохраняют лицо и искренне радуются, веселятся, беседуют, хотя вино вроде бы льется рекой. Но при роскошных изобильных столах – обязательной принадлежности таких пиров, при долгих лаудационных тостах, мудрый смысл которых я смог оценить далеко не сразу, задушевном красивом пении (все грузины поют! И поют хорошо) никакого опьянения не наступает. Этому нам, русским 70-х – 80-х, можно было учиться у грузин. Да так и не научились, увы.
А вкуснейшие барашки этих застолий! Таких в России достать в те времена было нельзя, если их самолетом не доставят из Грузии. Но это не к столам обычных научных сотрудников, конечно. Барашек должен быть только что зарезанный, за ним обычно ездили в село. И это тоже было маленькое театрализованное зрелище, а для меня – целое событие, хотя длилось оно недолго. Большим специалистом по этой части был родственник Резо, очень веселый и при этом деловой человек Гиви Сирадзе, сразу отнесшийся ко мне с большим радушием. Как-то перед одним из пиров мы отправились на его машине куда-то в ближайшее горное село. Заходим в известный Гиви дом, где содержали стадо. Хозяина нет дома. Нас встречает его сын лет 9-10 или даже меньше. Шустрый такой маленький грузин. Гиви о чем-то начинает с ним говорить, и из тона разговора я понимаю, что он о чем-то спорит с пацаном, заводит его, так что тот начинает кипятиться. Резо переводит мне, что пацан сам берется зарезать и разделать нам барашка, а Гиви спорит с ним, что он не сделает это за 5 минут, как делает его отец. Пацан возмущается и утверждает, что сделает все за 4 минуты. На том минут через 5 веселой полемики и ударили по рукам. При этом Гиви говорил с парнишкой, как со взрослым человеком. Идем в хлев. Гиви сам выбрал барашка, и мальчик принялся за работу. Я даже не заметил, как он успел его зарезать. Его руки замелькали как автомат, а Гиви в это время смотрел на секундомер и что-то прикрикивал пацану. Я до того никогда не видел, как режут животных, и не стремился это увидеть, но здесь как-то даже и не заметил, как прошло умерщвление, а вот дальше началось такое скоростное представление по снятию шкурки и разделыванию, что я только рот открыл от изумления. Ровно через 4 минуты пацан вручил Гиви упакованное мясо барашка. Гиви расплатился, похвалил и поощрил его, а я, онемевший, долго не мог еще вымолвить ни слова. Именно в такие моменты многое понималось в характере и нравах грузин, при этом не на уровне ratio, а на глубинном интуитивном уровне. Это была не книжная наука, не бытовая, изнутри самого духа грузинского народа, и это позволяло открыть многое и в самой многовековой культуре грузин, полюбить этот гордый, мужественный и очень веселый и радушный народ.
Я мог бы вспомнить и много других интересных с точки зрения внутреннего постижения грузинского духа событий, так или иначе связанных с Резо, им инициированных и освященных его дружеским отношением к нам, но остановлюсь, пожалуй, только на одном. Летом 1986 года Резо пригласил нас поехать с его семьей на неделю в горы, хотел показать настоящий Кавказ. Он знал, что мы любим горы, особенно кавказские, но видели их всегда с другой стороны, с севера, когда отдыхали в Кисловодске – тогда ездили и к Эльбрусу, и на Домбай. И вот теперь мы, две семьи во главе с Резо, поехали в Казбеги. Небольшое высокогорное село у подножья Казбека. Это уже серьезные горы, куда и ехать-то было страшновато по берегам легендарного Терека, где в глубине ущелья ржавело немало автомобилей и автобусов водителей, не справившихся когда-то с управлением, что не мешало лихачам и при нас нестись по серпантину с неимоверной скоростью. Резо в этом плане, слава Богу, был осторожным водителем.
Поездка оставила неизгладимое впечатление. Каждый день мы всей компанией ходили в горы. Конечно, мы не были не только альпинистами, но даже и настоящими туристами. Тем более что двигались с детьми. Только Олег был тогда студентом, а Гия и Кети – школьниками. Тем не менее походы были дальними, интереснейшими и, как я осознал уже потом, нередко и достаточно опасными. Один раз мы ходили куда-то по горным тропам вдоль Терека. В некоторых местах тропка была настолько узкой, что приходилось двигаться, практически распластавшись спиной по отвесной скале над бурными водами горной реки, даже мне было страшновато – один неверный шаг или камень выскочит из-под ноги, и загремишь в бурную и холодную реку (тропа, к счастью, шла невысоко над водой). Однако Резо, посмеиваясь, полз впереди, покрикивая: «Давай-давай! Смелее!» И мы давали. Даже дети. Тамила в длинной юбке, совсем не соответствовавшей такому походу, молча замыкала шествие, страхуя детей.
Незабываем предрассветный вид Казбека. Реваз практически каждую ночь будил меня перед рассветом, еще в полной темноте, обещая неописуемое зрелище. Оно совершалось не каждую ночь, поэтому раза два или три мы его не дождались. И за все время видели только один раз. В полной темноте вдруг неожиданно начинала выплывать где-то высоко-высоко ярко-алая, потом розовая вершина Казбека. Зрелище действительно потрясающее и длящееся всего несколько минут. Затем Казбек начинал все больше и больше освещаться солнцем, и свет от него постепенно как бы стекал к подножию, заново творя весь мир непроглядной тьмы небытия. Эта почти мистическая картина осталась в памяти на всю жизнь. И сейчас вижу ее, как в реальности.
Остался в памяти и долгий поход к подножию одного из казбекских ледников. По дороге встречались и стада овец, и стаи одичавших голодных собак, которых приходилось кормить хлебом, чтобы они не пугали детей, а вокруг открывались за каждым поворотом тропы, потрясающие по красоте и величию кавказские пейзажи. На каком-то альпийском лугу, покрытом ковром крупных цветов, среди которых встречались совсем мне неизвестные, сделали привал. В конце концов добрались и до ледника. Это величественное и эстетически значимое зрелище. Огромный уходящий в бесконечность массив льда и снега рядом с зеленеющими лужайками, покрытыми цветами.
Резо был влюблен в Кавказ и часами рассказывал и о своих путешествиях по горным селениям, и о нравах и обычаях местных горцев, и всегда это перемежалось какими-то шутками, добрым ироническим подсмеиванием, но и глубоким знанием всего того, о чем он говорит. В этих походах-прогулках мы много беседовали. Обо всем. И об очень значительном в научном отношении для каждого из нас, и вроде бы каких-то пустяках, но все это помогало мне все больше и глубже понимать сам дух грузинского народа и грузинской культуры. После подобных поездок по Грузии вся наша семья просто влюбилась в Грузию. И сегодня, когда уже в силу различных обстоятельств давно не были там, тяга к Грузии и ее культуре не только не приходит, но постоянно усиливается.
В нашей памяти Резо навсегда остался мудрым, добрым, ироничным, веселым другом, серьезным ученым и прекрасным семьянином.


Виктор БЫЧКОВ