| ВСТРЕЧИ С ШЕКСПИРОМ И НЕ ТОЛЬКО |
 В детстве я не испытывал особого влечения к театру, но соблазнила меня, вы удивитесь, Елена Ахвледиани, благодаря которой я приоткрыл дверь и заглянул в волшебный мир, называемой театром и… как говорится, пропал. Госпожа Елена была близким другом величайшего пианиста ХХ века Святослава Рихтера и его супруги, певицы Нины Дорлиак. В семье у них рос племянник госпожи Нины, Дима Дорлиак. В Москве восьмиклассник Дима оказался в дурной среде и его, подобно декабристу, сослали на Кавказ, в частности, в Тбилиси, к Елене Ахвледиани. Госпожа Елена, желая наставить мальчика на путь истины, задумала постановку пьесы Гоголя «Ревизор», где Дмитрий играл бы Хлестакова, а я городничего. Почти два месяца работали мы, не смыкая глаз ни днем, ни ночью. Режиссером, художником и хореографом была сама госпожа Елена.
Спектакль у нас, что и говорить, провалился, мы не смогли довести его до конца. Отчаявшемуся режиссеру стало ясно, что ничего из нас не получится, и она спешно заменила нам материал на «Мистера Твистера» Маршака. Я был рассказчиком и, возможно, потому представление имело успех на городской олимпиаде. Дима Дорлиак исполнял роль прогрессивно мыслящего негра, без текста. Могли мы представить тогда, что я и Дима, два бездарных артиста, всего за какие-то пять лет станем навсегда, неразрывно связаны с театром. Не скажу о себе, но Дмитрий Дорлиак стал ведущим актером «Театра на Малой Бронной». Вот так заразила нас любовью к театру госпожа Елена.  В студенческие годы мне как-то попались записки одного французского актера. Прочитанное там по сей день будоражит меня, не выходит из памяти: если хочешь понять, как быстротечно время, приди в театр… Приди в театр, когда в нем никого нет. Поднимись на затемненную сцену, обернись лицом к пустому залу, зажмурься… замри… Внезапно тихий шелест отрезвит тебя – будто дуновение пронеслось над тобой. Это пролетело время… Незримое, неумолимое… Такое я ощутил лишь на сцене театра Руставели, почему-то больше нигде и никогда ничего подобного я не испытывал…В институте я поставил два спектакля (сам был художником и сам же подобрал музыку) – сатирическую комедию румынского драматурга Караджале «Господин Леонида перед лицом реакции» и психологическую драму Тургенева «Где тонко, там и рвется». Я и сегодня считаю их своими лучшими работами. Но поразительно то, что эти два различных по жанру спектакля, четко отличающихся друг от друга, определили мое будущее. Зачем я выбрал именно эти пьесы, не могу вам сказать. У меня тогда была лишь одна забота – поставить хороший спектакль, и, подобно слепому щенку, я пытался проторить себе дорогу так, чтобы не свернуть шею. Эти два спектакля, два пути, два направления, которым следую я и по сей день, – трагический фарс и разбавленная горьким юмором психологическая драма. Мне кажется, что тогда, делая первые шаги, я, испугавшись, уцепился за какую-то веревку. Вдруг откуда-то раздался звон. Таинственный отголосок его и поныне отдается у меня в ушах. Постановка спектакля требует соблюдения определенных правил… Правила… Правила… Правила… И все-таки что же такое режиссура? У меня на этот счет свои умозаключения, то есть пояснения, настолько примитивные, что до сего времени я ни с кем ими не поделился, видимо, из скромности. Вот одно из них – «режиссер-покупатель». Он отправляется на базар. Прилавки заполнены продуктами. Все, что душе угодно, только выбирай. Вокруг полно народа. Каждый стремится приобрести все самое лучшее и к тому же подешевле. Но, вернувшись домой, заглядывает в сумку и поражается: из всего купленного не приготовишь даже приличного обеда. Каждый режиссер испытывает то же самое, талантлив он или бездарен. Мир театра щедро предлагает ему наилучшую драматургию, как старую, так и современную, предлагает талантливейших художников, композиторов, не говоря уже об актерах, их ведь не перечесть… И стоит наш режиссер испуганный, думая: «Господи, когда так трудно выбрать, то каково будет во время постановки?» Если удастся ему отобрать все самое лучшее (хотя это случается редко), то первый шаг к успеху уже сделан, но впереди его подстерегает много «опасностей». В первую очередь, он должен ознакомить творческую группу со своим замыслом и постараться увлечь этим всех. Конечно же, ему не избежать разногласий во мнениях, возможно, он даже будет растерян настолько, что снова окажется перед выбором – с чем из всего, предложенного ему, согласиться, а что отвергнуть. Знаете, когда я впервые задумался над этим? Как всегда, перед премьерой, когда мы перебирали костюмы, в зале, кроме меня, сидели еще художник и портной. На сцену вышла Саломе Канчели и обратилась к художнику: эта пуговица непременно должна быть красной? Не лучше ли пришить зеленую? Художник потребовал эскиз, на котором была нарисована красная пуговица, и ответил, что пуговица должна быть красной. Портной осторожно предложил зеленую. И госпожа Саломе, окрылившись, взмолилась, пусть, мол, будет зеленая, она подойдет больше. Художник, вспылив, заявил: в зале сидит режиссер, пусть решает он. Все посмотрели на меня. Сказать по правде, голова у меня в тот момент была забита совсем другим, но я понял – даже такую мелочь предстояло решать мне. «Боже правый, красная или зеленая?» – думал я про себя. Все молча уставились на меня в ожидании ответа. Преодолев сильное напряжение, я громко произнес: «Лучше, чтобы была синяя пуговица, синяя!» Все переглянулись, дескать, какой он у нас гений. Да, батоно, согласился художник, пусть будет синяя. Портной почему-то захлопал в ладоши. Художник же, взглянув на меня, уточнил: только пусть будет темно-синяя!..  Таков мир, создаваемый режиссером, мелочей в нем не бывает. Зритель и театр… Театр и зритель… Ужасно, когда ты сидишь в партере, на сцене множество людей, актеры в роскошных костюмах, распыляют страсти, проливают слезы, ты же поразительно спокойно, более того, равнодушно говоришь себе: «Боже, в чем я провинился, скорее бы все это закончилось…» Однако гораздо ужаснее, когда в зрительном зале всего пять или шесть человек смотрят замечательный спектакль, а аплодировать некому. Мне непонятно, что значит элитарный театр? Если в зрительном зале тысяча кресел, так зачем тогда ставить спектакль лишь для десяти и обманывать надежды остальных девятисот девяноста зрителей?.. Еще будучи молодым, я понял, что всех зрителей – искушенных, многоопытных и тех, кто впервые пришли в театр – должно одинаково волновать происходящее на сцене. Сделать это довольно сложно, и, признаться, меня всегда больно ранило, когда зал бывал не полон. Не знаю, как другие, но я всегда винил в этом только себя. Мне думается, что в театре всегда истинно то, что нравится зрителю, поскольку не существует «завтра», есть только «сегодня». Однако сколько беспомощных спектаклей годами шли при переполненных залах и, напротив, вроде бы безупречный спектакль не имел зрителя и бесследно исчезал со сцены. Такие спектакли были и у меня, я даже с гордостью о них вспоминаю, но что поделаешь… Видимо, все мы в чем-то ошиблись, не смогли до конца пробить стену, воздвигнутую между нами и зрителем, ни я, ни актеры. «ПЕРЕД УЖИНОМ» Придя в театр, я был одержим одним большим желанием, чтобы актеры заговорили простым человеческим языком. С детства меня удивляло, когда со сцены слышалась высокопарная, патетическая речь. Более того, некоторые известные актеры, блестяще владеющие грузинским, на сцене говорили с нарочито русским акцентом, и это обычно воспринималось как должное. А потому я на первом же спектакле по возможности категорически потребовал, чтобы все говорили, как в жизни. Поразительно, но никто и не думал возражать. Когда новоиспеченный режиссер работает над первым спектаклем, все к нему расположены по-доброму, заглядывают в глаза, беспрекословно выполняют каждое его требование, все «влюблены» в него, неважно, заняты они в спектакле или нет. Словом, эдем да и только, райские кущи. Однако спектакль у нас, к сожалению, не получился, да и как мог получиться, когда в ирреальном сказочном мире, созданном Мамией Малазония, герои, одетые в красочные костюмы, говорили простым, бытовым языком; и тогда я понял, что у каждого спектакля в театре должен быть свой язык, своя тональность, своя мелодика… И вот руководство театра поручило мне поставить бытовую комедию В.Розова «Перед ужином», которую по нашей просьбе перевел Джансуг Чарквиани. Казалось, музы театра дали мне еще одну возможность продолжить эксперименты, связанные со сценической речью. Хотите, считайте это спесивостью, но я и по сей день уверен, что «Перед ужином» – лучший реалистический спектакль в истории грузинского театра. Да-да, это так! Вы возмущены, а я вот покраснел до ушей и даже усы у меня зашевелились, но это именно так и ничего тут не поделаешь. Этот спектакль убедил меня в том, что каким бы реалистичным ни было произведение, поставленное тобой на сцене, речь актеров должна резко отличаться от обычной, бытовой, поскольку театр – это то, что делает жизнь предметом поэзии. Шекспир – это горная вершина, склоны которой усеяны трупами режиссеров… Питер Брук С Шекспиром я встречался 11 раз, а между тем, он автор 37 пьес. Но нет, ошибаюсь, 16 раз я встречался с ним – трижды возвращался к «Гамлету» и по одному разу к «Венецианскому купцу» и «Королю Лиру». Не знаю, попал я на склон, упоминаемый Питером Бруком, или нет, об этом судить зрителю. Вообще-то я хоть и достиг семидесяти лет, на здоровье пока что не жалуюсь. Правда, раза два пришлось мне оказаться в обществе людей в белых халатах, на операционном столе, но Шекспир к этому абсолютно непричастен. Однажды Лили Попхадзе (заведующая литературной частью, бессменный участник и свидетель моих встреч с Шекспиром) сказала мне: «Дорогой Робико, не лучше ли расстаться с жизнью на одном из склонов Шекспира, чем умереть под забором от руки какой-нибудь бездари». Наверное, она права, но с прискорбием должен признать, что и под забором меня убивали не раз. В молодости я поклялся не ставить вторично уже поставленную однажды пьесу. Но думая, что мне не удалось постичь до конца Шекспира, что упущено что-то главное, я вновь и вновь возвращался в удивительный мир, вмещающий в себя чистую любовь и распутство, дружбу и жестокость, потоки крови и беспечность, рыцарский дух и цинизм безнравственности. С чем только не встретишься здесь – с психологической драмой и клоунадой, любовной лирической комедией и неприкрытым, почти «наглым» проявлением низких страстей. Однако горькую правду жизни Шекспир преподносит нам посредством прекрасной поэзии, как бы оберегая нас от окончательного уничтожения. Я не теряю надежды вновь встретиться с поэтом Уильямом Шекспиром и если не покорить вершину, то хотя бы прилечь на склоне и спокойной погрузиться в сон. Несколько лет назад я был в гостях, на даче у одного московского актера. Возвращаясь оттуда, мы увидели, как на проспект Мира высыпали прелестнейшие женщины, человек двести, перепуганные, но очень красивые, они бежали прямо к машинам. Изумленно смотрели мы на них, не понимая, что происходит.  Выяснилось, что сотрудниками милиции проводилась плановая проверка, а эти прелестные создания (то есть проститутки) убегали от них. Зрелище было странное, фантасмагорическое. И в эти минуты я вдруг понял, что жизнь окончательно изменилась, что дороги назад уже нет, что время еще раз перешагнуло какой-то культурный рубеж. То же самое можно сказать и о театре – он принципиально изменился. То, что изменился, хорошо, но мне кажется, будто вместе с этим он утратил старые, свои самые лучшие свойства, я бы сказал, душевность, сентиментальность, что сегодня уже не в чести, но, по моему мнению, необходимо. В сегодняшнем мире порой странные, ни о чем не говорящие идеи выдаются за авангард, с чем я никогда не смогу согласиться. Впрочем, это моя субъективная точка зрения. Театр все-таки будет развиваться и без наших указаний. Мы ведь не инспектора дорожного движения, чтобы диктовать искусству, в какую сторону ему идти. Наверное, очень приятно, когда ты вертишь театром так, как тебе заблагорассудится, то туда, то сюда, что особенно привлекает диктаторов. То же самое подтверждается и историей человечества. Однако это претит как людям, так и искусству. К сожалению, это все еще присуще нам, оно живет в нас, в наших душах. Все почему-то ждут указаний. Не ждите никаких указаний, ступайте своей дорогой!Есть режиссеры, которые на вопрос – что такое режиссура – возможно, не смогут найти ответа. По моему мнению, это, прежде всего, ремесло. У постановки спектакля свои законы, и режиссеру следует четко их знать, так же, как необходимо портному знать правила, по которым шьется одежда. Если мастер хорош, то сшитое им платье превратится в произведение искусства, однако работы Ив Сен Лорана и обыкновенного портного выполняются по одним и тем же правилам. Так и у нас – хорош спектакль или плох, он должен основываться на правилах, и если ты хорошо усвоишь эти правила, то в последующем уже сможешь их «нарушать».  Порой я просыпаюсь среди ночи и в страхе вспоминаю свою последние спектакли. А вдруг я уже изгнан из этого чудесного мира, а вдруг я излечился и воспринимаю эту жизнь равнодушно, без всяких волнений. Хотя, кто его знает, может, впереди у меня еще один приступ «безумия» . . . Вспоминается мама. Я успокаиваюсь и за сыпаю безмятежным сном. Ребенком я не любил бывать в гостях, взрослые там беседовали между собой, а я оставался один и не знал, куда себя деть. Поэтому мне совали в руки семейный альбом. Видимо, так было принято тогда. И этот альбом, который вы сейчас просматриваете, напоминает мне те, наводящие скуку альбомы, но от правды ведь не убежишь … Хотя всякое бывает и, возможно, кто-то, влюбленный в театр, окинет взглядом жизнь одного человека и отпустит ему грехи его. Роберт СТУРУА Перевод Гины ЧЕЛИДЗЕ В "Роберт кийосаки скачать книгу"конюшнях вернее, на пастбищах ее отца насчитывалось до "Игры тотали спайс новые"пяти тысяч лошадей. Они были разочарованы и удивлены поведением мустангера. Я остановился передохнуть "Бесплатные стихи про любовь скачать"только тогда, когда огонь индейских "Скачать блютуз на ноутбуке"ружей уже не был опасен для меня. Толпы людей, "Антивирус доктор веб пробная версия"прижатые к стенам домов, стояли по сторонам, запрудили балконы и асотеи. |
