ХАШИ, ХИНКАЛИ, ХОР

Следом за нами должны были прилететь в Тбилиси наши фрунзенские друзья Алексей и Кира Агибаловы. Алексей, талантливый гитарист, выпускник института имени Гнесиных, одним из немногих в тогдашнем Союзе хранил (и хранит по сию пору) верность любимому, незаслуженно забытому инструменту – русской семиструнной гитаре. Выступления по радио и телевидению, на сцене местной филармонии, сочинение пьес для гитары он совмещал (как делает это и сейчас) с работой ювелира и чеканщика, его изумительной красоты изделия из серебра и полудрагоценных камней неплохо раскупались, это давало семье серьезный приварок, ведь прокормиться одной лишь музыкой трудно, если ты не Кристофер Паркенинг или Джон Маклафлин, да и те всю жизнь играют на шести струнах, высокомерно не считая семиструнников своими конкурентами. Кстати, от Агибалова я впервые услыхал имя Кобы Гурули, великого мастера грузинской чеканки. Леша мечтал, что когда-нибудь они с Кирой, которая также увлекалась чеканкой, прилетят в Грузию и, если повезет, побывают у Гурули в мастерской. Осенью 1983-го их мечта осуществилась.
Ко времени их появления в Тбилиси мы с Заремой уже несколько дней гостили у Шота и Лили в их крошечной квартирке на улице Гутанской, где и без нас двоих было не разгуляться. На мою просьбу – подыскать для Алексея и Киры, которые прилетают послезавтра, недорогую гостиницу, – Шота сказал, как отрезал: «Друзья моих друзей не будут жить в гостинице! Все здесь поместимся, не переживай». И запретил впредь возвращаться к этой теме...
Агибаловы прилетели. Не хотелось бы в стомиллионный раз повторять избитую фразу, но куда денешься, если в тесноте, но не в обиде – именно то состояние, в котором мы жили до самого возвращения домой. Конечно же, Леша и Кира побывали в мастерской Кобы Гурули, вернулись от него (снова скажу банальность!) счастливые и довольные. Но то, ради чего я вспомнил это наше совместное гостевание, случилось на следующее утро, сразу после их прилета в Тбилиси.
Накануне вечером, когда наша компания, еще больше выросшая, сидела за накрытым столом, Алексей признался, что обожает грузинское хоровое пение, слышал его в записях, но никогда – вживую. На что зашедший познакомиться с гостями хозяйский сосед Кукури сказал: «Не проблема. Завтра в 6 утра я за вами заеду, сначала отвезу кушать хаши, потом – мужской хор слушать». Хаши, для непосвященных, – суп из говяжьих или бараньих ног, с большим количеством перца и чеснока. Грузины называют его незаменимым средством от утреннего похмелья, если с вечера было выпито слишком много чачи, и я вынужден этому верить, хотя сам за все поездки в Грузию ни разу не встретил пьяного грузина, да еще страдающего похмельем. Пьяного русского – да, встречал, это был солдат местного гарнизона советской армии, перебравший в увольнении. Виноградное вино и чача из виноградных выжимок, если их употреблять с умом, то есть с хорошей едой, под красивые тосты, как принято в Грузии, - никогда не дадут эффекта русской бормотухи, водки или самогона, когда не то что есть – жить не хочется. Так что хаши – всего лишь дань традиции, но дань вкусная и питательная сама по себе, независимо от количества выпитого. Поедание хаши, просвещал нас Кукури, – обряд сродни религиозному, исполнять его полагается рано-рано утром. Оказалось, так считает не только он, но и все мужское население Тбилиси, ибо мы, объездив полгорода и посетив едва ли не дюжину заведений, где готовят хаши, всякий раз попадали к пустому котлу. Наше хаши съели раньше нас!
Агибалов этим не огорчался. Его питейная норма – две-три рюмки водки или коньяка по большим праздникам, ужасное слово «похмелье» ему знакомо разве что понаслышке, для него весь смысл поездки заключался в трех словах: грузинский мужской хор. «Не волнуйся, дорогой, – успокаивал его Кукури, – обязательно хор услышим».
Заведение, к которому мы подъехали около 9 утра, называлось «Хинкальная», едоков там было полно, но свободный столик для нас отыскался. Ласковым словом «столик» я назвал большой круглый стол, за которым могли бы усесться человек двенадцать, а нас было всего четверо. Кукури прищелкнул пальцами, что-то прокричал в пространство у себя за спиной, и перед нами, словно по волшебству, появилось круглое медное блюдо с горой дымящихся хинкали.
– Ого, как много! – поразился Агибалов. – Кто это все будет есть?
– Запомни, дорогой, – назидательно поднял палец Кукури, – хинкали никогда не бывает много, всегда бывает только мало.
– Позвольте, а как же хор? – не переставал волноваться Агибалов. – Мы не успеем услышать хор!
– Не беспокойся, все успеем, – урезонил его Кукури. – Оглянись, посмотри вокруг. Видишь? Эти люди – хор. Еще немного, и они петь будут. Но сначала вот что сделаем...
Куда-то отлучившись, он вернулся и поставил на стол стеклянный сосуд литра на полтора, полный чачи. Принес стаканы, разлил напиток и предложил выпить «за то, чтобы нашим друзьям из солнечной Киргизии понравилось у нас в солнечной Грузии». Леша смотрел на меня умоляюще: какая может быть пьянка, тем более ранним утром, скажи им, Валера!..
Но что я мог сказать, кроме как опорожнить стакан и тем самым поддержать красивый грузинский тост? Агибалов покорно моему примеру последовал – раз, другой... На третий его не хватило. Блюдо с хинкали опустело в полчаса, появилось еще одно, с горой поменьше. Пир продолжался.
Знает даже ребенок: если за столом соберутся трое грузин – следует набраться терпения и ждать, пока они запоют, красиво и слаженно. А тут, в хинкальной, собрались не трое, а все тридцать доморощенных мастеров знаменитого грузинского многоголосия. То и дело люди за одним из столов начинали петь – правда, не хором, а дуэтом или трио, но это уже не имело значения: мой друг Агибалов слушал, вмиг протрезвев, забыв про все съеденное и выпитое.         

ВСЕ ВЫШЛО,
КАК ХОТЕЛ ВАХТАНГ
Собираюсь в очередную поездку к моим грузинам. Звонит домашний телефон. На другом конце провода – главный редактор журнала «Русский язык в киргизской школе» Лев Аврумович Шейман, выдающийся литературовед, пушкинист, педагог, автор учебников и методики преподавания русской литературы, эти пособия  высоко ценили не только учителя-русисты в местных школах, но и преподаватели, работавшие с иностранными студентами. Умница, интеллектуал и просто изумительный, светлый человек, которого любили все, кто знал его лично и даже заочно. Увы, мне приходится говорить о нем в прошедшем времени: тому уж больше десяти лет как Лев Аврумович в лучшем из миров, пусть будет вечная ему память.    
– Валерий, – слышу в телефонной трубке голос, мягкий и деликатный, как его обладатель, – у меня к вам огромная просьба. От наших общих знакомых я узнал, что вы на днях летите в Тбилиси. Не возьметесь ли передать от меня моему тбилисскому коллеге Александру Немсадзе из Института педагогических наук привет и два свежих номера нашего журнала впридачу? Разумеется, если это вас не затруднит...      
Чтобы меня затруднила просьба человека, к которому я относился с обожанием?! Да кто ж я буду после этого?   
Александр Александрович Немсадзе, получив из моих рук пакет, вынул оттуда журналы, один – бегло пролистал, потом что-то начеркал в блокноте, вырвал листок, протянул мне:       
– Здесь мой домашний адрес. Обычно мы с женой после 6 часов вечера дома. Будем рады вас принять у себя.
На мое робкое бормотание «не стоит вам беспокоиться, я всего лишь выполнил просьбу Льва Аврумовича», хозяин кабинета встал, упершись кулаками в стол, и произнес негромко, но внятно:
– Молодой человек, если вы отказываетесь побывать за столом в моем доме, я не желаю вас больше знать.     
Тот самый случай, когда угроза действует сильнее любых уговоров. Пришлось дать слово, что обязательно приду.
Дня через два, пешком спустившись с горы Мтацминда в город, я обнаружил, что нахожусь в двух шагах от дома, в который был столь решительно приглашен. Глянул на часы – половина седьмого. Подходящее время для визита. Вхожу в подъезд, поднимаюсь на третий этаж, звоню в квартиру, номер которой записан в листке из блокнота. Ответа нет. Звоню еще раз, и еще – результат тот же. Стою на площадке, дожидаюсь хозяев. По лестнице поднимается мужчина в хорошем теле, на ходу вынимает из кармана ключи. Кожей ощущаю неудобство своего стояния: вон как внимательно он смотрит на меня, еще подумает, что я жулик.    
– Не подскажете ли, – обращаюсь к мужчине, уже собравшемуся открывать дверь квартиры напротив, – когда ваши соседи Немсадзе возвращаются домой?
– Когда они возвращаются, я не знаю, – мужчина грузно развернулся в мою сторону, – но вам здесь стоять не разрешаю. Пр-р-рашу!
С этими словами он рукой указал мне путь... нет, не вниз по лестнице, а к двери, которую уже успел открыть ключом. А чтобы я не сомневался в серьезности его намерений, мощной ладонью поддел меня за поясницу и, словно оловянного солдатика, буквально вставил в прихожую. И крикнул вглубь своего жилья, откуда несло ароматами ни с чем не сравнимой грузинской кухни:       
– Манана, ужин готов? У нас сегодня гость!
Манана – красавица, но комплекцией явно не спортсменка, вышла в прихожую, на ходу вытирая руки полотенцем.
– Ты разве забыл, Вахтанг, что в это время ужин у меня всегда готов? Уже на стол накрываю. Проходите, уважаемый гость, чувствуйте себя, как дома.
– Да мне бы Немсадзе дождаться, – слабо сопротивляюсь я гостеприимству хозяев, – он вот-вот появится, и что мы ему скажем?
– Скажем, чтобы вовремя домой приходил, – хохотал Вахтанг. – Будет знать, как задерживаться на работе. Не беспокойся, дорогой, я услышу, когда он придет, и приведу сюда.    
Получилось по слову Вахтанга: мы уже успели «принять по первой», когда он, услыхав шум на лестничной площадке, покинул меня «на минуточку», а вернулся, подталкивая перед собой, будто простого инженера, профессора, кандидата педагогических наук Александра Александровича Немсадзе. Тот, весь – смущение, стал оправдываться:
– Простите, неудобно получилось! Мы с Бертой всегда к этому времени возвращаемся, а сегодня, как назло... Еще раз прошу меня простить. Ну, а теперь, пожалуйста, к нам...     
Вахтанг, настоящий хозяин положения, заявил решительно:
– Э, нет, Саша, дорогой, ты меня плохо знаешь, если думаешь, что я позволю вот так запросто увести гостя из моего дома. Мы сначала выпьем и съедим все, что на этом столе, потом пойдем к тебе. Вот тебе стул, генацвале, садись. Держи стакан...  
И снова вышло, как хотел Вахтанг.
Домой к друзьям в Авлабаре меня доставили на такси. Остального не помню, хоть убейте...

ШОТА МЕЛЕНТЬЕВИЧ,
НЕ НАШ ЧЕЛОВЕК
На этом снимке, сделанном в мае 1984 года перед нашим домом во Фрунзе по улице Камской, 2, мы только что прибыли из аэропорта - встречали будущую студентку Киргизского пединститута русского языка и литературы Хатуну Гогуадзе и ее родителей.
Очкарик, единственный на всю компанию, – я; юная красавица, что скромно выглядывает из-за моего плеча, – Хатуна, чуть левее – Кира Агибалова и ее сын Гриша, справа от меня – Лили и Зарема; оставшиеся двое мужчин – полные тезки. Крайний справа, среднего роста и скромного вида – муж Лили, отец Хатуны и мой друг Шота Сергеевич Гогуадзе. Высокий, статный, в модной рубашке с галстуком, с сумкой через плечо – Шота Мелентьевич Гогуадзе, мой армейский сослуживец, которого я когда-то безуспешно искал. Если не считать трех лет службы в армии, он никуда надолго не выезжал из своего родного, хоть и не столь знаменитого, как Тбилиси, города Махарадзе. Как отыскался? Его тбилисский приятель переслал ему газету с моей зарисовкой, сопроводив вопросом: «Читай, тут случайно не про тебя написано?» Он прочитал и понял, что «случайно» про него. Приехал в Тбилиси, пришел по адресу, указанному в зарисовке, постучал в квартиру своего тезки и однофамильца, и когда тот открыл дверь, сказал:
– Гамарджоба! Я – Шота Гогуадзе.
– Гагимарджос, – было сказано ему в ответ. – Я тоже Шота Гогуадзе.
Узнав, что тбилисский Шота, его жена и дочь собрались лететь к нам в Киргизию, Шота махарадзевский сказал, что полетит с ними. Авиабилет в оба конца достался ему даром: каким-то хитрым способом он оформил командировку от городского Дворца культуры, где работал кем-то вроде худрука. Наша встреча, первая за двадцать лет после дембеля, оказалась последней. Взяв с меня слово, что в очередной визит в Грузию я приеду к нему в Махарадзе, он улетел вместе с Шота и Лили, оставившими Хатуну на нашем попечении, по прилете несколько дней гостил у них, успев за это время совершить поступок, недостойный грузина. Узнал я об этом осенью того же 1984 года, когда прилетел в Тбилиси на праздник Тбилисоба. Привык во все прежние приезды видеть на стене в гостиной старинный грузинский меч, доставшийся семье Гогуадзе от прадеда, а тут смотрю – пустая стена. Спросил у Лили – куда делся меч, она отвернулась и заплакала. Потом все же, взяв с меня слово, что я не выдам ее мужу, рассказала.
– Мы из аэропорта вошли в дом. Мелентьевич, как только увидел меч, стал просить моего Шота: «Подари! Я собираю старинное оружие, а такого экземпляра в моей коллекции нету...» Мой Шота говорит: «Возьми все, что тебе понравится в доме, а меч отдать не могу, он не только мой, принадлежит семье, просто у меня хранится». Тот не отстает: подари, и все! То же самое на второй день. На третий, когда я ушла на базар купить мясо и зелень на обед, мужчины остались дома, сидели, пили вино, Мелентьевич продолжал уговаривать моего Шота, и тот не выдержал: «Бери и уходи, пока Лили не вернулась». Он так и сделал. Потому что знал: я его не выпущу с мечом.     
Дослушав рассказ Лили, я ушел в комнату, взял чистый лист бумаги и написал: «Дорогой Шота, гамарджоба! Я приехал в Грузию, как и собирался. Очень хочу побывать у тебя в гостях. Но сначала приезжай ты и захвати с собой меч, который выпросил у моего друга. Мне трудно поверить, что ты забыл, какое место занимает такая реликвия в грузинском доме. Жду тебя с мечом. Потом вместе поедем к тебе в Махарадзе».  
Грузия – маленькая страна, письма здесь доходят быстро. Уже на четвертый день почта доставила письмо из Махарадзе: «Не думал, что вы с Шота Сергеевичем такие жмоты. Да у меня полный дом таких железок, могу вам привезти штук пять...»
Тут же пишу ответ: «Дорогой, не надо пять мечей, привези один – тот, который забрал».
На сей раз Шота Мелентьевич Гогуадзе промолчал. И я вычеркнул его из числа своих знакомых. Но не вычеркнул чувство собственной вины за происшедшее. Потому что не будь той давней истории с поисками армейского приятеля, не появись я в октябре 1966 года в квартире на Орджоникидзе, 77 – век бы не знал тбилисский Гогуадзе своего тезку из Махарадзе, и меч, оставшийся от прадеда, не пополнил бы чужую коллекцию «железок»...   
...Хатуна экзамены в институт успешно сдала, была зачислена, все годы учебы жила в нашей семье, став нам с женой нареченной дочкой, а нашим детям Марине и Саше – названной сестрой. За полгода до защиты диплома мы помогли ей перевестись в такого же профиля грузинский вуз, чтоб не попасть на «отработку» в какой-нибудь горный киргизский аил. Диплом она защищала у себя дома, в Тбилиси.       
На этой фотографии октября 1984 года – мой добровольный гид и постоянный спутник в дни праздника всех грузин Тбилисоба, писатель и публицист Теймураз Мамаладзе (Степанов). Нет нужды перечислять регалии этого человека, хорошо известного всей Грузии, замечу лишь, что мы познакомились, когда он был директором Грузинформ, а я работал в Киргизском телеграфном агентстве. В следующем году, когда Э.А. Шеварднадзе возглавил союзное министерство иностранных дел, Мамаладзе стал его помощником и в этом качестве посетил десятки стран, участвуя в дипломатических переговорах на высшем уровне. При своей колоссальной занятости он выкраивал время, чтобы ответить на мое письмо и телефонный звонок. В июне 1992 года мы с женой приехали в Москву, откуда из Шереметьево-2 должны были улетать в эмиграцию, я ему позвонил, сказал, что хочу проститься, а он предложил подъехать к нему на Смоленскую площадь. В вестибюле МИД мы пожали друг руку руки – оказалось, в последний раз: через семь лет Теймураз Георгиевич скончался от тяжелой болезни.
В октябре 1991-го я в последний раз приехал в Тбилиси – попрощаться с семьей Гогуадзе перед эмиграцией в Штаты. Мы сидели за столом в их новой квартире, куда они переехали, поменяв старый район Авлабар на новый микрорайон Варкетили-2, и отмечали две даты: день рождения моей «грузинской дочки» Хатуны и 25-ю годовщину случайной путаницы, с которой началась наша дружба, переросшая в братство. Грустили о предстоящей разлуке, обещали, что непременно свидимся, хотя и понимали, что это будет непросто из-за огромных расстояний, возраста, будущих болезней и Бог ведает каких еще причин. Но исправно с тех пор писали друг другу письма, слали фотографии, звонили по телефону.       
В 2009 году Шота тяжело заболел и умер. Думаю, это был единственный раз, когда он, с его большим добрым сердцем, готовым открыться каждому, кто в этом нуждался, огорчил свою жену Лили, дочерей Хатуну, Лелу и Майю, многочисленных друзей. В этом дружеском ряду и мне нашлось место. У меня дома на видном месте стоят деревянные кубки, выточенные его талантливой рукой. Шота был искусным резчиком по дереву, он реставрировал старинную мебель, мог по заказу новую мебель изготовить, люди к нему в очередь записывались за полгода...   
Электронные письма и звонки по телефону соединяли грузинский Тбилиси поначалу с американским Нью-Йорком, позже – с городом Уоллд Лейк в штате Мичиган, несколько лет назад к этим проверенным средствам связи добавился Skype. Хатуна и ее муж Давид (Сулико) Мчедлишвили вырастили двух замечательных детей – Георгия и Марию, пару лет назад стали бабушкой и дедушкой: Георгий и его жена Нино подарили родителям красавицу-внучку Софию, Софико. Мария замуж не торопится, бережет свою свободу.


Валерий САНДЛЕР