Бачана Рамишвили родился 14 июля. Эта дата была отмечена во всех календарях мира, но, разумеется, не как день рождения Бачаны, а как день падения Бастилии, день рождения Французской республики.
Нодар Думбадзе. «Закон вечности»


– ... Ты спрашивал об автобиографичности романа. Да, я родился 14 июля, как Бачана Рамишвили, и инфаркт перенес, как он, и журналистикой, подобно ему, занимался, только он – редактор республиканской газеты, а я был редактором сатирического грузинского журнала «Нианги».
Редакторство – это такое дело... Я первое время сидел в кабинете главного редактора и все ждал – сейчас откроется дверь, войдут люди и... скажут: «А это кто такой? Ну-ка, освободите место...» (Смеется)
Писателю легче работать с материалом, который он хорошо знает, – это аксиома. Но материал сам по себе – еще далеко не все. Это тоже аксиома. Над «Законом вечности» думал, наверное, лет восемь. Написал за год, даже чуть меньше...
Когда роман вышел, отзывы на него в печати были хорошие. А за кулисами, знаешь, шли всякие разговоры. Вот, мол, Думбадзе пишет о слишком современных вещах, еще не апробированных, и стиль у него изменился, и мифологии слишком много. А что касается автобиографичности, то она вообще обременяет роман... Но я на такие разговоры внимания не обращаю. О моей биографии знает горстка людей. Не для них же пишется литература.
Другое беспокоит: иногда даже критики прямо-таки сваливают на меня как на автора высказывания героев. Как говорит Думбадзе в своем произведении... Это может очень далеко завести. А я стараюсь не давать повода для всяких двусмысленных толкований текста, стараюсь, чтобы позиция автора была видна хорошо, я бы сказал, отдельно от всего остального. Как в бильярде знаешь, есть главный шар, которым разбивают остальные. Где ни поставь, он везде виден...
По-моему, в «Законе вечности» авторская позиция все время дает о себе знать.
А вот еще реакции на роман.
После «Закона вечности» получил много писем. Даже телеграмму – лучший роман в грузинской прозе (смеется). А потом был телеспектакль по роману. И снова пошли письма. Знаешь, что я понял? Что многие роман не читали, знали о нем по рассказам, а теперь знакомство состоялось благодаря телевидению. Бывает, бывает... Я даже среди своих друзей обнаруживал, что о моих вещах судят или по кино, или по инсценировке. Ну, может, не так и часто.
Реакция читающей публики – дело тонкое. Появится в газете заметка, что какую-то книгу перевели в Японии, или в Эфиопии, или еще где-нибудь за морями-океанами, – и публика с ума сходит. Но это все – внешнее. А главный для меня человек – читатель, который постоянно следит за моим творчеством. Вот он все поймет правильно...
– Ты коснулся, хотя и вскользь, очень важного вопроса. «Закон вечности» интересуется тем, что складывается, формируется в жизни...
– Да, Бачана стремится сам активно перестраивать жизнь.
– И при этом непрерывно отстаивает – и мысленно, и на деле – высокие нравственные истины, всегда руководствуется ими. И при этом он все время выше житейских проблем, если иметь в виду его собственное скромное житье-бытье. Действительно, идеальный герой...
– Э, нет! Это в прозе сороковых годов были идеальные, безупречные герои. А Бачана совершает много ошибок.
– Что из этого? При всех его ошибках и небезупречности Бачана написан как борец, человек высоких идеалов и безусловный нравственный пример. Здесь, кстати, сказалась романтическая традиция грузинской прозы?
– Пожалуй.
– А справедливо сказать, что появление такого героя, таких литературных героев – это своеобразная реакция литературы на торгашество и меркантилизм, заявившие о себе в реальности, это желание напомнить о лучших чертах национального характера?
– С такими уточнениями, согласен, Бачану можно причислить к идеальным героям. Ну, а во что обошлась ему его идеальность?! Каких драм стоила? Инфаркт ведь не шутка...
Я и такие письма получал: «Как вы смеете о своей нации писать такое?» Или сочувствие: «А вы не боитесь за себя?» Бояться не боюсь, с оружием не хожу. Но...
Есть такая своеобразная национальная стыдливость: не выносить сор из своей избы. Я всегда таким стыдливым говорю: больной, который скрывает свою болезнь от врача, может умереть. Это элементарно. И не всегда врач спрашивает у больного, надо, скажем, делать операцию или нет... Говорю, конечно, о крайнем случае.
...Да, наверное, так и есть. Когда у нации появляется какая-то болезнь, какой-то антинравственный вирус, писатель и старается показывать идеального героя, Человека, который борется с этой болезнью, не боится лезть в грязь и мусор. Чтобы читатель видел, переживал, может, чувствовал стыд. И чтобы очищение шло – вот в чем суть...
Когда-то в «Нианги» мы печатали фотографии грузин, торгующих в Москве цветами. Или такая была картинка: стоит красавец мальчик, какой-то старухе продает груши по пятерке килограмм... На некоторых это действовало. По отношению к другим приходилось государству принимать и более жесткие меры.
То, что происходит в республике после известных партийных постановлений по Грузии, - это процесс долгий и сложный. Я только хотел подчеркнуть, что Бачана – из самой жизненной гущи. И часто имеет дело с грязью.
– Но она к нему как будто не пристает. Как будто вообще нет быта...
– Э, здесь применяется чаплинский метод: не удивляйся, сейчас поясню.
Чаплина помнишь? Хоть и в дырявых, но в перчатках, хоть и рваные цилиндр и фрак, но зато цилиндр и фрак. Шикарный портсигар. А в нем – окурки. У Чарли дома три с половиной тарелки и полторы вилки, а он брюки гладит... Через детали – поразительное внутреннее состояние. Тут не теряется никогда рыцарский дух.
Рыцарский дух! А брюки могут быть одни. Взять хотя бы, как Бачана и другие верийские ребята относятся к сумасшедшей девочке Марго. Без рыцарства, каким бы ни выглядел быт, Бачану не понять.
– Одно рыцарство тоже объяснит мало. Прекрасно, когда человек, особенно молодой и не лишенный элегантности, может проявить великодушие. Одарить кого-то добром. Бачане по отношению к Марго сделать это не так уж трудно – весь квартал единодушен в нежном отношении к больной девушке. Вот если приходится вести бой за добро, тут уж не воспаришь на своем прекраснодушии...
– Конечно, случай более трудный. И не потому, что нужно очень много душевных сил. Труднее найти точные цели, найти сам способ борьбы...
– Мы, кажется, подбираемся к самой сути. Бачана – безусловно добрый, безусловно гуманный человек. До каких пределов? И до каких пределов он имеет право на доброту, на добро для других? Есть ли такие пределы вообще?
– Я ведь говорил, что Бачане свойственно ошибаться. И притом серьезно. Правда, и платит он за свои ошибки сполна.
Позволил же Бачана, чтобы обезьяна не только стала печататься, не только проникла в ряды профессиональных литераторов, но и заняла видное положение в обществе. Только когда это млекопитающее донесло на самого Бачану, он принял меры... В чем для меня суть этой аллегории? Бачана сам, своими руками воспитал обезьяну, позволил ей затеряться среди людей, стать внешне неотличимой от них. А ведь Рамишвили – не частное лицо, он в известной степени олицетворяет нашу общественную идеологию. Почему же такая терпимость?
Немножко – из другой оперы. Ты не замечал, что в нас порой просыпается чувство справедливости только тогда, когда трогают нас самих? Вспоминаю  свои «войны» в «Нианги». Тогда много ко мне ходило всякого народа. Приходит однажды возбужденный человек: «Я – бухгалтер хлебного завода, там такое творится, такие взятки...» И пошел рассказывать. Я кое-как вклинился: «А сейчас где работаете?» – «Сняли!» С тем же пафосом. Пока не сняли все было в порядке...
Может, это общечеловеческое свойство? Но иногда оно, как в случае с моим героем и превращенной обезьяной, приносит огромный вред. Беспредельная терпимость конечно же опасна. Обезьян, то есть существ без нравственности, еще хватает. Они занимают должности, обзаводятся семьями и даже передают свои скрытые признаки по наследству. Почему обезьяна не может стать литератором или профессором? Бачане сразу же надо было пресечь обезьяньи попытки выбиться в люди.
Когда ты предупреждаешь, что перед людьми – выродок, доносчик, подлец – то есть, по роману, обезьяна, – это и есть нормальное проявление гуманизма.
– Но почему именно такая аллегория?
– Ну, это более веселая история. Во время oно у нас почему-то началась борьба с заборами из цветных металлов. В Тбилиси за дело принялись с большим темпераментом. Для почина снесли забор в зоопарке. Не знаю, почему именно в зоопарке... Удрал тигр, его, к счастью, скоро поймали, но страх был. Тогда пошел анекдот – по-моему, я его сам сочинил – о сбежавших из зоопарка обезьянах. Их ищут, и милиция беспокоится, что найти беглецов не удастся: смешаются с людьми и их не отличишь. Да в романе же есть этот анекдот!
– Древу литературы, похоже, не противопоказана никакая почва... Однако вот что интересно. Ты описываешь, как главный редактор газеты приходит на работу, как принимает посетителей, о чем говорит с ними, – все здесь легко узнаваемо и реально. И вдруг – аллегория, фантастика, гротеск, одушевление четвероногого?
– Как объяснить... Полусказка-полубыль. Когда один человек делает другому мерзость, становится больно за людей. Поневоле их некоторые качества переносишь на другие существа, вне человеческого круга.
– В том же рабочем кабинете Бачаны появляется и гуманоид в облике обычного тбилисского жителя...
– Знаешь, гуманоид, в сущности, говорит о том же, о чем разговаривают Бачана с Христом в минуты видений бредящего Бачаны, - о гуманистических ценностях. Гуманоид утверждает, что это инопланетяне приходили на помощь людям в критические моменты – во время потопа, например. Мне хотелось сказать, что подлинно гуманистические идеи, откуда бы они ни исходили, носят общечеловеческий характер.
– Перед тобой лежит сейчас «Закон вечности», изданный по-французски. На супере – Бачана и отец Иорам сидят рядышком... Картинка идиллическая.
– Оформление книжки как-то забыли со мной согласовать.
Общность Бачаны и отца Иорама совсем не безгранична. Спорят они беспрерывно. Но точки духовного соприкосновения между Бачаной и священником существуют, существуют объективно. Мы же не отрицаем фундаментальных нравственных и духовных ценностей, выработанных человечеством за многие века его истории.
Даже у Северного и Южного полюсов находится общее. Что? Хотя бы температура – ниже нуля.
Когда отец Иорам говорит, что из его оппонента-коммуниста вышел бы неплохой священнослужитель, а редактор газеты отвечает, что из этого священника получился бы не худший партработник, они, конечно, шутят, но в этой шутке – и взаимное уважение, и признание каждым в своем собеседнике честности, бескорыстия и большой убежденности. А если без шуток? Проблемы нравственного совершенствования человека уже решены? И каждая честная попытка их решения не должна ли вызывать у нас уважение и признательность?
И давай не будем забывать: все предки Бачаны были христианами. Он является убежденным атеистом, но многие близкие ему понятия, образы, символы – из библейских сфер.
Я упоминал уже – меня, хоть и не впрямую, упрекали в том, что мой Бачана во время болезни видит такие сюжетные видения, беседует с Христом... А знаешь, кстати, что у этих видений абсолютно реальная основа?
– Да. Трудно быть реалистом...
– Эх!.. Видения возникают в сознании человека, с которым произошла клиническая смерть. Или что-то очень близкое... Я сам под наркозом, после инфаркта, видел интереснейшие вещи. Главное вот в чем: у видений, в отличие от сна, есть логика. Смотришь, как на экране, все четко и ясно.
Но меня меньше всего интересовала точность клинической картины. А вот мир библейской мифологии интересовал. Для меня, писателя, библия прежде всего – огромная литература.
Если бы Томас Манн не прочитал соответствующих строк Священного Писания, не было бы романа «Иосиф и его братья» - одного из чудес двадцатого века. А у Маркеса? В романах Маркеса библейские притчи буквально рассыпаны по тексту... Ведь в основе любой из них – доля абсолютно реального опыта человека.
Человеческая природа меняется не очень быстро. В некоторых своих проявлениях они почти неизменна. Чаще задумываясь над изменяемым и неизменяемым в человеке, мы сможем лучше понять природу его поступков, в том числе и поступков отчетливо социальных.
Подлецы, скажем, существовали всегда. Шекспир не открыл их для широкой публики. Его Яго пришел из бесконечной глубины времен. И принадлежит всем временам. Гений сумел нечто повседневное и обычное превратить в факт искусства, - он точно выразил какую-то часть неизменного в человеке.
А вот форма проявления этого неизменного может разительно меняться. Особенно важно понять, как меняются традиционные маски отрицательных жизненных персонажей.
– Бачане поневоле приходится быть проницательным...
– Ему иначе нельзя. Он ведь не сам по себе. Он должен защищать свое дело, свою идеологию, ту жизненную сторону, которая, по моему убеждению, олицетворяет лучшее в жизни. Воевать с человекоподобными – не в дарвиновском смысле слова – обезьянами трудно.
Апофеоз биографии Бачаны – вступление в партию. Он отказывается от привычных формул и говорит: вступаю, чтобы в партии было как можно больше честных людей. И голосует сам за себя. Ему не стыдно. Он голосует за великий принцип, за идею, для него бесконечно дорогую и нуждающуюся в его поддержке. Рамишвили ведет борьбу, при которой меч ни на секунду не может быть вложен в ножны...
Ответственность тяжела. Помнишь, в фильме: должны казнить короля Англии, а палач не решается. Кто ответит? Кромвель говорит: «Я!» Всегда в решающую минуту кому-то приходится брать на себя больше других. Решаться! Не самый удачный пример? Может быть... Но бывает, кому-то в жизни нужно быть и жестоким, так?
Впрочем, не будем отвлекаться.
У писателя могут возникнуть свои проблемы из-за того, что он принадлежит к малочисленной нации. Всегда возникает вопрос – кого и что он имел в виду? Если материал современный... Но и литературному герою не легче, чем его создателю. Бачана иногда просто вызывает у меня сочувствие: куда ни двинется – кругом если не родственники или родственники родственников, так и друзья и знакомые...
– Вы хоть и не двойники...
– Ни в коем случае!
– ...но люди явно не посторонние друг другу.
– Если откровенно – в этого героя вложено очень много моего. Личного. Не в смысле каких-то фактических совпадений – они на виду и для меня мало интересны. А вот то, о чем думалось... и в редакторском кабинете, и в больнице... Прожито уже что-то, прожито. Как сказать об этом?
Авторы всегда не очень объективны к тому, что выходит из-под их пера. Может, когда-нибудь я и стану относиться к Бачане более прохладно и беспристрастно. А пока это время еще не наступило. Да нет, вижу я – и то сделано не так, и другое... А вот – не наступило!

Александр РУДЕНКО-ДЕСНЯК
Из книги «Комментарий к счастливой судьбе:
О творчестве Нодара Думбадзе»,1985 г.