СТРАДАНИЕ
Весна медлила с приходом. Сквозь щели в оконных рамах студеные ветры просачивались в унылый сельский дом. В холодных струях воздуха была незримо запечатлена вся трагичность подлунного мира – она ощущалась как мелодия тоски, которую людям обычно удается заглушить усилием воли. Но для маленького Эдмонда трагедия была зрима, а тоска – безнадежна.
Серо-черное бесформенное нечто неотступно охраняло постель медленно угасавшей 19-летней Циры. Она собирала остатки сил, чтобы удержать свой взгляд на маленьком сыне. Эдмонд стоял в распахнутых дверях – серьезный, намного более взрослый, чем казалось со стороны. Жадно ловил ласку материнского взгляда, понимая, что между ним и матерью пролегла непреодолимая пропасть...
Спустя годы Эдмонд признался Католикосу-Патриарху всея Грузии Илье II, который приобрел несколько картин Каландадзе: «Когда умирала моя мать, я навсегда принял трагичность этого мира!»

КАЛЕЙДОСКОП
Сквозь прозрачные воды гурийских рек взгляд мальчика выискивал цветные камушки – самые красивые, самые яркие! Легкая рябь волн над мозаичным речным дном создавала естественный калейдоскоп. Разноцветие камушков переливалось непознанной тайной бытия, перед которой отступало серо-черное нечто трагичного мира.
Эдмонд не задумывался о том, что самозабвенно любоваться игрою красок умеет далеко не каждый. Если бы ребенку сказали, что на свете много людей, для которых вода и камни – всего лишь вода и камни: влага, чтобы пить и твердь, чтобы строить, - он не поверил бы! Пить, строить – конечно, и это тоже правда. Но значительно большая правда – самодостаточная выразительность цвета, дарящяя почти физическое наслаждение умеющему видеть!
В калейдоскопе рек Эдмонд видел будущее: в этом будущем целью жизни становилось служение радуге красок. Переводя взгляд к небу, Эдмонд видел радугу и догадывался, что она создана по определенным правилам цветосочетаний. Мальчик относил гармоничное сочетание красок к естественной, самоданной сущности физического мира...
Уже в пожилом возрасте Эдмонд признался: «Есть определенные законы зримого мира, которым должна соответствовать настоящая живопись. Соотношение теплых и холодных красок и сохранность самозначимости цвета при любом сюжете картины
- важное условие творчества. Я не достиг еще тех успехов в живописи, о которых мечтаю. Но верю, что иду по правильному пути... »

ДОРОГА
Отец Эдмонда, литературный критик Лавросий Каландадзе, занятый самой разной литературной работой, охотно переводил материалы и для популярной газеты «Заря Востока». Эдмонд считал отца самым близким, умнейшим и достойнейшим человеком, равным которому он впоследствии мог назвать только отца своей супруги Лии – историка Саргиса Какабадзе.
В начале 30-х годов отец повез любимого сына из Тбилиси в Москву. Эдмонд любовался по ходу поезда сменяющимися пейзажами. Одна местность навсегда запала в сердце художника.
Пустая дорога в степь – вот что это было! И как бы ни менялись детали, эта дорога одинокого путника в дальнейшем всегда присутствовала в творчестве Каландадзе. Путник рос, мужал, старел, но продолжал одиноко идти вдаль, прочь от зрителя – к неведомому и недостижимому горизонту. Иногда по пути появлялись деревья – весенне-цветущие или осенне-засыпающие. Иногда вставали горы – не пугающие, мирные, преодолимые, заселенные добрыми людьми. А затем – снова степь, пустынность, одиночество...
В Москве Эдмонд пошел в школу. Особенно запомнился момент, когда отец принес альбом «Мастера изобразительного искусства». Шедевры Рембрандта, Веласкеса, Рафаэля потрясли воображение Эдмонда. Он понял, что хочет стать художником.
Сегодня, отвечая журналистам на вопросы о творческом пути, Эдмонд декламирует «Памятник» А.С.Пушкина и «Горные вершины спят во тьме ночной» М.Ю.Лермонтова – как исчерпывающие объяснения ядра своей личности.

ЭПИЗОД
Не считая профессию художника вполне надежной, отец уговорил Эдмонда стать инженером-строителем. Оканчивая первый семестр в политехническом, Эдмонд небрежно подправил бритвой дефекты на огромном чертеже, приготовленном к сдаче. Отец осерчал: «Не смей носить замаранное!» - и разорвал чертеж. Юноша заявил: «А новый я чертить не стану!» И отказался ходить на занятия наотрез.
Отец сначала сердился на сына, потом – на себя, а затем отправился к Уче Джапаридзе – ректору Академии художеств. И Эдмонд стал студентом Академии художеств по списку дополнительного приема...

АКАДЕМИЯ
Молодой Эдмонд едва не доказал, что в Тбилисской Академии художеств можно учиться до бесконечности! На протяжении четырнадцати лет Каландадзе упорствовал, не желая написать экзаменационную картину, отвечающую требованиям педагогов.
«Нет ничего порочнее и уродливее так называемого «метода Чистякова», согласно которому в изобразительном искусстве фотографическое сходство при срисовывании деталей ставится на первое место, порождая ложную правдивость!» - рассуждал Эдмонд. И – продолжал живописать так, как считал верным: опираясь на опыты собственного визуального мировосприятия, которое, как верилось самому художнику, было непогрешимым.
Преподаватели недоумевая смотрели на холст: дорога уводила в даль обособленного неизвестного, горы на горизонте сливались с небом и на душе становилось как-то непросто, одиноко...
«Какой же это соцреализм! – восклицали члены приемной комиссии. – Где оптимистический сюжет? Где общество? И что это за странный подбор красок!..»
Так Эдмонд много раз оставался на курсе, когда его любимая Лия Какабадзе уже готовилась стать лингвистом, учась в Институте иностранных языков.
20 декабря 1951 года Лия родила художнику дочку Циру! Мир в этот день стал для Эдмонда значительно менее трагичен. Впоследствии Цира стала преемницей отца в живописи.
Но учеба в академии все не кончалась...
Дело спас Серго Кобуладзе. В 1955 году несколько работ Эдмонда прошло в число лучших сначала на республиканской, а затем на всесоюзной выставках. И академик возмутился на педагогическом собрании: сколько можно не признавать, что Каландадзе давно уже сформировавшийся художник?!
Лед тронулся... Эдмонд наконец-то окончил учебу, провел первую персональную выставку, и повесил на стену родового дома Саргиса и Давида Какабадзе картину «Дорога в степи» - как символ своей индивидуальности и внутреннего одиночества...

ПРИВЫКАНИЕ
Ну, а как же Великая Отечественная война? «Самое ужасное, что есть на войне – это привыкание к ее ужасам. Абсолютное привыкание к тому, что ноги и руки можно рассматривать отдельно от тела. К тому, что мародеры отнимают последнее у беззащитных людей. К тому, что предательство и убийство в порядке вещей, - считает Эдмонд. - Пехотное училище в Ленинакане, авиационная школа в Рустави не пробудили во мне воинского духа. Распределение - авиация дальнего действия: Новосибирск, затем IV Украинский фронт... Воспоминание: зима, ночь, трасса Харьков–Киев, двое солдат в переполненном грузовике. Моему соседу тесно – он сталкивает меня за борт, в снег. Нашли меня, уже обледеневшего, гуцулы-дровосеки, приютили. Но от простуды обострился бронхиальный туберкулез – в 1944-м я уже лежал в тбилисском госпитале... Или вот еще: из Ростова и Харькова бегут в Баку поезда с беженцами. Мародеры с ножами грабят всех подчистую. Я ехал на крыше, сжимая в руке табельное оружие – рядом со мной никого не тронули. Потом жалел, что не перестрелял этих нелюдей. Но их было шестеро, а я один. Умирать не хотелось, даже героем. В окружающих меня тогда потрясало тупое безразличие и к жизни, и к смерти. А во мне до сих пор боль - друг детства Коля Балясный-Дарикошвили ушел на фронт и пропал без вести... Война выводит людей за рамки достойного мышления и существования».

МЕЧТЫ
Эдмонд Каландадзе считает, что не всем его мечтам суждено было сбыться.
Из множества учеников он гордится лишь немногими – такими, как Саша Коган. И неудивительно: восприятие мира и определенные художественные вкусы учителя не все ученики могут принять полностью. Особенно, если учитель безапелляционно заявляет, подобные тому, что «подлинный идеал искусства – бизоны в наскальных рисунках пещер Альтамира, а Сальвадор Дали – всего-навсего слабый художник».
При президенте Звиаде Гамсахурдиа Эдмонд Каландадзе был министром культуры. Он организовал курсы искусствознания – и впоследствии восемь лет читал лекции. На них не раз звучала любимая фраза: «Прелесть живописи обусловлена тем, что 90 процентов жизненных явлений мы воспринимаем визуально, поэтому из всех искусств живопись наиболее близка повседневности».
Упоминая сокровища мирового искусства, художник подчас дает интересные примечания, такие как «Непревзойденные греческие скульптуры покалечены представителями другой, враждебной идеологии!» или «Импрессионистов – от Клода Моне до Поля Сезанна – люблю не столько за реализованное, сколько за стремление дерзать. Да, именно так: я скорее люблю их мечты!»
На взгляд Каландадзе, нынешнее время являет собой период духовного оскудения: «Как в кино нет уже глубин Бергмана или Антониони, так и в жизни повсюду виден приоритет кассовости и миража материального благополучия. «Хлеба и зрелищ!» - этот древний лозунг вполне оправдан сегодня. Грустно отмечать падение нравов. Моя живопись противится этому. И, уверен, моя живопись гораздо более уместна и современна, чем то, что принято считать таковым!»
Любому понятно желание художника быть по достоинству оцененным и понятым не только потомками, но и современниками. Хотя, увы, получить объективную общественную оценку творчества еще при жизни для большинства художников – всего лишь несбыточная мечта.

БЕСКОНЕЧНОСТЬ.
«Мои лучшие друзья – психиатр Файзул Контридзе и философ Николоз Чавчавадзе – уже завершили свой жизненный путь. Мне очень не хватает их мудрости, широты восприятия, задушевности, - говорит художник. – И, конечно же, обидно сознавать, что однажды я тоже окончусь. Я, разумеется, ищу оправдания моему существованию. Надеюсь, что весьма неплохое оправдание – моя живопись. Хочется, правда, прожить подольше, чтобы реализоваться на все сто, как реализовались Ван Гог и Бах. А что до веры в бессмертие души... Я много думал... Вот если на самом деле существует абсолютная бесконечность, то ее существование подразумевает повторение любых комбинаций бесконечное число раз. Аминокислоты, жиры, все химические составные снова совпадут в тех же пропорциях – и снова появится Эдмонд Каландадзе, другой, но точно такой же как я! Разумеется, только если она существует, эта бесконечность...»

Катя ЦИБЕР