Имя Василия Давидовича Корганова в наши дни почти забыто. Изредка его можно встретить в материалах о пребывании П.И. Чайковского в Грузии, где нередко наблюдается путаница. Дело в том, что фамилия «Корганов»,  начиная от периода  зарождения профессионального музыкального образования в Грузии, то и дело встречается среди  его  деятелей. В составе правления первой музыкальной школы, а позднее дирекции открытого в Тифлисе Императорского Российского  Музыкального общества в разное время  входили: А.С. Корганов, адвокат по профессии; Г.О. Корганов, блистательно одаренный музыкант, композитор, пианист и публицист, чьи концерты и статьи с энтузиазмом встречала тифлисская публика; В.Д. Корганов, к личности которого мы неоднократно  вернемся. Они не были связаны семейными отношениями, но часто принимались за ближайших родственников, а  иногда  и  друг за друга, и эта досадная традиция сохранилась до наших дней. Поэтому я позволю отклониться  от основной темы, чтобы познакомить читателя с известными в Тифлисе талантливыми однофамильцами Василия Корганова, к которым адресует его  эссе «Заметка».
Фамилия Коргановых была прославлена воинскими традициями, и в Тифлисе в числе ее представителей  нередко встречались носители генеральских погон. Один из них инженер, генерал-майор Иосиф (Осип, Овсеп) Корганов; семья его получила  известность далеко за пределами Кавказа. Шестеро детей, благодаря разностороннему образованию и полученному от отца  щедрому  наследству, смогли беспрепятственно  следовать призванию. Яркие  успехи троих из них в скором времени «парализовала обломовщина» (В.Корганов); ее опасность, по мнению Василия Давидовича, сплошь и рядом подстерегала способную молодежь Кавказа. Но сын Генарий и старшие дочери – Елена и Нина – силой таланта сумели противостоять пагубному влиянию. Материалы, которые удалось отыскать, позволяют сделать вывод о чрезмерной взыскательности биографа – слава упомянутых трех Коргановых  не помешала широкой  известности остальных.
Генарий, Геничка, как ласково называли его друзья и полюбивший его П.И. Чайковский, пройдя начальный курс пианистической подготовки у Эдуарда Эпштейна, признание которому пронес через всю жизнь, продолжил занятия в Лейпцигской, затем Санкт-Петербургской  консерватории. В 11 лет сочинил свой первый романс. Был ли он официальным  слушателем курса композиции? Очевидцы считали, что творчеству отдавались лишь свободные от занятий часы. О педагогах по композиции ничего не известно, предположительно наставником его был Н.А. Римский-Корсаков. Воздействие поэтики великого петербуржца доходило до того, что стихи его романсов порой дублировались в текстах Генария («Пленившись розой, соловей», «О чем в тиши ночей»).  
Возвращение Генария в Тбилиси совпало с разгаром деятельности М.М. Ипполитова-Иванова, который  сразу приблизил к себе талантливого юношу. Как пианист, Генарий  стал любимцем  публики, используя каждую возможность для появления на эстраде. На юбилее Э.О. Эпштейна, посвященном 25-летию его педагогической и исполнительской деятельности (в тот вечер Ипполитов-Иванов впервые встал за дирижерский пульт), Корганов  взялся исполнить концерт Шумана. Оказалось, что партитуры в городе нет, и он, пригласив в партнерши Е.Гарсеванову, тоже ученицу Эпштейна, сыграл с ней концерт на двух роялях. Известно, что в обширной программе концерта по поводу первого приезда в Грузию Чайковского  пианист выступил с Ноктюрном и Скерцо для фортепиано.
В свои сольные концерты Корганов охотно включал авторские опусы. Публике полюбились  овеянный лирикой городских песнопений фортепианный цикл «Баяти», буйство красок в палитре и прихотливая изменчивость ритма  «Акварелей» и «Арабесок», стройность композиции «Миниатюр», которые, как правило, исполнялись «на бис».
В кругах профессионалов Генария любили за дар рассказчика, широту кругозора, считались с его вкусом, прислушивались к мнению. Его имя часто встречается в письмах Ипполитова-Иванова к Чайковскому. Вот одно из них: «У нас (в деревне Домаха, где отдыхала семья Ипполитова-Иванова. – М.К.) две недели прогостил Геничка, который и сообщил нам все тифлисские новости, в том числе и о блестящей речи  Анатолия Ильича (брата Петра Ильича, прокурора Тифлисской судебной палаты. – М.К.) по делу Хосроева. (Последний обвинялся в поджоге своего имущества с целью получения страховой премии. – М.К.). Геничка рассказывает, что Анатолий Ильич чрезвычайно волновался, дебютируя перед сливками тифлисского общества». За этим следует сообщение о намерении Корганова посетить Одессу для свидания со своими  «соконцертантами», чтобы отправиться на гастроли по Южному берегу. Из другого письма  узнаем о его выступлениях в Боржоми с певицей Варварой Зарудной, женой М.М.  Ипполитова-Иванова и любимицей Чайковского, который хотел видеть ее на императорских сценах. Автор письма  намекает на вынужденность этой поездки из-за пошатнувшегося материального положения концертанта; причина нам видится в тяжелой болезни, которая беспощадно подтачивала молодой организм.
К сказанному добавим портрет Генария Корганова,  возникающий из строк воспоминаний А.Н. Амфитеатровой-Левицкой.  Эта певица (меццо-сопрано), выпускница  Московской консерватории, вместе с мужем  Ал.В. Амфитеатровым, известным писателем, журналистом, искусствоведом, переехала в Тбилиси   в год  последнего приезда Чайковского и кончины Корганова (1890), с которыми она встречалась на званых обедах в семье Ипполитовых-Ивановых. Приведу выдержку из ее очерка.  «После обеда  гости застревали до позднего вечера. Но с появлением Генички Корганова, одного из преподавателей музыкального училища, очень талантливого композитора и остроумнейшего собеседника, разговор незаметно принимал другое направление, и поминутно раздавались взрывы хохота от его каламбуров, острот и анекдотов, которые он умел рассказывать с необыкновенным юмором».
Зная все это, трудно представить, в кого превращался этот неутомимый рассказчик, обаятельный остряк, над тучностью которого добродушно посмеивались  приятели (тучность, надо  полагать, была обратной стороной  усиленного питания, которое в то время считалось главным способом  избавления от туберкулеза), в выступлениях  на  страницах прессы.  Генарий Корганов  первым из тифлисских критиков начал подписывать фамилию полностью, прервав традицию выступать «под маской» – анонимно или с указанием  инициалов. Вот как представляет он  читателю оперу «Евгений Онегин», автора которой  боготворил, накануне тифлисской премьеры. «Старая привычка к закругленным ариям и эффектным финалам еще у нас так сильна, что каждый раз, когда налицо не оказывается ни закругленных арий, ни эффектных финалов, у обыкновенного слушателя… рождается вопрос: действительно ли так хорошо исполняемое произведение. Публика наша пока так воспитана, что, как бы не была велика прелесть оркестровки, она ставит на первый план пение и певца, она жаждет в опере слышать человеческие голоса». Критик настаивает на убеждении: главную роль в своей опере композитор возложил на оркестр.  Именно  ему предстоит   выразить «и душевное настроение Татьяны, и ее сердечные томления, и нерешительность, и простодушие доброй няни, спроста помогающей передаче рокового письма…». При  таком  значении оркестра(«сильном фоне»), функцию голосов автор находит недостаточной. Вместе с тем он считает, что данное композитором определение жанра оперы – «лирические сцены» гармонично соответствует эмоциональности музыки. «Лиризм бьет обильной струей», и в семи картинах, на которые распадается действие, «много движения и жизни».
Как должно было повлиять на читателя такое выступление в прессе? Не отдает ли оно ретроградством, напоминая о привычных для оперы сюжетах из давно прошедших времен, пышных сценических нарядах и длительно тянущихся ариях с ошеломляющими виртуозными эффектами? Может ли соперничать с этим опера, которую начинают «ничем не блещущие» персонажи, на сцене варится варенье, играют в карты, поют крестьяне, идущие с сенокоса, и всюду привычные для глаза костюмы? Получается, что жизненная проза сценария оттесняется оркестром, в котором сосредоточен «центр тяжести», оркестром, «который чрезвычайно богат гармонией и полон элегической красоты, мягкости и задушевности».
Что предстоит вынести из этой рецензии? Во-первых, автор  быть может, и  непреднамеренно  подводит к мысли, что в оперном искусстве настал этап, когда  не все решают арии. Слушатель должен углубиться  в оценку  роли оркестра, «очень музыкальных» речитативов и ансамблей, которые в таком изобилии представлены в партитуре Чайковского. С другой стороны, насколько справедлива реплика, что характерная черта нового времени – короткие увертюры (видимо, вздох  о наметившейся тенденции к сокращению оркестрового текста – «Лоэнгрин», «Евгений Онегин»)?
Рецензент непринужденно выделяет видимые ему недочеты  в музыке, а чаще в исполнении артистов, где  возмущение не знает  предела. Так, ему кажется неоправданным и даже некрасивым многократное повторение слов «Привычка свыше нам дана». Не нравится ему, и, на наш взгляд, справедливо, что Ольга,  ветреная сестра Татьяны  в конце своей арии, «выделяющейся оригинальностью стиля и удачными музыкальными фразами, под конец чуть ли не басом произносит: «Я шаловлива»… С одобрением была встречена работа дирижера Труффи («Онегин» был поставлен в его бенефис): «оркестр проявил такую тонкость в исполнении, к которой мы не привыкли, и остается только желать, чтобы это качество проявлялось не только по случаю бенефиса, ... а сделалось обыкновенным делом». Зато исполнителю роли Онегина  критик дал уничтожающую оценку. «Более высокую степень бесчувствия и безучастия, кажется, нельзя было проявить, и можно поручиться, что ни одна Татьяна в мире, а не только Татьяна Ларина, не могла бы увлечься таким Онегиным. …С каким-то убитым видом он явился в дом к Лариным, с тем же видом застрелил Михайлова-Ленского, и не изменил выражения даже в той сцене, когда он клянется Татьяне в любви… «Я так ошибся, я так наказан».
И все-таки критик не забывает  о справедливости. Он великодушно реабилитирует певца, увидев в нем одно достоинство – «верность пения, … что при трудности партии Онегина вещь немаловажная».
Значение музыкально-критического наследия Г.О. Корганова неоценимо.Он сохранил для нашего времени богатейшую культурную панораму старого Тифлиса с его новыми  оперными постановками, деятельностью ИРМО со всеми ее противоречиями, концертами гастролеров и талантливых местных исполнителей. Особую ценность представляют сообщения о приездах Чайковского в Грузию.
Сам Петр Ильич относился к  «Геничке» с нежностью, восхищался блеском его речи, едким остроумием, и в частном письме высказался о  превосходстве  его личностных качеств над  «кузеном», коим ошибочно считал Василия Корганова, явно не  дооценивая его.   
Жизнь Генария Осиповича оборвалась на 32-м году. Смерть настигла его  в Ростове, по дороге из Петербурга. В столицу  он был приглашен на празднование юбилея А.Г. Рубинштейна, и не успел ответить на приглашение  навсегда остаться там. Капитальное изучение теории композиции, которое он считал главной задачей своей жизни,  осталось заветной мечтой.  
Двое других сыновей Овсепа Корганова, как и  его дочери, приобщились к  служению  Эвтерпе  через пение. Старший из них, Ованес Осипович (Ваничка), преуспевший в камерных жанрах, обладал тенором редкой красоты. Почти всю жизнь он провел в Санкт-Петербурге, вращаясь в артистической среде и завораживая посетителей великосветских салонов удивительным голосом. Молва связала с его именем  полуанекдотический случай. Однажды «Ваничку» с итальянцем Анджело Мазини, прославленным своим бельканто, скрыли от присутствующих в зале ширмой, и предложили отгадывать, который из них поет... Позже, когда Антон Григорьевич Рубинштейн посетил Тифлис, именно Ованес, по просьбе Василия Корганова, познакомил его не только с почетным гостем, но также с его привычками,  советуя, как следует вести  себя при встречах.
Брат Ованеса Константин утвердился в баритональном репертуаре. Случалось, что  его принимали за Василия Давидовича. Сам Василий Корганов вспоминал, как однажды артист Александринского театра Леонид Никольский, встретил его в Ессентуках вопросом: «Что же вы больше не выступаете? А ведь какой успех имели! У-у! Помню в «Периколе»... Бывший при этом Шаляпин прервал тираду: «Он никогда не пел!»
Из трех  дочерей  Корганова о Марии (драматическое сопрано) известно лишь о  выступлениях на сцене под псевдонимом «Светаде» (псевдоним мог возникнуть от фамилии мужа – Цхведадзе). Больше можно прочитать о ее  старшей сестре Нине (Нуне)  (сценический псевдоним «Дариалли»), в которой  разносторонние художественные дарования сочетались с замечательными  душевными качествами. Переселившись в Петербург, она окончила Бестужевские курсы, выбрав музыкальные  предметы и педагогику. Трудно сказать, за какое время  эта удивительная девушка сумела в совершенстве овладеть европейскими языками. Английский, испанский, немецкий, итальянский, французский оказались одинаково доступными для нее.
За Петербургом последовал Париж. Здесь она познакомилась с Тургеневым, с которым впоследствии вступила в переписку, а через него с Полиной Виардо, у которой стала брать уроки. Через два года занятия продолжились в Италии, в Милане. Ее педагогами стали Ламперти и Буцци. Великие учителя выработали в певице «ту законченную высшую  вокальную школу, которою славятся итальянцы» (В.Корганов).
Сценическая  жизнь  Дариалли  сложилась поистине блистательно: длительные гастроли по Европе;  при этом отдельные контракты могли затянуться на годы, чередуясь с  участием в постоянных оперных труппах Лондона, Парижа, Берлина, Мадрида, Санкт-Петербурга и неутомимой концертной деятельностью. В сборнике Ш.Кашмадзе  «Тбилисский театр оперы и балета» сохранилось сообщение о концерте солистки немецкого придворного королевского театра Нины Коргановой (меццо-сопрано) 17 мая 1886 года; аккомпаниатором был Генарий Корганов). Но, судя по всему, дата здесь названа неверно, певица  ушла из жизни 24 февраля указанного года. Амплитуда творческого размаха  оказалась непосильной для хрупкого здоровья Дариалли, появились тревожные симптомы,  и  певческую карьеру пришлось прервать. Но артистка нашла в себе силы изменить род  деятельности, и в тридцать восемь лет посвятила себя преподаванию. Начав с преподавания в Одессе, она через год  переехала в Москву, и, открыв собственные курсы, в скором времени приобрела репутацию одного из лучших педагогов столицы. На эти курсы принимались только одаренные подростки, другими бесцеремонно отказывали. Оставшиеся «за бортом» распространяли слухи о грубости начальницы, с возмущением обращались к другим преподавателям, «но впоследствии убеждались в справедливости приговора г-жи Дариалли» (В.Корганов).
Нина Дариалли ушла из жизни, не дожив до 44 лет. «Побольше бы нашему обществу таких людей и таких деятелей!», – высказался в своей заметке  В.Корганов.
Последняя из сестер Эгине, выступавшая как ЕленаТерьян-Корганова, судя по  всему, также получила образование в Европе, предположительно в Париже. В тифлисской афише (11 сентября 1882, концертмейстер Г.Корганов) она представлена как ученица профессора Маркези. В 1896 году В.Корганов писал о ней, как об умной,  даровитой артистке с красивым, великолепно поставленным меццо-сопрано. «…парижские газеты вновь хвалили ее пение по случаю участия в концерте Колонь» (по другим источникам, она чаще всего пела в Италии). При этом автор замечает, что, выступая в концертах и спектаклях уже долгие годы, г-жа Терьян не прекращает занятий у лучших профессоров. Современников восхищало ее сценическое дарование, высокий артистизм, но главное – удивительный по диапазону голос с приметами колоратуры, лирического и меццо-сопрано. Среди любимых ролей – Розина соседствует с Кармен, Виолетта – с Амнерис, и Сантуцца с Ярмилией. Утвердившуюся на сценах  Европы классику она любила разнообразить сочинениями своих современников – «Лесной царь» В.И. Сука, «Антоний и Клеопатра» С.В. Юферова. Сценическую планку певицы поддерживали великие итальянцы Матия Баттистини (баритон), Анджело Мазини (тенор), знаменитые польские певцы, братья Едвард и Ян Решке.
30 мая 1894 г. в издании «Новое обозрение» (№350) появилось сообщение о предстоящем концерте в «пользу армянского благотворительного общества, которое на собранную сумму имеет в виду оказать помощь пострадавшим от неурожая Карской и Эриванской губернии». В концерте принимал участие Шаляпин. Известно, как нетерпим и требователен был великий артист к  концертмейстерам, и как должна была владеть мастерством игры на фортепиано Елена Осиповна, которая ему на этот раз аккомпанировала…
Артистка оставила сцену в неполные сорок лет. Она с головой ушла в педагогическую работу, став профессором сначала Московского музыкально-филармонического училища, затем Санкт-петербургской консерватории, а впоследствии, после революции 1917 г., навсегда уехала в Париж, и когда  там открылась консерватория им. С.В. Рахманинова, была назначена ее профессором. В разное время  ученицами этой певицы были ставшие впоследствии известными Ксения Держинская, Елена Катульская, Александра Матова и др.
Имя Коргановой-Терьян сохранилось в романе М.Горького «Фома Гордеев», где автор называет ее в числе самых значительных артистов России.
Елена  Осиповна скончалась в 1937 году, пережив свой семидесятилетний юбилей на 4 года. Похоронена на православном кладбище в Ницце.


Мария Киракосова