| ФРИЦ |
 Валериан (Сулико) РОГАВА – мастер спорта СССР, заслуженный тренер, судья международной категории по современному пятиборью, кавалер медали Достоинства НОК Грузии, почетный динамовец, полковник в отставке Посвящается светлой памяти моей матери, Тамары Георгиевны ГИГИБЕРИЯ-РОГАВА Чтобы читателю было понятно, что послужило причиной появления моего повествования, расскажу о своей семье и близких родственниках. Победу в Великой Отечественной войне я встретил на родине моей матери, в провинциальном городке Сенаки (тогда Цхакая). У деда и бабушки, проживающих в Сенаки, были три дочери – одна из них моя мама Тамара, и сын – мой дядя. В 1939 году он с отличием окончил химический факультет Кутаисского педагогического института. Чтобы усовершенствовать свой русский и овладеть необходимыми навыками в военном деле, дядя добровольцем записался в ряды Красной Армии. Службу проходил в ста километрах от Белостока. К несчастью, дядя не вернулся с войны, похоронки тоже не было, поэтому он числился среди пропавших без вести. Кроме дяди, с фронта не вернулись еще четверо двоюродных братьев моей матери. Все они были из нашей деревни Дзвели Сенаки. Нетрудно представить степень горя моих родных и моей матери. Хочется, очень хочется верить в то, что они, наши Солдаты Победы, как в стихах великого Расула Гамзатова, «не в землю эту полегли когда-то, а превратились в белых журавлей»… После окончания войны родители забрали меня в Тбилиси. Так что, проучившись три года в Сенаки, я продолжил учебу в тбилисской школе. В Тбилиси наша семья – мама, папа, сестра и три брата – жила в двухкомнатной квартире с незастекленной широкой верандой общего пользования. Мой отец, Валериан Андреевич, работал в органах госбезопасности Грузии. Он увлекался рисованием, был художником-самоучкой, но картины писал на вполне профессиональном уровне. В предвоенные годы основная часть сотрудников в органы охраны и безопасности республики приходила по партийному и комсомольскому набору. Трудовой путь, пройденный отцом, - от заводского рабочего до старшего офицера правоохранительных органов – был обычным для комсомольской молодежи 1930-1940-х годов. Он, как солдат невидимого фронта, всегда был в строю, всегда был в бою. В период ВОВ отец неоднократно участвовал в боевых операциях по уничтожению диверсантов, засылаемых Абвером на Кавказ, особенно в Западную Грузию. За боевые заслуги отец был награжден медалью «За оборону Кавказа», а в конце войны – «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг.» и орденом Красной Звезды. В сорок шестом ему было 40 лет. Мама работала мамой. А кем же еще она могла работать, имея четверых детей? Мама на общественных началах выполняла обязанности уполномоченного дома. Наверное, как жена сотрудника органов госбезопасности она была самой благонадежной кандидатурой. Однако, это не было основным аргументом. Черты характера матери – доброта и сердечность, - делали ее незаменимой. Ее любили и уважали окружающие и всегда ласково обращались к ней – Тамрико. Ей тогда было 33 года. Наш дом был на улице Гоголя, недалеко от железнодорожного вокзала, рядом с большой привокзальной площадью. В 1946 году началась реконструкция и благоустройство железнодорожного вокзала и прилегающих к нему улиц. Тогда по улице Гоголя невозможно было пройти – все было перерыто. Прокладывали новые канализационные и водопроводные коммуникации. На укладке канализационных труб и других коммуникаций были задействованы в основном военнопленные. Конечно, мы их воспринимали по-своему, по-детски. Фашист – значит враг, никакой ему пощады. А как же? Во время войны мы, дети, играли в войну, создавали свои подпольные штабы и отряды, а врагами всегда были фашисты. Как правило, наш старший брат был командиром отряда, а сестра и другие девчонки нашего двора медсестрами. Когда военнопленные появились на нашей улице, то проходя мимо них, мы произносили самую знакомую и доступную для нас фразу: «Хенде хох! Гитлер капут!» Одни молчаливо оглядывались на нас, другие, улыбаясь, повторяли за нами: «Капут, капут!» Мы удивлялись, что эти военнопленные не были похожи на злодеев, кровожадных фашистов, убийц, какими мы их представляли. Смотришь на них – люди как люди, как будто переделали их. Многие были с доброжелательными лицами, улыбчивые, приветливые, даже шутили и, увидев нас, на губной гармошке «выдували» приятные мелодии. Через некоторое время мы потеряли к ним интерес: наверное, привыкли так же, как и они к нам, а наш запас немецких слов был ограничен. Трудились они с немецкой аккуратностью. Перерыв на обед соблюдали пунктуально. Многие старались как можно быстрее перекусить, а оставшееся свободное время использовать для личных целей. Каждый в отдельности или же маленькими группами, они чем-то занимались. К моему удивлению, видел их даже за игрой в шахматы на самодельной доске. Очень интересно и забавно было смотреть и слушать, как трое-четверо военнопленных устраивали самодеятельный «концерт» на губных гармошках. В пределах обозначенного участка, в зависимости от фронта работ, им разрешалось свободно передвигаться. Некоторые подходили к прохожим и вежливо, в ненавязчивой форме предлагали им купить какие-то поделки, или оставшиеся у них мелкие личные вещи – авторучки, зажигалки, губные гармошки. В один из дней, вернувшись с младшим братом из школы, мы наскоро перекусили и спустились во двор. Жили мы на втором этаже трехэтажного дома с двором в форме буквы «П». Это был типичный тбилисский двор, открытый, веселый и шумный. В тот день во двор зашел один из военнопленных, молодой человек, не старше 30 лет, высокого роста, с заметно поседевшей головой и приятной внешности. На нем был офицерский френч, изношенный до неузнаваемости. В середине нашего двора была водопроводная колонка. В руках вошедший держал солдатский котелок. Он подошел к крану и набрал воды. Военнопленные часто заходили к нам во двор за водой. Жильцы, особенно проживающие на первом этаже, иногда угощали их фруктами и сладостями, хачапури и грузинским лавашем. Несмотря на то, что многие наши соседи потеряли на войне родных и близких, их сердца не очерствели... Когда военнопленный уходил со двора, с балкона раздался голос моей матери: «Фриц! Фриц!» Рукой она делала знаки, чтобы он поднялся. Вначале военнопленный растерялся. Правда, немцы привыкли, что их называли Фрицами, но на этот раз мужчина как-то замешкался, видимо, не ожидал, что зовут именно его, потом стал медленно подниматься по металлической лестнице. Бросив игры, мучимый детским любопытством, обогнав поднимающего по лестнице военнопленного, через какие-то секунды я уже был на втором этаже рядом с мамой. Немец неплохо говорил по-русски. Он вежливо поздоровался с матерью. Мама протянула ему сверток с гостинцами. Фриц попытался отказаться, но мама была настолько искренней, что он взял сверток и поблагодарил сначала по-своему: «Данке шен, фрау», а потом по-русски: «Большое спасибо!» Фриц почти каждый день заходил в наш двор за водой. Прошло некоторое время, и мама снова позвала его. На этот раз я не побежал за ним. Фриц поднялся на второй этаж, мать опять встретила его со свертком в руках, а также с листком бумаги и карандашом. Она сначала передала Фрицу сверток, а потом бумагу и карандаш. После короткого объяснения Фриц понял, в чем заключалась просьба матери. Фриц внимательно слушал маму, записывал то, что она диктовала, и повторял: «Гут, гут, хорошо». Он аккуратно сложил записку и положил ее во внутренний карман френча, после чего поблагодарил маму за гостинцы, попрощался и ушел. Мама в тот момент не думала о том, что жене сотрудника органов госбезопасности не следовало слишком поддаваться благородным чувствам. Однако мотивами ее поступка в тот момент были не только жалость и сострадание. Фриц долго не появлялся в нашем дворе. Военнопленные уже трудились на другом участке улицы, и за водой Фриц ходил в другой двор, поближе. Иногда мы с братом, возвращаясь из школы, видели нашего Фрица. Он с улыбкой здоровался с нами: «Гутен таг!» Прошло некоторое время, и Фриц неожиданно появился в нашем дворе снова. В то время в Тбилиси двери квартир редко закрывали, и я сразу заметил нашего немца, идущего по лестнице. Мы с мамой и младшим братом вышли на балкон. Фриц поздоровался, извинился, что зашел без приглашения и добавил, что с завтрашнего дня его переводят на работу в другой район, поэтому и пришел попрощаться. Из кармана френча он достал маленькую книжку и авторучку. Книгу отдал мне, а авторучку – брату. Фриц рассказал, что он ветеринар по специальности, а до войны занимался конным спортом. Он довольно понятно объяснил, что книга эта очень полезная, ее написал известный немецкий ветеринарный врач. А потом Фриц добавил: «Когда вы повзрослеете, может быть, эта книга вам пригодится, если будете заниматься верховой ездой». Мама не была готова к неожиданной встрече, но не в ее характере было отпускать человека, не проявив внимание. Пока Фриц с нами разговаривал, собрала гостинцы – инжир, хурму, чурчхелы, грецкие орехи, сложила в сумку-авоську и передала Фрицу. Он еще раз поблагодарил маму и попрощался с нами. После его ухода мы с братом стали листать книжку, разглядывая изображения лошадей, каких-то растений, но ничего не поняли, не нашли в ней ничего интересного для нас и отложили. А вот авторучка с карандашным грифелем оказалась куда более занимательной, так как в нее была вмонтирована миниатюрная зажигалка. Вечером мы обо всем рассказали папе, показали ему книгу и авторучку. Отец, конечно, не рассердился на нас, но пальцем все-таки погрозил: «Я вам покажу Фрица!» Он поставил книгу на полку, а авторучку спрятал в ящик письменного стола и предупредил: «Возьмете, когда разрешу». Потом родители долго разговаривали. О чем я не знаю, но мама была взволнована и с заплаканными глазами повторяла имя своего брата. Отец успокоил ее и пообещал, что еще раз обязательно сделает запрос… Вскоре мы забыли и об этом эпизоде, и о Фрице. Шли годы. Мы, братья и сестра, учились в школе. Учились, без ложной скромности, хорошо, все четверо окончили школу с медалями. У каждого из нас появились свои интересы, увлечения, определенные наклонности – у всех разные. В 14 лет я увлекся спортом. Но мог ли я тогда предположить, что именно мое профессиональное занятие физкультурно-спортивным и олимпийским движением даст мне возможность завершить историю с Фрицем? Все началось с плавания. Наша школа находилась недалеко от стадиона «Динамо». После войны, в конце сороковых, на динамовском стадионе открыли первый в Грузии зимний плавательный бассейн. Мы, ребята из 12-й мужской школы на Плехановском, почти всем классом оказались среди занимающихся. В 16 лет я уже играл в водное поло, с командой участвовал в турнирах. На всесоюзных соревнованиях мы становились победителями и призерами. К этому времени я не мыслил себя без спорта и общества «Динамо». В 1954 году поступил на горно-геологический факультет Грузинского политехнического института. Вскоре увлекся современным пятиборьем – спортом мужественным, разносторонним. Он стал моей судьбой на всю жизнь. После политехнического я окончил физкультурный институт, аспирантуру, женился, у нас родился сын. Работал на руководящих должностях в грузинской организации общества «Динамо» в Тбилиси и в аппарате ЦС «Динамо» в Москве. С 1971 года многократно выезжал за рубеж как тренер, судья, руководитель спортивных делегаций МВД, «Динамо», Грузии, Советского Союза, в том числе несколько раз на Всемирных играх среди полицейских. Находясь за границей, особенно в 1970-1980 годы, я почему-то все время думал, что вот-вот кто-то должен прийти к нашей советской делегации и поинтересоваться, нет ли в ее составе человека с моей фамилией, что, возможно, мой дядя, брат моей матери, после войны по каким-то причинам не смог вернуться на родину, поэтому, не желая доставить нашей семье неприятности своим положением «невозвращенца», не дает о себе знать. В 1986 году (к этому времени мне уже было 50 лет) я выехал на международные соревнования в Западном Берлине в качестве руководителя сборной команды всесоюзного общества «Динамо» по современному пятиборью. Турнир начинался с соревнований по верховой езде, с конкура. Как всегда, по правилам соревнований была проведена жеребьевка лошадей. Пятиборцы на своих лошадях не выступают, только за 20 минут до старта всадник получает возможность познакомиться с лошадью, сесть в седло, провести разминку. Когда участник, стартующий от нашей команды первым, выводил лошадь из денника, тренер обратил внимание на то, что лошадь прихрамывает. Старший судья срочно пригласил ветеринарного врача. Подошел человек лет семидесяти, с хорошей осанкой, характерной для наездников. Он внимательно осмотрел лошадь, дал ей пошагать, потом попросил конюха принести ему специальную металлическую ложку-скребок. Ветврач приподнял больную ногу, тщательно зачистил внутреннюю часть копыта. После этого он под узду провел лошадь на несколько шагов вперед, потом перешел на тихий аллюр, подошел к нашему тренеру и сказал: «Гут!» и передал ему узду. Выяснилось, что хромота была вызвана накопившимися внутри подковы грязью и камешками. Они причиняли боль, оттого лошадь хромала. Я подошел к ветврачу и поблагодарил: «Данке шен, доктор». Он ответил мне на русском языке: «Пожалуйста». Про себя я подумал: «Наш человек, наверное, побывал в сороковых на сталинградских просторах». Однако ветврач почему-то не отпускал мою руку, читая вслух мою фамилию, написанную на карте аккредитации, на моей груди. На ломаном, но понятном русском языке он спросил: «Вы из Тбилиси?» В то время я жил в Москве, но ответил: «Да». Он продолжал удерживать мою руку. В каком-то оцепенении я услышал следующий, ошеломивший меня вопрос: «Ваш дом Гоголь-штрассе?» Я кивнул головой. Я видел сильное волнение этого немолодого человека. Да и сам слышал биение собственного сердца. Он положил свою руку на бейджик и спросил: «Твой муттер Тамара? Ты Тамара кинд?» Я был невероятно потрясен, закивал головой, повторяя: «Да, да!» Вместе с тем не мог сосредоточиться. Естественно, возник вопрос, кто он? Я не помнил Фрица, о нем давно уже все забыли. Все-таки сорок лет прошло. Ветврач облегченно вздохнул, взял меня под руку и попросил присесть на скамейку. Еще раз, взглянув на меня, он тихим голосом сказал: «Я Фриц, либер фроинд. Ферштейн, помнить меня?» Конечно, нашего Фрица я сразу вспомнил. «Да, да, яволь, помню. Ферштейн, доктор Фриц, хорошо помню», - скороговоркой ответил я. Фриц рассказал, что когда мама позвала его на веранду во второй раз, то обратилась с конфиденциальной просьбой. Мама продиктовала ему фамилию, имя, отчество своего брата, год и место рождения, а также свой адрес, имя и фамилию. Она попросила Фрица после возвращения домой попытаться что-то разузнать о брате и каким-либо способом, очень осторожно, сообщить ей о нем. Горе, потеря единственного брата заставили молодую женщину проявить неосторожность. Рискуя репутацией отца, обратиться с такой заведомо невыполнимой просьбой к незнакомому человеку. Фриц рассказал мне, что вернувшись из плена, он долго ходил по разным инстанциям, но никакой информации о дяде не было. После паузы Фриц стал рассказывать о себе, о том, что с детства увлекался верховой ездой. Выступал на соревнованиях на лошадях ганноверской породы. Потом выучился на ветеринара. В середине тридцатых его призвали в армию, в кавалерийский полк ветврачом. Потом началась эта страшная война. «Я никогда не стрелять человека, - продолжал разговор Фриц тихим голосом, - я никогда не убивать рашен человек, зовиетише зольдат». Мне показалось, что произнося эти слова, он хочет покаяться, высказаться. Наконец, хочет сказать об этом советскому человеку. Я обнял Фрица за плечи, попытался успокоить его, и сказал ему, что вот уже десять лет как нет моей мамы. «Очень добрая, шоне фрау, красивая была фрау Тамара», - тихо произнес он, встал и перекрестился, произнося приглушенным голосом не понятные мне слова. Я коротко рассказал о себе, напомнил о книге, которую он мне подарил, и о том, что она хранится в моей домашней библиотеке. Сказал, что у нас сложились хорошие отношения с пятиборцами Германии. Со многими я выступал в молодости на международных турнирах. На лице Фрица была неподдельная, искренняя радость – и от этой неожиданной встречи, и от нашего душевного разговора. Он сказал: «Модерн фюнфкамф, современное пятиборье, гут спортарт, зовиетише спортсмен зер гут». Я извинился перед ним, сказал, что рад был этой встрече, нашим воспоминаниям, но диктор соревнований уже пригласил нашего спортсмена на старт, и мне обязательно надо видеть, как он пройдет маршрут конкура. Мы обменялись крепким рукопожатием. Фриц, не отпуская мою руку, как старого доброго знакомого обнял меня и сказал: «Либер фроинд, дорогой друг, я не есть Фриц. Я есть Гельмут Вернер. Передай, битте, салют Гоголь-штрассе, салют красивый город Тбилиси. За все вам большое спасибо…» И попросил, чтобы я от его имени, от Гельмута, положил цветы на могилу фрау Тамары. «Гут! Обязательно, либер Гельмут. Данке шен, доктор», - ответил я. Через пять дней соревнования закончились, мы покидали Западный Берлин. Самолет взлетел, а мысли все не давали мне покоя. Я вспомнил слова великого Шота Руставели: «Зло сразив, добро пребудет в этом мире беспредельно». Просьбу Гельмута я выполнил – положил на могилу матери ее любимые фиалки. Валериан РОГАВА |
