| «ТИФЛИС ГОРБАТЫЙ …»: МАНДЕЛЬШТАМ И ГРУЗИЯ |
 Именно так датировано стихотворение «Я потеряла нежную камею...», впервые напечатанное в харьковском журнале «Камена» (1918, № 1, с. 9) и включавшееся затем в сборники «Tristia» (1922) и «Камень» (1923). Кто она, эта Тинатин, эта прекрасная грузинка? Н.И. Харджиев, ссылаясь на В.М. Жирмунского, сообщает, что имеется в виду Тинатин Джорджадзе. Декабрем 1916 года помечены и стихи «Соломинка». Этот дистих, или «двойчатка» (термин Н.Я. Мандельштам) обращен к другой грузинской знакомой Мандельштама – к Саломее Николаевне Андрониковой (Андроникашвили, по мужу – Гальперн), с 1900 по 1919 гг. жившей вместе с отцом в Петербурге. В 1916 году ей было 28 лет, а Мандельштаму – 26. Мандельштам сравнивает ее с героинями Эдгара По (Лигейя, Ленор) и Бальзака (Серафита). В другом посвященном ей стихотворении 1916 года («Мадригал») Мандельштам обыгрывает семейную легенду о происхождении княжеского рода Андроникашвили от достославного византийского императора. Заочными встречами Мандельштама с Грузией можно считать и прижизненные публикации его стихов или статей, о которых он сам, возможно, даже не подозревал. Так, в 1919 г. в тифлисском журнале «Орион» (№ 6), издававшемся С.Рафаловичем при участии С.Городецкого, было напечатано стихотворение «Золотистого меда струя из бутылки текла...» Позднее в батумских газетах перепечатывались и статьи Мандельштама: в газете «Искусство» (21 июня 1921 г.) - статья «Слово и культура», а в «Батумском часе» (11 февраля 1922 г.) - «Письмо о русской поэзии». *** Однако пора уже перейти к обстоятельствам очного знакомства Мандельштама с Грузией. Они таковы. В августе двадцатого года после пяти или семи суток плавания «ветхая баржа, которая раньше плавала только по Азову», стала на батумском рейде. Вечером с палубы город казался «…гигантским казино, горящим электрическими дугами, светящимся ульем, где живет чужой и праздный народ... Утром рассеялось наваждение казино и открылся берег удивительной нежности холмистых очертаний –словно японская прическа – чистенький, волнистый, с прозрачными деталями, карликовыми деревцами, которые купались в прозрачном воздухе и, оживленно жестикулируя, карабкались с перевала на перевал. Вот она – Грузия!..» («Возвращение»). Прием, однако, был не особенно гостеприимным. Мандельштама с братом (Александром) препроводили в тюрьму с тем, чтобы отправить обратно во врангелевский Крым. В том, что этого не произошло, возможно, сказалась договоренность между РСФСР и Грузией о правилах взаимного въезда и выезда их граждан, ограничивавшего передвижение лишь лиц, находившихся под следствием. Тем не менее, существуют две версии спасения Мандельштама из батумской тюрьмы, а точнее карантина. Вот первая – «голубороговская» - версия. В воспоминаниях Нины Табидзе «Память» этот эпизод выглядит так: «В первый год после нашей свадьбы мы поехали на лето в Батум. Соблазнил нас Нико Мицишвили, который там одно время работал в газете. Он и Тициану предложил с ним работать. Он же организовал в Батуме вечер Тициана, который прошел очень тепло и интересно. (...) Раз, выходя с пляжа, я увидела Тициана, идущего с какими-то молодыми людьми. Я окликнула его, они остановились. Тициан объяснил мне, что в батумском карантине оказался приехавший из Крыма поэт Осип Мандельштам и надо как-то вызволить его оттуда. Место, где люди находились в карантине по случаю возможной эпидемии чумы, было обнесено проволокой, туда никого не пускали. Тициана пропустили, а я ждала его на улице. Он вышел оттуда очень взволнованный. Оказывается, когда ему показали на Мандельштама, он сперва не поверил, что этот поэт, этот эстет, сидит на камне, обросший, грязный. Тициан некоторое время не верил, что это и есть Мандельштам и даже стал задавать вопросы, на которые он один мог бы ответить. Например: «Какое ваше стихотворение было напечатано в таком-то году, в таком-то журнале». Тот назвал и даже прочитал свои стихи наизусть. Потом читал еще другие стихи. Тициан понял, что перед ним действительно Мандельштам... Мы уезжали из Батума, и Мандельштам поехал с нами в Тифлис...» Более подробно описывает эту историю Нико Мицишвили: «В 1919 (1920 – П.Н.) году летом в Батум приехал из Крыма известный русский поэт Осип Мандельштам. Приехал он на маленьком пароходе в числе десяти каких-то сомнительных пассажиров. Все они были арестованы береговой охраной. В те времена я и поэт Тициан Табидзе жили в Батуме. Как-то раз на улице настигает нас какой-то старичок, останавливает и говорит, что он старшина местной еврейской общины, и справляется – известен ли нам поэт Мандельштам. Мы ответили, – да, известен. - Если так, - сказал старик, - поэты должны помочь поэту: Мандельштам арестован и сидит в Особом отряде. Мы пошли в Особый отряд. Нам сказали, что среди арестованных на самом деле есть какой-то Мандельштам, но невозможно, чтоб этот был наш знакомый: такой уж он непоэтичный на вид. Самого Мандельштама нам не показали, и мы, усомнившись в правильности подхода к поэзии со стороны Особого отряда, отправились к генерал-губернатору Батумской области. - Посмотрим, что это за человек, – ответил он и тотчас же распорядился по телефону доставить Мандельштама к нему. Доставили. Входит низкого роста, сухопарый еврей – лысый и без зубов, в грязной, измятой одежде и дырявых шлепанцах. Вид подлинно библейский. Губернатор взглянул на него и обратился к нам по-грузински: - Я думал, в самом деле кто-нибудь, а это какое-то страшило, черт возьми. На него дунуть – улетит. Нашли тоже опасного человека. Затем усадил его, дипломатически выяснил, что он действительно поэт Мандельштам, и вежливо извинился. Мандельштам, как воробей, присел на край стула и начал рассказывать. - (...) От красных бежал в Крым. В Крыму меня арестовали белые, будто я большевик. Из Крыма пустился в Грузию, а здесь меня приняли за белого. Какой же я белый? Что мне делать? Теперь я сам не понимаю, кто я – белый, красный или какого еще цвета. А я вовсе никакого цвета. Я – поэт, пишу стихи и больше всяких цветов теперь меня занимают Тибулл, Катулл и римский декаданс... (...) Затем коснулся Крыма». Впервые это было напечатано в 1930 году в книге Н. Мицишвили «Тень и дым», вышедшей в ГИХЛе. Письмо 3.Черняка, редактора этой книги, к автору сохранило для нас реакцию Мандельштама на эти прижизненные мемуары о событиях десятилетней давности: «Забыл упомянуть, что на днях говорил случайно с поэтом Мандельштамом, который рвет и мечет по поводу строк, посвященных ему в Вашей книге. Особенно волновался Мандельштам из-за ваших «цветовых» характеристик («...а я не белый и не красный...») - и требовал, чтобы я устранил их из рукописи. Я ему, разумеется, указал, что редактор не вправе вносить такого рода изменения, что редактор обязан вмешаться лишь в тех случаях, когда мемуарист искажает исторически бесспорные даты и т.д. Моим резонам Мандельштам, к сожалению, не внял – так что ждите от него грозного послания, смертоносное действие которого может быть ослаблено разве только тысячекилометровым расстоянием, отделяющим Вас от пылкого и по-африкански темпераментного поэта». Примерно в том же духе, что и грузинские поэты, описывает в своих мемуарах вызволение Мандельштама и Илья Эренбург. Его, однако, считала необходимым поправить Надежда Яковлевна Мандельштам, вдова поэта. Со слов мужа она рассказывала, что грузинские поэты действительно пришли в портовый карантин, где содержался Осип Эмильевич с братом Александром. Они предложили поручиться за Мандельштама и моментально освободить его, но за его брата поручаться не стали. На таких условиях Мандельштам, разумеется, принять личную свободу не мог. Помог Мандельштаму, как он это сам описывает в очерках «Возвращение» и «Меньшевики в Грузии», конвойный солдат Чигуа, сочувствовавший большевикам, хотя не исключено, что грузинские поэты, уезжая, предупредили о Мандельштаме чрезвычайного комиссара Батума и области В.С. Чхиквишвили, вмешательство которого окончательно решило вопрос о свободе обоих братьев. *** Пребывание Мандельштама в Грузии в 1920 году было недолгим, но все же оставило след в литературной жизни Батума и Тифлиса. Батумские газеты («Эхо Батума» и «Батумская жизнь») сообщали о вечере О.Мандельштама в батумском ОДИ (Обществе деятелей искусства) 16 сентября, а «Батумская жизнь» поместила 18 сентября еще и отчет И. Зданевича. Даже берлинский журнал сообщал в январе 1921 года о том, что Мандельштам «...жил в 1920 г. в Крыму и Коктебеле близ Феодосии. В настоящее время находится в Закавказье. Устраивал вместе с И.Эренбургом в Батуме и в Тифлисе вечера поэтов, на которых читал свои стихи» Примерно в то же время в издававшемся на грузинском языке журнале «Гантиади» появилась заметка о том, что Н.Мицишвили организует в Париже грузинское издательство, к работе которого он намерен привлечь и русских писателей – Мандельштама, Эренбурга, Городецкого (сообщено М.Н. Мицишвили). Прибыв в Тифлис и повстречав там вскоре И. Эренбурга, Мандельштам ненадолго окунулся в гущу довольно-таки бурной – «столичной» - художественной жизни. Пестрота здесь нашла на пестроту: разнообразие эстетическое, политическое, национальное. Из русских писателей необходимо отметить Сергея Городецкого, приехавшего в Тифлис еще в 1917 году. Он редактировал журнал «АRS» (издавался на средства Анны Антоновской, которых хватило на 4 номера) с обширной интернациональной программой, организовал при журнале «Артистериум», ведя в нем самые различные курсы, устраивая выставки, и т.д. Он же вел и русский сатирический журнал «Нарт», печатал свои стихи и фельетоны в газете «Кавказское слово» и выпустил поэтический сборник «Ангел Армении». Он же создал, по образцу петербургского, тифлисский Цех поэтов, из участников которого упомянем Олега Дегена, Нину Пояркову, Анну Антоновскую, Алексея Крученых, Татьяну Вечорку (Толстую), Нину Лазареву, Сергея Рафаловича и др. Сергей Рафалович с помощью бакинского издательства «Книжный посредник» в 1919-1920 гг. издавал журнал «Орион» и газету «Понедельник». Однако уже в этот приезд в центре внимания и общения оказались в первую очередь грузинские поэты – Тициан Табидзе, Паоло Яшвили, Валериан Гаприндашвили и другие. 26 октября в Консерватории состоялся единственный, как было заявлено в газетных объявлениях, вечер Осипа Мандельштама и Ильи Эренбурга. Вечер открыл Г.Робакидзе, произнесший слово о новой русской поэзии. Затем Эренбург сделал доклад «Искусство и новая эра», после чего оба поэта читали свои стихи. Две или три недели, что провел Мандельштам в сентябре – октябре 1920 года в Тифлисе, отогрели его. *** Во второй раз Мандельштам с женой приехал в Тифлис в июле 1921 года. Они проехали через Ростов и Баку, с поездом «Центроэвака» - учреждения, которое должно было заниматься расселением и устройством эмигрировавших из Турции армян. Лето и осень 1921 г. они провели в Тифлисе, в августе и сентябре побывав наездами в Батуми. Сначала, вспоминает Колау Надирадзе, их поселили в одной из комнат Дворца искусств – особняка, ранее принадлежавшего известному меценату К.Сараджеву (ныне Дом писателей Грузии). Потом они переехали в дешевую комнату в одном из старых дворов на углу улиц Гунибской (ныне Барнова) и Кирпичной (ныне Белинского), Н.Я. Мандельштам указывала на другую последовательность: во Дворец искусств им пришлось «водвориться» лишь после того, как квартал, в котором они жили, был для какой-то цели в одночасье выселен. Через весь город их провез на полугрузовичке – забавнейшая фантасмагорическая деталь – шофер-негр. «Помню, как Паоло Яшвили великолепным жестом приказал швейцару отвести нам комнату..., и швейцар не посмел ослушаться – грузинские поэты никогда бы не позволили своему русскому собрату остаться без крова». Мандельштамы прожили месяц в одной из комнат первого этажа, Тициан Табидзе и Паоло Яшвили с семьями жили на втором. Сходились на одной из террас особняка, говорили о стихах, пылко и яростно спорили. Мандельштам, вспоминала Надежда Яковлевна, нападал на символизм, Тициан и Паоло именем Андрея Белого клялись уничтожить всех врагов символизма. Именно здесь оттачивались все антисимволистские выпады Мандельштама, которых немало в статьях 1922-1923 гг., начиная с «Кое-что о грузинском искусстве», где эти выпады носят почти личный характер. Зато в оценке Важа Пшавела расхождений не было: именно здесь Мандельштам и перевел его поэму «Гоготур и Апшина». Здесь же было написано стихотворение, которое Н.Я. Мандельштам по праву называет переломным: Умывался ночью на дворе. Твердь сияла грубыми звездами. Звездный луч, как соль на топоре. Стынет бочка с полными краями... «...В эти двенадцать строчек, - пишет вдова поэта в одной из статей, - в невероятно сжатом виде вложено новое мироощущение возмужавшего человека, и в них названо то, что составляло содержание нового мироощущения: совесть, беда, холод, правдивая и страшная земля с ее суровостью, правда как основа жизни; самое чистое и прямое, что нам дано, - смерть, и грубые звезды на небесной тверди...» (Фоном всему этому послужила одна деталь быта Дворца искусств: в роскошном особняке не было водопровода, воду привозили и наливали в огромную бочку, стоявшую во дворе, - всклянь, до самых краев). В этот приезд Мандельштам глубоко проникся духом грузинской поэзии. К.Надирадзе вспоминал: «Грузинские стихи он слушал как музыку, просил при этом читать помедленней, выделяя мелодию (любопытно, что об этом просил и А.Белый) и не всегда даже расспрашивал о содержании. Звучание некоторых стихов так его очаровывало, что он старался заучить их, подбирая к непривычным для русского слова звукам довольно близкие русские фонетические эквиваленты. Больше других восторгался он Бараташвили и Важа Пшавела, знал наизусть бараташвилевскую «Серьгу» в переводе Валериана Гаприндашвили...» Приведем здесь ее текст: Как легкокрылый мотылек Качает ландыша цветок, Вполне отдавшись упоенью, Под ухом девы молодой Серьга, влюбившись в призрак свой. Играет с собственною тенью. Как странно счастлив будет тот, Кто на минуту отдохнет Под этой тенью безмятежной; Кого крылатая серьга, Как тихий шелест ветерка Прохладою обвеет нежной. Серьга? Скажи мне лишь одно – Кому судьбою суждено Губами с этой тенью слиться? Чтобы бессмертия шербет Сквозь огненный и сладкий бред Пить и навеки насладиться. Действительно, за те полгода, что Мандельштам с женой «проболтался (по ее выражению) в богатой и веселой Грузии», он настолько прочно вошел в культурную жизнь Тифлиса, что петроградский «Вестник литературы» сообщил в хронике, что «поэт О.Мандельштам переехал в Тифлис»! Мандельштам имел в виду прежде всего себя, когда писал: «Грузия обольстила русских поэтов своеобразной эротикой, любовностью, присущей национальному характеру, и легким целомудренным духом опьянения, какой-то меланхолической и пиршественной пьяностью, в которую погружена душа и история этого народа. Грузинский Эрос – вот что притягивало русских поэтов. Чужая любовь всегда была нам дороже и ближе своей, а Грузия умела любить». Разве не служит стихотворение Мандельштама «Мне Тифлис горбатый снится...» превосходной иллюстрацией к этим словам? Как бы то ни было, но веселому и непритязательному Мандельштаму в 1921 году в Грузии неплохо жилось и хорошо работалось – в атмосфере дружеского участия со стороны грузинских поэтов и... посольства РСФСР в Грузии, посол – Б.В. Легран, журналист и гимназический товарищ Н.Гумилева, взял Мандельштама на службу, на которой тому полагалось делать вырезки из газет (о расстреле Н.Гумилева О. Мандельштам узнал также от Б.Леграна). М.Булгаков уважительно отозвался об их жизни в Грузии как о «бедной, гордой и поэтически беспечной». Именно здесь, по свидетельству Н.Я. Мандельштам, у него «прорезался новый голос» - тот самый голос, которым выговорены стихи следующего за «Камнем» и «Tristia» этапа его творчества – стихов 1921-1925 гг. Недаром в книге «Стихотворения» (1928) вторым в этом разделе шло стихотворение «Умывался ночью на дворе...» О полугоде тифлисской жизни Мандельштамов известно не так много. Первою сводкой соответствующих свидетельств явилась статья А.Е. Парниса. Он сообщает о лекции в батумском Центросоюзе в августе 1921 года, прочитанной Мандельштамом в связи с кончиной Блока, о двух поэтических выступлениях в Тифлисском цехе поэтов, о зачислении О.Мандельштама 5 октября 1921 года в действительные члены Союза русских писателей (сохранилась расписка о получении Мандельштамом 27 сентября 1921 года денежного пособия от Союза). Мандельштам активно сотрудничал в «Фигаро», участвовал в различных диспутах и вечерах, даже преподавал в Театральной студии, организованной в Тифлисе Н.И. Ходотовым. Но особого разговора заслуживает неожиданно активная переводческая деятельность О.Мандельштама в Грузии. «Сам по себе переводческий труд Мандельштам недолюбливал, - вспоминает К. Надирадзе, - но, тем не менее, оставил после себя несколько прекрасных переводов с грузинского...» Что же это за переводы? Прежде всего – поэма Важа Пшавела (по свидетельству Н.Я. Мандельштам, подстрочник подготовили Т.Табидзе и П.Яшвили). 4 декабря 1921 года в первом номере «Фигаро» сообщалось: «О.Мандельштам закончил перевод на русский язык поэмы Важа Пшавела «Гоготур и Апшина». Перевод одобрен и принят Наркомпросом к печатанию. Та же поэма переведена также и А.Кулебакиным. На днях во Дворце искусств состоялось чтение обоих переводов, после чего были устроены прения». Однако книга не была напечатана, хотя дважды отрывки из поэмы публиковались в Тифлисе, т.е. почти сразу по возвращении из Грузии (через Ростов, Харьков и Киев) в Москву, О.Мандельштам заключил с Госиздатом договор на издание своего перевода в 417 стихотворных строк, 17 ноября 1922 г. книге был назначен тираж в 3 000 экземпляров, но и эта книга не увидела света. В начале 1923 года Мандельштам передал перевод издательству «Всемирная литература», и он был, наконец, опубликован с послесловием и под редакцией профессора К. Дондуа в журнале «Восток». Мандельштамовский перевод поэмы «Гоготур и Апшина» стал подлинным открытием Важа Пшавела в русских переводах. Другой линией переводческой работы Мандельштама стала поэзия группы «Голубые роги». Для первой русской антологии «Поэты Грузии», изданной в Тифлисе в самом конце 1921 г. (составитель Н.Мицишвили) он перевел четыре стихотворения – «Бирнамский лес» Тициана Табидзе, «Пятый закат» Валериана Гаприндашвили, «Прощание» Н.Мицишвили и «Автопортрет» Георгия Леонидзе. Кроме того, для изданной в 1922 г. книги Иосифа Гришашвили «Стихотворения» - «Перчатки» и «Мариджан». Наконец, в № 4 «Фигаро» сообщалось, что из печати вышло новое произведение армянского поэта-футуриста Кара-Дарвиша «Пляска на горах» в переводе О.Мандельштама, посвященное поэту Г.Робакидзе. Текст его долго не удавалось разыскать, пока, наконец, он не был обнаружен в частном собрании В.П. Нечаева. И, хотя Мандельштам утверждал, что для русской поэзии «обетованной страной... стала не Армения, а Грузия» («Кое-что о грузинском искусстве»), это прикосновение к армянской поэзии и армянскому языку послужило неким преддверием к путешествию в Армению в 1930 г. А.Е. Парнис справедливо пишет: «...Работа над этим переводом еще до выхода на активный контакт с национальной культурой и была зарождением армянской темы, ставшей в зрелый период поэта важным этапом его творчества». *** Отголоски пребывания Мандельштама в Грузии в 1920 и 1921 годах еще не раз обнаружат себя и в последующем. Вот только некоторые из них. В статье «Литературная Москва», вышедшей в сентябре 1922 года, встречаем имя известного антрепренера Ф.Я. Долидзе, «в летнее время, по крайней мере душой, переселяющегося в Озургеты», а также сравнение иных поэтов с шиитами, готовыми «...лечь на землю, чтобы по ним проехала колесница зычного голоса (Маяковского – П.Н.)» Михаил Пришвин в рассказе «Сопка Маира» вспоминает, как Мандельштам расписался в ведомости на получение продовольственной посылки АРА... по-грузински. В небольшой прозе «Сухаревка» поэт вспоминает тифлисский майдан – «разгоряченные, лукавые, но в подвижной и страстной выразительности всегда человеческие лица грузинских, армянских и тюркских купцов». Наконец, в анонимной заметке, помещенной в журнале «Искусство и промышленность» вслед за богато иллюстрированной статьей К.Паустовского «Грузинский художник», посвященной творчеству Н.Пиросманашвили, читаем: «Поэт О.Мандельштам предложил редакции написать исследование на неожиданную и оригинальную тему – «Вывески Москвы». Из статьи этой, которая появится в одном из ближайших номеров журнала, будет, между прочим, ясно, что отголоски творчества Пиросманашвили достигли Москвы. На многих вывесках шашлычных и т.п. заведениях имеются как ясные подражатели этому художнику, так и работы других молодых продолжателей клеенок и жести Пиросмани». *** Если отвлечься от не слишком твердого свидетельства о том, что Мандельштам с женой отдыхали в Сухуме в ноябре 1927 года, то следующие встречи Грузией состоялись спустя почти десятилетие. Весной и осенью 1930 года Мандельштам с женой снова побывали в Грузии. Пребывание в Тифлисе и Сухуме обрамило их знаменательную поездку по Армении, описанную в «Путешествии в Армению» («Звезда», 1933, № 5). В Сухуме поэт провел шесть недель, дожидаясь вызова в Армению. Ему отвели «солнечную мансарду в так называемом «доме Орджоникидзе» - «оцепленной розами, никем не заслуженной, блаженной даче», - вынесенной над городом «как на подносе срезанной горы; так и плывет в море вместе с подносом». В так называемых «Записных книжках» мы находим имена нескольких лиц, составивших круг общения Мандельштамов, - М.Ковач, собиратель абхазских народных песен, Анатолий К., директор Тифлисского национального музея, Гулиа – президент общества любителей кавказской словесности, поэт Безыменский. Именно от Безыменского Мандельштам «принял океаническую весть о смерти Маяковского», которая «...как водяная гора, бьет позвоночник, стеснила дыхание и оставила соленый вкус во рту». Для атмосферы «блаженной дачи» характерно, что «общество, собравшееся в Сухуме, приняло весть о гибели первозданного поэта с постыдным равнодушием. Ведь не Шаляпин и не Качалов даже! В этот же вечер плясали казачка и пели гурьбой у рояля студенческие вихрастые песни». Как ни удивительно, но о пребывании Мандельштама собственно в Тифлисе известно еще меньше, чем о Сухуме, и неизмеримо меньше, чем о 1920 или 1921 гг. Известно, что велись переговоры с Бесо Ломинадзе об архивной работе в Тифлисе, известно, что была встреча с Егише Чаренцем и его, поразившие Мандельштама, слова: «Осип Эмильевич, из вас лезет книга». Но что же это за книга? По всей очевидности, эти стихи об Армении – цикл из 12 стихотворений и ряд примыкающих к ним стихов, написанные в октябре – ноябре 1930 г. в Тифлисе. Этими стихами прервалось пятилетнее молчание Мандельштама-поэта, и как знаменательно, что произошло это благодаря Кавказу и непосредственно в Грузии! В свой последний приезд в Грузию Мандельштам переводами не занимался. Но, как бы то ни было, его переводы 1921 года, в особенности «Гоготур и Апшина» - по существу открыли целую цепь его стихотворных переводов, протянувшуюся через ямбы Огюста Барбье (1923) к сонетам Петрарки (1934). Одновременно переводческую работу Мандельштама в 1921 году в Грузии следует отнести, вслед за работой К.Д. Бальмонта, к самым истокам серьезных контактов русских поэтов-переводчиков и грузинской поэзии, достигших своего расцвета уже в тридцатых годах, когда к переводам с грузинского были привлечены Б.Пастернак, М.Цветаева. Б.Лившиц, Н.Заболоцкий, Н.Тихонов и др. русские поэты. Есть свидетельство – правда, единственное – о том, что ориентировочно в 1933 г. Мандельштам передал свой сборник в одно из грузинских издательств. В.А. Меркурьева писала Е.Я. Архиппову 4 января 1934 г.: «Мандельштам обворожителен, но – посмотреть и почитать, кстати, стихов своих он мне так и не дал, - разрознены, затеряны, единственный экземпляр печатается в Тифлисе, выйдет неведомо когда...» В этой связи весьма примечательна рабочая запись В.В. Гольцева, сделанная в 1934 году на рукописи «Избранного» Симона Чиковани: «Желательны переводы Мандельштама»! *** До этого, однако, не дошло. В мае 1934 года Мандельштам был арестован и выслан на три года в далекую уральскую Чердынь, замененную на Воронеж. В Воронеже, 7 ноября 1935 г., Мандельштам правил стихотворение «Тифлис», заменив в 4-й строфе «товарища» на «обманщика», а «духан» на «бутылку», а в феврале 1937 года Тифлис снова мощно ворвался в стихи – далекий, желанный, летний: Еще он помнит башмаков износ – Моих подметок стертое величье, А я – его: как он разноголос, Черноволос, с Давид-горой гранича. Подновлены мелком или белком Фисташковые улицы-пролазы; Балкон-наклон-подкова-конь-балкон, Дубки, чинары, медленные вязы... И букв кудрявых женственная цепь Хмельна для глаза в оболочке света, - А город так горазд и так уходит в крепь И в моложавое, стареющее лето. Ритмическая волна перекинулась с Куры и Тифлиса на Колхиду, на всю Грузию, в целом. Воспоминание о свадебной кавалькаде, встреченной однажды в Сухуме, отозвалось так: Пою, когда гортань сыра, душа – суха, И в меру влажен взор, и не хитрит сознанье: Здорово ли вино? Здоровы ли меха? Здорово ли в груди Колхиды колыханье?.. Это стихотворение – воспоминание о свадебной кавалькаде, встреченной однажды в Сухуме. Написанное в начале февраля 1937 года, вслед за отчаянным «Куда мне деться в этом январе?», созданное в Воронеже – городе, названном Н.Я. Мандельштам в этой связи бесприютным, оно возвращает поэта в средиземноморскую, эллинскую атмосферу Золотого руна, в «моложавое, стареющее лето», в лоно «грузинской традиции» русской поэзии. Ведь и Грузия для русских поэтов часто была страной изгнания, но, как подчеркивает Н.Я. Мандельштам, изгнания совсем другого – приветливого, гостеприимного, а нередко и желанного, всегда – приютного! В оцинкованном влажном Батуме, По холерным базарам Ростова И в фисташковом хитром Тифлисе Над Курою в ущелье балконном Шили платье у тихой портнихи... Эти строки – все, что осталось в памяти Н.Я. Мандельштам от еще одного «грузинского» стихотворения, написанного в Воронеже уже в апреле 1937 года (эта датировка косвенно подтверждается совпадением с мощной ритмической волной – анапестом – марта-апреля: «Как по улицам Киева-Вия...» и др.). И, в завершение, несколько неожиданный постскриптум. Несловоохотливый художник Василий Шухаев, вернувшийся в Тбилиси с Колымы в 1945 или 1946 году, рассказывал Кире Вольфензон-Цыбулевской, как однажды – а был он в том же пересыльном лагере, что и Мандельштам, - его угостили самокруткой, свернутой из… мандельштамовского автографа. Павел НЕРЛЕР |
