Среди известных деятелей русской культуры, связанных с Грузией, особое место занимает выдающийся поэт двадцатого века Николай Алексеевич Заболоцкий. Переводы Ш.Руставели, Д.Гурамишвили, Гр.Орбелиани, И.Чавчавадзе, Важа-Пшавела, современных грузинских поэтов, притом на высоком профессиональном уровне, цикл лирических стихов о Грузии – мало кому удавалось сделать так много. Кроме сугубо творческих интересов, Заболоцкого с видными писателями Грузии связывала настоящая, крепкая дружба.    

Мне придется сказать несколько слов о себе, просто потому, чтобы читателю стало понятно, как я познакомился с Заболоцкими и в каких отношениях была моя семья с ними. Мой отец, Шалва Соломонович Сирадзе и Симон Иванович Чиковани были женаты на сестрах – Элисо Николаевне и Марике Николаевне Элиава. У отца была маленькая коммунальная  квартира около площади Воронцова, с общей кухней и туалетом. Когда я родился, Симон и Марика решили, что малыша нельзя держать в таких условиях и перевели нас всех к себе, в известный тогда в Тбилиси «одиннадцатиэтажный» дом на площади Героев. Так, с 1944 по 1951 год, мы жили у Чиковани. Да и после, я большую часть времени проводил у них. Вот там, в детстве и юности, мне и довелось видеть и общаться с близкими друзьями Симона и Марики, с Б.Пастернаком, Н.Заболоцким, Н.Тихоновым, П.Антокольским, И.Андрониковым, А.Тарковским, А.Межировым, а позже – с Е.Евтушенко, Б.Ахмадулиной, К.Кулиевым.
С.Чиковани и Н.Заболоцкий познакомились в Ленинграде в начале тридцатых. Николай Алексеевич был тогда автором нашумевшего сборника «Столбцы», участвовал в литературном объединении «ОБЕРИУ» (Объединение Реального  Искусства), в котором состояли Д.Хармс, Н.Олейников, А.Введенский, И.Вагинов, И.Бахтерев, Е.Шварц, с ними были близки К.Малевич и П.Филонов. Обериуты отказались от традиционных форм искусства, культивировали гротеск, алогизм, абсурд, испытывали влияние В.Хлебникова, но не принимали «заумь». Понятно, что Заболоцкий считался эдаким бунтарем.         
Вот такой бунтарь стоял перед Чиковани тогда, в 1935 году, в Ленинграде. К удивлению Симона Ивановича, его визави был скорее похож на серьезного ученого, чем на поэта-бунтаря. Он разговаривал спокойно и веско, взвешивая слова, но глаза искрились живостью и юмором. При этой первой встрече Заболоцкий сказал Чиковани, что очень заинтересован грузинской поэзией, что собирается переводить Гр.Орбелиани. Взаимная симпатия переросла в крепкую дружбу после их следующей встречи в Минске, на всесоюзном совещании поэтов. В 1936 году Заболоцкий приехал в Тбилиси, приехал, чтобы подготовиться к очень серьезной работе. Он начал переводить «Витязя в тигровой шкуре». Это было его первое приобщение к миру Руставели, причем ему поручили сделать сокращенный перевод и переложение поэмы для юношества. По этому поводу Заболоцкий писал Тициану Табидзе: «Я, признаться, одно время думал, что переделка для детей не может заинтересовать публику: мы еще не привыкли по-настоящему учитывать интересы массового читателя. Но ведь Руставели написал народную вещь, в Грузии она известна всему народу. Значит, и в русском переводе мы должны постараться довести ее до широких масс читателей».
В Тбилиси Заболоцкий работал в Литературном институте им. Ш.Руставели, близко сошелся с писателями и поэтами Грузии, деловые контакты переросли в дружбу. Он знакомится с литературой, культурой и историей Грузии. Поездка в Картли привела к созданию «Горийской симфонии», и хотя идеологический фон этого стихотворения ясен, в нем прекрасно передано восхищение историческим прошлым Грузии и ее прекрасной природой:    

Взойди на холм, прислушайся к дыханью     
Камней и трав, и, сдерживая дрожь,
Из сердца вырвавшийся гимн существованью,
Счастливый, ты невольно запоешь.    

Николай Алексеевич пробыл в Тбилиси около месяца. Параллельно с Руставели Заболоцкий начал работу над переводом «Алуды Кетелаури» Важа Пшавела. В мир поэзии великого грузинского поэта его ввел Симон Чиковани. Он считал, что Заболоцкому был близок поэтический язык Важа Пшавела. Много лет спустя Чиковани писал: «Если в переводе Заболоцкого бурные душевные боренья героев звучат с некоторой сдержанной интонацией, то зато блестяще переданы монументальные живописные образы и необыкновенные поэтические видения Важа Пшавела».
Осенью 1936 года Заболоцкий писал Симону Ивановичу из Ленинграда: «Сейчас я еще под обаянием вашего милого гостеприимства и все еще кажется, что вот-вот увижу тебя, толстого Тициана, красавца Ило Мосашвили, что вместе зайдем в духанчик и я еще раз услышу «Светлячка» и «Сулико». Конечно, я никогда не забуду моего первого знакомства с Грузией, и воспоминание об этом тифлисском месяце будет одним из самых дорогих воспоминаний в моей жизни. И я бесконечно благодарен всем вам, тебе и Марии Николаевне в первую очередь за это прекрасное время, за наши путешествия, пирушки и разговоры».
Однако наступали годы лихолетья, в застенках НКВД погиб Олейников, не вернулись из лагерей Хармс и Введенский, а самого Заболоцкого начали травить, обвинять в апологии кулачества, в формализме, очернительстве и других «грехах». В марте 1938 года он был арестован по делу об антисоветской пропаганде и после моральных и физических пыток заключен в лагерь в районе Комсомольска-на-Амуре, а затем в системе Алтайлага.
Николай Алексеевич после освобождения из лагеря жил в Караганде, где закончил переложение «Слова о полку Игореве», признанное лучшим в ряду опытов других поэтов. Именно это помогло ему в 1946 году добиться разрешения жить в Москве под надзором органов внутренних дел, не имея ни квартиры, ни постоянного заработка. Заболоцкий ютился то у Ираклия Андроникашвили (Андроникова)  в Москве, то на даче В.Каверина в Переделкине. Супруга Ираклия Луарсабовича Вивиана Абелевна вспоминала: «Было очень тяжело слушать, как Николай Алексеевич каждый день звонил «туда» и мертвым голосом говорил «говорит Заболоцкий».
Во второй половине сороковых Заболоцкие несколько раз приезжали в Тбилиси. С.Чиковани помог своему другу оформить договор с издательством «Заря Востока», устроил его в литфондовский дом отдыха в Сагурамо. Николай Алексеевич упорно работал над переводами Важа-Пшавела. Мой отец вспоминал, как однажды Заболоцкий, переполненный впечатлениями, вышел из кабинета, где он работал и восторженно сказал, что перевел потрясающее место. Оказывается, это был сон Квирии из поэмы «Бахтриони».
Марика Николаевна старалась угодить гостю, вкусно накормить его. «Николай Алексеевич, что бы вы предпочли на обед», – спросила она как-то гостя. «Ну что, гречневой каши и щей, – ответил Заболоцкий. «Ой, – смеялась Марика, – а я все изощрялась, не знала что выбрать – гадазелили, баклажаны с орехами или цыпленка в гранатовом соусе!»
Однажды вечером за дружеским столом коротали время Симон, Николай Алексеевич и Бесо Жгенти. Друзья беседовали, шутили и попивали коньяк. Марика в тот день варила варенье, ей пришлось ненадолго выйти, и она попросила мужчин присмотреть за вареньем, изредка помешивать его, чтоб не подгорело. Вернувшись домой, она к своему ужасу обнаружила, что вся кухня была перепачкана вареньем. Мужчины честно, по очереди, с большим рвеньем, помешивали массу в тазу, но будучи уже навеселе, делали это так энергично, что разбрызгали варенье буквально от пола до потолка!        
Мне было пять пет, когда Марика решила, что я должен знать содержание «Витязя в тигровой шкуре». Переложения для детей поэмы на грузинском языке не существовало, и мы начали читать перевод Заболоцкого. Конечно, сюжет поэмы произвел на меня большое впечатление, а ее персонажи, особенно Автандил, стали моими любимыми героями. Только одного я не мог понять, почему Тариэл и Автандил, витязи и воины, так много плачут. Марика рассказала о моем недоумении Николаю Алексеевичу. «Знал бы Зурабчик, сколько слез я сократил», – рассмеялся Заболоцкий.    
Хочу сказать несколько слов об отношениях Чиковани и Заболоцкого. Их связывала не только человеческая близость, но и схожие взгляды на поэзию. Было много общего в их художественном восприятии мира, поэтических приемах, в принципах перевода. Оба были мастерами «яркого живописного образа». Вспомним, к примеру, «Любите живопись, поэты» Заболоцкого и «Цвет – украшение стиха» Чиковани. Также близко их отношение к роли метафоры.
«Метафора, пока жива, всегда алогична, если же алогичная метафора перестает для поэта быть только средством, то есть только поэтическим приемом и становится самоцелью, то она превращается в бессмыслицу» (Заболоцкий).
А это Чиковани: «Метафора для меня была не просто аксессуаром и тем более, не декоративно-украшательским приемом, а своеобразным микроскопом или телескопом, открывающим мир, принципом упорядочения поэтической действительности».
Может, не случайно и то, что оба поэта перевели «Слово о полку Игореве». Об этой близости Заболоцкий писал Симону в 1947 году: «Прочел твою «Песнь о Д.Гурамишвили». Это, несомненно, одна из основных и лучших твоих вещей, свидетельствующая о непрерывном росте твоего таланта – очень своеобразного, выразительного и мне лично весьма близкого и привлекательного».    
После 1953 года стал налаживаться быт Заболоцких. Ник. Алексеевич получил в Москве квартиру на Беговой улице, вышел сборник его стихов, правда, очень сокращенный, в  нем нет ни одного стихотворения из «Столбцов», он усиленно работает над полным переводом Руставели. Дружеские встречи продолжаются в Москве. Друг Заболоцкого, писатель Ник. Степанов вспоминал: «Он особенно любил Симона Чиковани и его жену Марику Николаевну. Каждый их приезд в Москву превращался в настоящий праздник». Творчество Заболоцкого претерпело значительную эволюцию. Это случилось не только из-за сильнейшего идеологического пресса тоталитарной системы, с ее жесточайшим преследованием всякого инакомыслия, индивидуальности, творческой свободы. Меняется характер лирики Заболоцкого, это уже лирическая медитация, глубокое раздумье о цели творчества, о смысле жизни, о месте человека в мире природы. Мировоззренчески Заболоцкий близок к русскому космизму, Вернадскому, с его теорией взаимной обусловленности биосферы и ноосферы. Его поэтический язык становится уравновешенным и простым, ясным. Но это не примитивная простота, а «высокая простота» (С.Чиковани), к чему в конце концов стремится каждый большой художник: к полному соответствию поэтической мысли и формы выражения. О такой простоте писал Б.Л. Пастернак: «Нельзя не впасть к концу, как в ересь, в неслыханную простоту».
Симон Иванович вспоминал: «Мы были в Переделкине у Пастернака, Коля прочел ему свои новые стихи. Николай Алексеевич, да по сравнению с вами я просто борец, – полушутливо сказал Пастернак». Последний раз я видел Николая Алексеевича в Москве, в 1954 году. В номере гостиницы «Москва» Симон и Заболоцкий просматривали вышедший сборник поэм Важа Пшавела в  переводе на русский. Николай Алексеевич тепло приласкал меня, расспросил о моих делах, похвалил, когда узнал, что я запоем читаю «Войну и мир». Мне в те дни исполнилось десять лет, Николай Алексеевич сказал, что хотел подарить детскую книгу, но когда узнал, что я читаю Толстого, пришлось подарить ту серьезную книгу, что оказалась под рукой: «Собор Парижской Богоматери» В.Гюго. Помню, как Заболоцкий читал эпиграммы, то ли свои, то ли чужие. Читал он степенно, с серьезным выражением лица, только в глазах прыгали веселые чертики.
В конце сороковых всеми мыслимыми и немыслимыми премиями был осыпан роман В.Саянова «Небо и земля». Николай Алексеевич с едва скрытым комизмом прочел такую эпиграмму: «Прочел читатель медленно большой роман Золя, потом прочел Саянова – «Небо и земля»! Последнюю строку Заболоцкий читал подчеркнуто, подняв вверх указательный палец.        
В 1957-м году Заболоцкий завершил работу над полным переводом Руставели. В своем выступлении Николай Алексеевич рассказывал: «Поэт Симон Чиковани еще в довоенное время познакомил меня с Грузией, ее историей и культурой и привлек мое внимание к ее литературе. Он редактировал мой перевод поэмы Руставели и в течение многих лет помогал мне своими советами и многочисленными указаниями. Большую помощь оказали мне и другие грузинские писатели и литературоведы. Из них Г.Леонидзе редактировал перевод Гурамишвили, а П.Ингороква – перевод Важа Пшавела. Сложный труд поэта-переводчика был бы невыполним без постоянной помощи этих истинных друзей нашей многонациональной культуры».
В 1957-1958 годах в печати появились два стихотворения Заболоцкого и Чиковани – «Гомборский лес» и «Переход через Гомбори». С этим событием связана интересная история. Путешествуя по Кахети, друзья под впечатлением поразительной красоты гомборского леса, хребта и выхода в Алазанскую долину, решили устроить поэтический турнир, состязанье, кто лучше передаст это впечатленье стихами. Как говорил мне отец, такой турнир они устраивали и раньше, в тридцатых годах, так тогда родилась «Горийская симфония» и «Картлийский садовник» Чиковани. Не могу ручаться за достоверность рассказа моего отца, но относительно «гомборских» стихов – все правда, это я помню сам. Как писал Гия Маргвелашвили, не важно, кто победил в этом поэтическом турнире – выиграла поэзия и выиграл читатель. Образный язык поэтов близок, живописные образы поразительно динамичны, пейзаж живет, действует, вызывает множество ассоциаций. Поэт становится частью природы, а природа очеловечивается. Только у Заболоцкого сравнения навеяны классической живописью, а в конце стихотворенья Чиковани появляется образ, связанный с детскими впечатлениями сельского мальчика. Вот отрывок из Заболоцкого:

Меж кленом и буком ютился шиповник,
Был клен в озареньи и в зареве бук,
И каждый из них оказался виновник
Моих откровений, восторгов и мук.
Здесь осень сумела такие пассажи    
Наляпать из охры, огня и белил,
Что дуб бушевал, как Рембрандт в Эрмитаже,
А клен, как Мурильо, на крыльях парил.

Да простит читатель мой неумелый подстрочник, но некоторые важные детали стихотворения Чиковани ускользнули из в целом прекрасного перевода А.Межирова. В «Переходе через Гомбори» на платаны накинут разноцветный ситец, в листве ясеня дрожат персты Создателя, затаившийся лес кричит, и, наконец, солнце садится на облучок облака. Этот образ арбы, связанный с детскими днями, появляется у Чиковани и в «Картлийских вечерах»: вечерний сумрак приближался издали, как аробная песнь.
Последнее обращение к Грузии у Заболоцкого было в 1958 году, он написал стихотворение к 1500-летию Тбилиси: «Здравствуй, славный город юга,/ Здравствуй, вечно молодой!» Приехать на юбилейные торжества он не смог из-за болезни. 14 октября 1958 года Николай Алексеевич Заболоцкий скончался.
Во время болезни Симона Чиковани в «Вопросах литературы» напечатали замечательные лирические стихи Заболоцкого, созданные им в последние годы жизни. Симон, Ника и я сидели в кабинете Симона, и мы читали ему, уже потерявшему зрение, эту подборку. Симон Иванович сидел молча, иногда шепотом повторял особенно понравившиеся строчки, причмокивал от удовольствия. Когда я начал читать «Слепого», на минуту запнулся, но тут же понял, что остановка создала бы еще более неудобное положение. Симон дослушал до конца, а потом повторил вполголоса:

А вокруг старика
Молодые шумят поколения,
Расцветая в садах
Сумасшедшая стонет сирень,
В белом гроте черемух
По серебряным листьям растений    
Поднимается к небу
Ослепительный день.

В 1975 году в Москве состоялся вечер поэзии Симона Чиковани, посвященный его памяти. Через несколько дней нас к себе на обед пригласила вдова Николая Алексеевича, Екатерина Васильевна. Ника, я с мамой, сестрой Лизой и моей женой Русудан. Получился очень приятный вечер, мы многое вспомнили, сын Николая Алексеевича Никита, продолжая традиции отца, по-грузински руководил столом, был тамадой. Пили мы любимое вино Заболоцкого – красное Телиани. Вокруг шумели очаровательные внучата Заболоцких – Катя, Ириша и Иван. В последующие годы, когда нам пришлось возить мою старшую дочь на лечение в Москву, Екатерина Васильевна была очень внимательна к моим, заботилась, приглашала к себе, ласкала маленькую Марику.
На пасху 1989 года мы получили от Екатерины Васильевны такое письмо:
«30.04.89.
Дорогие наши, любимые, родные, что с вами? Каждый день звоню в Тбилиси, но нет связи, пожалуйста, откликнитесь, если получите это письмо. Трагедию в Тбилиси воспринимаем, как личное, непоправимое горе, и еще стыд за то, что были русские карательные войска. Нет слов выразить нашу печаль и сочувствие Грузии. Обнимаю, целую.

Ваша Екатерина Заболоцкая.
Христос воскресе! Да хранит вас Бог!»


Зураб СИРАДЗЕ