Гамлет Назарьян родился в  самом начале минувшего века в интеллигентной тифлисской семье. Получив дома начальное образование, он окончил затем одну из престижных гимназий столицы Кавказского края. Довольно рано он проявил удивительную способность к изучению языков: кроме родного, армянского, он быстро и легко овладел русским и грузинским, персидским и турецким. В гимназические годы к ним прибавились еще французский, итальянский и немецкий, а также мертвые языки – латинский и ассирийский. Влекли его также литература и история, поэзия Востока, особенно классика средневековой  Персии.
В родительском доме  на  Ольгинской улице нередко собирался цвет интеллигенции Закавказья, а также весьма известные люди из Центральной России. Здесь звучала классическая и народная музыка, исполнялись отрывки из спектаклей, читались стихи. Общение с  выдающимися деятелями культуры во многом способствовало эстетическому развитию юноши. Гамлет много читал, изучал историю живописи и музыки, прозы и поэзии Востока и Запада. И сам писал стихи, публикуя их в периодических изданиях Тифлиса. Уже много лет   спустя, на закате жизни, он набросал в тетради несколько отрывистых фраз: «Ранняя юность моя. Тифлис… Писал белые стихи. Для себя. Цикл был напечатан при помощи товарищей-полиграфистов. Тираж – 75 экземпляров. Маленькая такая  книжица.  Назвал я ее «Сны»… Все померкло в дряхлеющей памяти. Забыто. Решил восстановить по крупицам и записать. Так, для себя…

Ночь
Лунно в подлунной.
В полынных долинах
Покоится  
Лунная ночь.
И лани желаний,
Вытянув шеи,
Пьют
Аметистовый дождь.

Канал
Палаццо!
Палаццо!
Палаццо!
И вижу –
Вечер – немой гондольер –
Зажег
Закатной феерией
Кровавые окна дожей
И хрустальные руки каналов…

Вторым, после поэзии, увлечением был для него театр. Можно предположить, что тут сказалась наследственность – отец  юноши был страстным театралом и почитателем Шекспира: потому-то дети его были наречены именами персонажей английского драматурга – Гамлет, Лаэрт и Офелия. Несколько лет начинающий поэт совмещал высокое искусство со службой в армянской драматической труппе города в качестве суфлера, литературного сотрудника и актера.
В 1924 году, уже в советизированной Грузии, Гамлет становится студентом историко-филологического факультета недавно созданного Закавказского университета народов Востока (ЗакУНВ). В годы учебы он продолжает активно печататься, с энтузиазмом  романтика восприняв новую эпоху. Но вдруг,  за  несколько месяцев до получения диплома (в конце 1928 года), отлично успевавший студент, мало интересовавшийся прежде политикой и идеологией государства, вдруг вступил в конфликт с руководством учебного заведения: университет пришлось оставить. Но уже скоро деятельный и работоспособный  Гамлет создает при Наркомпросе Грузии этнографический ансамбль и становится его художественным руководителем.
С ранних лет влюбленный в страну древней  цивилизации, культуры и классической поэзии – Персию – тифлисский армянин стал подписывать свои публикации творческим псевдонимом «Иранцев», который на протяжении всей последующей жизни стал составной частью его фамилии и вошел во все  официальные документы. Молодой литератор, страстно мечтавший посетить сопредельную страну, начал публиковать свои сочинения в популярном тогда журнале «На рубеже Востока», редакция которого, вняв настойчивым  просьбам талантливого автора, и отправила Гамлета в желаемую командировку. Результатом этой поездки и явились две путевые заметки, опубликованные в этом журнале и подписанные псевдонимом «Иранцев».  
Позднее Г.Назарьян-Иранцев, заведуя методическим отделом Закавказского общества пролетарского туризма и экскурсий (ЗОТиЭ), много ездил по городам и весям  различных республик страны. Затем его пригласили занять должность заведующего литературной частью популярного в те годы  ансамбля музыки и песни  государственной филармонии под руководством композитора Ерванда  Сагаруни.
В годы сталинских репрессий, потеряв практически всю свою родню, Гамлет Аркадьевич был вынужден покинуть Закавказье. Проработав некоторое время в Куйбышеве художественным руководителем, лектором и администратором Пушкинского концертного ансамбля областного гастрольного бюро, он подготовил и провел   цикл различных мероприятий, посвященных 100-летию со дня смерти  великого поэта России.
В 1938 году его приглашают на Украину, и он до 1941 года  живет в Чернигове, где  возглавляет одновременно литературную секцию областного лекционного бюро,  художественную студию в местном Доме Красной Армии и в областной филармонии. В это же время Гамлет Аркадьевич  не только  печатает свои многочисленные статьи по проблемам литературы, культуры и искусства на страницах областных газет, но и читает лекции в городах  и районах области.
Об  «украинских» годах отца мне долгое время почти ничего не было известно. И только после его смерти, находясь на научной конференции в Оренбурге, я познакомился с местным писателем, довоенная юность которого прошла в Чернигове. Это случайное знакомство  и позволило мне узнать важные подробности биографии своего родителя. Как выяснилось, Леонид Большаков (так звали этого оренбургского писателя) в конце 1930-х годов был слушателем черниговской литературной студии, которой руководил Гамлет Назарьян. При прощании Леонид Наумович подарил мне свою книгу с трогательной дарственной надписью:
«Рубену Гамлетовичу Назарьяну  с   о с о б ы м  чувством!
Первым в моей жизни армянином – «эталонным» представителем своего народа, одним из  первых – для меня – людей   з а в и д н о й   к у л ь т у р ы  (помню его «речевые» уроки) был – с юности – «бесфамильный» (в моей памяти) Гамлет Аркадьевич. Теперь он обрел фамилию и это фамилия – та же, что и у Вас. Чту память Вашего отца, желаю счастья сыну и всему роду Назарьян.
18 сентября 1983 года. Оренбург»…

А затем была война. Подобно многим литераторам и людям искусства, отец  сражался идейно, будучи начальником политпросвета 26 Управления оборонного строительства (УОС) и руководя лекторской группой 6-ой Саперной армии, в состав которой входили писатели и журналисты, актеры и музыканты. Он выступал перед бойцами с циклом литературных сказов-композиций об Александре Суворове и Александре Невском, о легендарных богатырях земли русской, о славной истории государства Российского, о подвигах его сынов и о подлинном патриотизме…
После серьезного ранения и последовавшей затем демобилизации, Гамлета Аркадьевича направляют в Узбекистан, с которым будет связана вся его последующая жизнь. Здесь он неоднократно бывал и раньше, сопровождая группы туристов. Прекрасное знание персидского и турецкого языков позволило Гамлету Аркадьевичу в короткое время овладеть  близкородственными  им таджикским и узбекским, что в значительное мере способствовало быстрой адаптации уроженца Закавказья на новом месте. Сначала он (единственный беспартийный) в качестве одного из  ведущих лекторов Центрального лекционного бюро при ЦК КП республики, читал лекции и вел патриотическую пропаганду в тыловом Ташкенте, затем выезжал с лекциями во все области Узбекистана, одновременно создавая там филиалы вышеназванного бюро. Потом трудился последовательно в должности заведующего Бухарским областным лекторским бюро, консультантом по вопросам культуры местного облисполкома, преподавателем литературы и истории в ряде ВУЗов республики, сотрудником газет в различных областях Узбекистана. Он продолжал читать лекции, принимать активное участие в создании ряда музеев Узбекистана, вести литературные студии, организовывать народные театры, в которых сам был одновременно художественным руководителем, режиссером и актером. Без его участия не обходились и областные власти при организации декад литературы и искусства различных республик. Жизненный путь Гамлета Назарьяна завершился в Самарканде зимой 1980 года…
Предлагаемые сегодня вниманию читателей некоторые выписки и разрозненные записи разных лет сохранились в его домашнем архиве. Они были сделаны в разные годы и в разных ситуациях. Но где бы и в каких ситуациях не находился Гамлет Назарьян, он всегда с особым чувством вспоминал свое детство и юность, прошедшие в Тифлисе… Лучшие годы его жизни…
***
2 декабря 1958 г.
Не о малом, второстепенном, подчас ненужном и пустом, должен думать человек, а о главном. Когда ясно главное – ясно все и все устроится. Не работать – это значит умереть… Ничто на земле не требует к себе такого чистого отношения, как любовь и труд… Писать надо красками (живопись), и не только широкой кистью, но и тончайшим резцом (буйство красок и филигранность рисунка – это не парадоксально)…
Страшная штука музыка, страшная до слез! Человек живет, но умереть ему  когда-либо суждено (смерть не была бы страшной, не будь она отталкивающей). Человек без горячего сердца не может быть истинным художником. «Детство», «Отрочество», «Юность». Лучше не скажешь. Автобиографично? Нет, эпохально… Какой-то сумбур мыслей сегодня. Усталость…
Интересная статья в журнале «Театр». Хорошо бы систематически вести дневник, записывать изо дня в день все, что на ум взбредет…
Какая-то провинциальная сентиментальная девушка спрашивает тоном наигранного огорчения: «Почему любовь только в романах бывает?» В самом деле – почему только в романах?
Хочется хорошей музыки… Пришел он… грустный, нестриженный, с грязными ногтями и разбередил наболевшее сердце мне… Милый, милый! …Перечитывал Блока и удивлялся…  Диктор неправильно делает ударения, и это портит настроение. Бережное отношение к слову – одно из самых ярких выражений подлинного патриотизма. Позавчера смотрел цирк. Было немножко грустно, пахло смешанным запахом древесных опилок, краски и детства… Моего детства…
Тифлис! Город, любимый  город моего детства. Старею я, но ты, ты… Ты жив во мне! Каждый дом твой, угол, дерево твое, вода твоя и воздух… Тифлис!  Тифлис, город детства и счастья. Бессмертный город мира, столица прекрасной Грузии!  Город, который покорял, влюблял в себя, ассимилировал и связывал с собой навеки!
Не знаю почему, но воспоминания о раннем детстве всегда ассоциируются во мне с лимонадом Лагидзе – вишневым, грушевым, яблочным. Маленькие бутылочки с этикеткой, на которой изображена голова грузинки в национальном головном уборе – лечаки. Янтарный, рубиновый лимонад. Бьет в нос. Несравненные вкусовые качества, благоухание несравненных грушевых садов. Дерево и солнце Кавказа. Какой лимонад, какой букет! Что это – наивность детства или секрет производства?..
С тех пор прошли десятилетия, я пил фруктовые воды  в садах многих городов. Но нигде и никогда я такого лимонада не пивал. Нигде и никогда я не ощущал неповторимого вкуса и аромата  тифлисского  лагидзевского лимонада. Может быть потому, что это связано с воспоминаниями  раннего детства, а, может быть, это волшебник Лагидзе? А, может быть, и то, и другое: аромат карталинских  яблок, груш, вишен…
В киосках, где продают этот лимонад, посыпанные сахарным песком большие румяные пончики со сладким сливочным кремом, «тянучки», «ириски». Я до сих пор помню радужный запах пятикопеечных пончиков. И никакие шедевры кулинарии не сравнятся с этими грошовыми сластями!
Я читал французов, я общался с ними. Я хорошо знаю нравы Латинского квартала и разнообразие блюд многочисленных кафе Монмартра. Но я не знаю ничего тоньше, изысканнее и ароматнее, чем духаны Тифлиса! Духаны, подвалы, щедро расписанные рукой Нико Пиросмани. Зной. Ступени. Столетняя прохлада, напоенная запахом вина. Дощатый стол. Чьи-то руки устлали этот стол изумрудом виноградных листьев – в кабаке  они еще дышат девственным трепетом виноградных лоз. Вино, холодное,  ледяное и горячительное вино. Песни… Не молодящиеся старики, а молодые старики. Женщины. Органщики…
Огни, огни, огни… Будто титан, грузинский рыцарь Амиран Дареджани – овеществленный отголосок эллинского мифа о Прометее, поднялся на вершину горы и оттуда, с высоты, бросил на брега Куры неугасимые светочи радостей и дерзновений… Песенный, звонкий, сказочный мир моего детства…
Дудуки. Оровела. Лекури… Город мира (как Рим древних римлян). … Город веселый, но не легкомысленный. Город музыки, песен, город дружбы, который пронес через все свою мудрость и неистребимое жизнелюбие свое.
Метехи. Громады Метехи над мутным водоворотом Куры. Дворец пышных празднеств, тюрьма скорби и печали, музей. Здесь нет казней, нет лжи и обмана…
Подъемлем же  рог. Гаумарджос! И Мравалжамиер – как тост, как здравица, как благовест, как утверждение жизни, как сама жизнь! Мравалжамиер – и пусть произрастают колосья и травинки,  пусть звонко смеются и беременеют девушки, и пусть ликуют и мудреют  юноши…                                                                             

***
22 июня 1977 г.
Годами записывал я внезапно возникавшие у меня мысли, образы, картины. Записывал на клочках бумаги, на открытках – на всем, что попадалось под руку. Записывал, думая о том, что когда-нибудь все это пригодится мне для новелл, которые мечталось написать. И вот сегодня решил перенести все эти разрозненные отрывки, все эти «на ходу» записанные образы и метафоры сюда, в эту тетрадь.
P.S. Стараюсь делать это упорядоченно, систематизировать заметки,   сгруппировать   их вокруг конкретных  тем  и сюжетов.

К этюдам о старом Тифлисе.
1. Букинисты у ступенчатой ограды Александровского сада. Продавцы и покупатели. Физика Краевича и «Тайны мадридского двора». Старые учебники. Поэзия. Пинкертоновиана.  Сборники анекдотов о «восточных чэловеках». Блудливые гимназисты и порнография.
2. Тифлис. Панорама города. Смешение языков. Многоязычные людские толпы. Пестрота названий улиц и площадей. В них – история, география: улицы Паскевича, Гудовича, Лорис-Меликова, Елизаветинская, Головинский проспект, Михайловский проспект, Воронцовская площадь. Эриванская площадь, Аббас-Абадская площадь. А на окраине – Лермонтовская, Пушкинская, Чавчавадзе, Грибоедовская.
3. Сады – Муштаид (в названии отголосок персидского владычества). Александровский (в два яруса). Акации, струпья акаций. Скромно смотрящийся (стыдливо прячущийся в зелени) в пыльных кущах бюстик Гоголя в Александровском саду. Ботанический сад. Сады в Ортачала.
4. Архитектурный пейзаж Тифлиса. Памятник Воронцову (Толстой и Пушкин о нем). «Храм славы». Церкви. Сионский и Военный соборы. Больница  Арамянца, дом Зубалова, дом Мелик-Азарьяна, дом Арамянца (отель «Мажестик»).
5. Рестораны: «Анонна», «Над Курой» (или «Эльдорадо») с мрачной репутацией  и номера для проституток. «Ужины» до утра. «Бомонд», «Химерион». Восточный кабачок «Тилипучури».
6. Театры – Артистического общества, Казенный, Народный дом Зубалова, Грузинского дворянства. Их репертуар.  Театральные деятели.
7. Цирки Ефимова (Михайловский проспект), Ясиновского (Верийский спуск), братьев Танти (у Верийского моста). Клоун Диамо. Донато. «Четыре черта» под куполом. «Шари-вари» (своеобразные куверты прыгунов, головокружительный темп). Французская борьба. Арбитр Петр Елизаров. «Амплуа» борцов. Николай Вахтуров, Иван Заикин, Казбек Гора, Загоруйко, Клеменс – Климентий  Вуль, Вейланд Шульц, Жан де Колон, Саид Крахура  («индус» из Одессы или Житомира), Красная маска. Факир Бен-Али. Человек-аквариум. Бим-Бом. Гала-представление. Фокусники. Арраго – «живая счетная машина», мгновенно множивший,  деливший, извлекавший корни и возводивший в степени. Играет неврастеника, пускает мистику (желтое лицо, глаза). «Транс». Наитие.
Буфет. Проститутки. «Шашлычок, шашлычок, с бадриджаном шашлычок» - рефрен к куплетам кинто Месхишвили.  
Шпрехшталмейстер (инспектор манежа) казался недосягаемо счастливым человеком. Униформисты. Грабли. Гаснущие огни. И снова все после антракта залито светом. Яркие афиши с наездниками, клоунами, борцами. Непередаваемый запах цирка (опилки, навоз, пот и  другое).
Девица Марго по прозвищу «Аэроплан». M-le Margo. Проститутка (офицерская). Человечность в ней. Ее больная мать. Ее забота о детях… Она одна, одна. И чопорные  соседи глумятся над ней (судачат на всех этажах, отворачиваются демонстративно, ханжи), запрещают детям даже дотрагиваться до этой «швали».
8. Духаны (кабаки), расписанные щедрой рукой Нико Пиросмани. «Белая роза», «Райское место». Харчевни  с европейской и азиатской кухней. Песни, музыка, сазандари.
9. Ованес Туманян. Тихая Вознесенская улица. Изредка прозвенит игрушечный вагончик трамвая №3 бельгийского общества. Тихая, безлюдная улица. Двухэтажный домик поэта, прилепившийся к горе. И сам поэт – высокий, слегка сутулящийся. Добрые глаза, подернутые акварельной печалью, грустью. Просто, но изысканно одет. Он и дети. Его друзья. Он любил Грузию.
10. Грузинские песни. Книжные магазины с неизменными портретами Руставели в витринах. Благородство, мягкость и экспансивность грузинского характера. Грузинские крестьяне. Утренний  «мацони, мацони».
11. Мальчишки: «Халодни вада, тунелни вада!» Дарчо продает розы на Дворцовой площади, у пассажа, где мастерит фуражки кривой шапочник. Шарлатан из Одессы во фраке и цилиндре продает на Головинском проспекте панацею - средство от зубной боли. Работает «под американца».
12. Сын и жена известного архитектора. И сам он – выхоленный, высокомерный и брезгливый – мазал губы, когда … «возился с плебейскими мальчиками». На стенах его дома – живопись и графика.
13. Натюрморты на базаре: грузинский сыр. Фрукты. Чихиртма. Особо – пури – грузинский хлеб. Божественный запах  свежевыпеченного  пури!
14. Сололаки и Авлабар. Кладбище Ходжи ванк.
15. Кинто. Муши (хамалы). Шарманки. Розы и крикливо-яркие попугаи. Органщики с попугаями. «Сербиянки».
16. Мои родители. Детство. Радости и печали.  Жюль Верн. Майн Рид. Шерлок Холмс. «Побег в Америку». Школа. Учеба. Учителя. «Софьванна». На уроке Закона Божия: история с преподавателем и Каспийским морем.  И… «Вон,  негодяй» (описать попа).
17. Синематографы: «Лира», «Мулен-Электрик», «Палас», «Аполло», «Миньон» с портретами «королей русского экрана». Фильмы, которые здесь показывались: Мацист, пожирающий яичницу из десятков яиц, многосерийный американский детектив «Вампиры» с героем, пленявшим воображение, Ирма Вамп, Макс Линдер, ленты с неизменным  Глупышкиным, глицериновые слезы Веры Холодной и так называемые «видовые» картины.
Таперы и таперши в синематографах. Молодящиеся старушки (они пахнут кошками и сыростью). Пшюты (франты) с черными глазами и нафабренными усиками.
18. Ученик Ваксман  и его мать-прачка. У него в гостях. Подвал. Зеленые лица. Бедность из всех углов, но опрятность, любовь. Самоотверженность матери. Всегда опрятно  одет, но не по годам серьезен.
19. «Бедный ученик» Аристакесян.  Бадалян и Авазов.
20. Студия Србуи Лисициан.
21. «Тихий  Дети».
22. Литературная богема. Анемичный поэт  с бородой фавна писал: «Я искал тебя среди жемчугов... Лилейных плеч…» Наивен. Странен. Стихи о ландышах и ссылки на лириков – он идет мимо жизни и не видит жизни. Плаксивый, патлатый  поэт – преподаватель литературы. Его стихи, возбуждение и запах пота.
23. Писчебумажный магазин Матинянца, конфекцион братьев Альшванг, магазин бр. Миловых, роскошный ювелирный магазин «Соломон Кац», «Масло и молочные продукты» Чичкина, чай фирмы братьев К. и С.Поповых, караван-сарай Тамамшева (большой европейского типа пассаж на Эриванской площади по традиции сохранивший азиатское название).
24. Вывески, характерные для старого Тифлиса. Световая реклама шоколада «Эйнем». Серные бани. Воскресный базар-ярмарка. Извозчики. Чистильщики обуви. Кура. Мельницы на ней. Плоты.
25. Консерватория на Грибоедовской. А напротив – кулинарная школа «с отпуском вкусных и дешевых обедов на дом».
26. Окраины Тифлиса. Фабрика Адельханова. Лесопилки. Трамваи бельгийского производства, связавшие воедино все концы города – Ортачалf и Авлабар, Навтлуги и Вера, Дидубе и Сололаки. Телефонные станции при почтовых отделениях с неуклюжими эриксоновскими телефонами.
27. Гостиницы – «Гранд-Отель», «Ориант», «Отель Ной», «Кавказ», «Лондон». Меблированные комнаты и «семейные» номера.
28.  Армянский базар. Татарский майдан. Шайтан-базар. Дезертирский базар…
К сожалению, ни задуманные новеллы, ни «тифлисская» трилогия так и не были написаны, хотя отец многократно возвращался к своим замыслам. Причину этого следует видеть как в социальной среде, так и в нелегкой личной судьбе этого щедро одаренного человека.

Дополнение к задуманному роману
…Я пил вино. Пил отроком, робко касаясь чаши в кругу седоусых патриархов; пил юношей, расплескивая щедро неповторимую весну бытия; пил, шагая к порогу старости под горестным грузом несбывшихся надежд.
То пьянящее как прикосновение женщины, то золотое как расплавленный янтарь мечтаний, то густое и пахучее как настоявшаяся мудрость – лилось в мою кровь вино и вскипали в крови у меня безымянные страсти поколений, трудом и тленьем которых взращены виноградники  на этой древней земле.
Воинственным кличем ратников и бесстрастным голосом летописцев; безрассудностью бражничающего бродяги и скупой степенностью мудрецов;  ужасом бессмысленных разрушений и неукротимым гением созидания – клокотала в жилах пьяная кровь и стучалась в сердце многоликостью отзвучавших времен…
Тысячелетия… По древней земле этой прошли в беге дней ассирийские  пращеметатели и арабские копьеносцы, конница Дария и полчища Чингизхана, тяжеловесные легионы Рима и летящие колесницы эллинов, свирепые орды сельджуков, османов, Тамерлана…  
Народ. Свет и тени веков. Противоречия. Солнечные тропы и безысходный мрак столетий. И будто все это несешь в себе.
Судьбы страны и человека (историческая жизнь народа в веках, взлеты и падения, ошибки предков, горечь этих ошибок).
Он ведал (человек – в десятилетиях, народ – в веках) горечь чужого хлеба и отраду куска заработанного честным трудом. Он видел белозубые улыбки невест и гниющий оскал старости. Мудрость в рубищах нищеты и самодовольную тупость в парчовых одеяниях. Ликующую песнь за пиршественным столом и надрывный плач вдов над гробом. Цветенье миндаля и молчаливую скорбь листопадом тронутых садов. И еще, и еще. Как много видел, как много перечувствовал! И все это осталось в извилинах мозга, в глазах, в беспокойном сердце его!
Родина!  Пенные гривы твоих в каменных гривах неистовствующих рек. Неизреченная синь твоего неба. Голубые  озера. Ивы над водами как печальницы (странницы, девушки, истосковавшиеся по любимым). Обрушивались в неукротимой ярости водопады. Неумолчный рокот невидимого водопада. Мутные валы реки с вскипающей гневной пеной... Кровью столетий  омытые камни.
Ночь. Пастух играет на свирели. И на свирельный зов пастуха шла пугливой горной ланью дева, ловя биение собственного сердца (она шла по кремнистой горной тропе во мраке). Выси гор. В облаках скользящий месяц.
Облик пастуха. Бурка. Горы. Долы. И отголоски песни (эхо). И плывут облака как отара кудрявых ягнят (овец). Жизнь в веках, в прошлом должна была быть очень тяжела, чтобы труженик апеллировал к громадам гор.
Огромные сторожевые псы (волкодавы, любовь пастухов к ним). И орлы в небе (поднебесье). И студеные горные ключи (родники). И девушки с тонкогорлыми  кувшинами на плечах. И сквозь века (будто вода ручьев, пробивающая мшистые скалы) просачивающиеся предания глубокой старины…

Рубен НАЗАРЬЯН