| ПОГОВОРИМ О СТРАННОСТЯХ ЛЮБВИ |
|
Маленькую трагедию Александра Пушкина «Каменный гость» ставят нечасто. Как и подобает произведению о вечных образах, она неоднозначная, во многом загадочная. На то эти образы – библейские, фольклорные, мифологические, литературные – и вечные, что столкнувшись с ними, сталкиваешься с бесчисленными вариантами и возможностями их интерпретаций. Память хранит фильм Михаила Швейцера и дискоспектакль Анатолия Эфроса. У обоих больших режиссеров Дона Гуана сыграл Владимир Высоцкий. «Дон Гуан не бессовестный соблазнитель, не святотатец, не отъявленный негодяй. Он в первую очередь – поэт», - говорил А.Эфрос. М.Швейцер видел этот образ так: «Мне казалось, что все, чем владеет Высоцкий как человек, это есть свойства пушкинского Дон Гуана. Он поэт, и он мужчина. Я имею в виду его, Высоцкого, бесстрашие, непоколебимость, умение и желание взглянуть в лицо опасности, его огромную, собранную в пружину волю человеческую». За последние годы появилось несколько новых театральных версий маленькой трагедии. Петр Фоменко выпустил «Триптих» из «Графа Нулина», «Каменного гостя» и «Сцен из Фауста», назвав вторую часть своего спектакля «маленькая ироническая трагедия «О Дона Анна!» Анатолий Васильев в Школе драматического искусства соединил текст «Каменного гостя», оперу Даргомыжского, гравюры Гойи и экспериментальный балет. А вот в театре «Сатирикон» Пушкина играют в сопровождении грузинского фольклора, музыки Бреговича, Гершвина, Моцарта. Поет Анна Герман. Актеры говорят то с кавказским, то с еврейским акцентом. Спектакль играется на нескольких языках. Вот что творится… Как тут скажешь хоть слово, не рискуя попасть в ренегаты и старомодные тупицы? Казалось бы, для любителей вольничать есть «Царь Никита и сорок его дочерей» и «Гавриилиада», а никак ни классическая, элегантно лапидарная, в высшей степени поэтическая пьеса. Но Пушкин – не священная корова и не малое дитя. Он в состоянии сам постоять за себя. Поэтому не стоит кидаться на его защиту. Подобного рода заступничество Горький называл «смешной бестактностью». В древнегреческом мире, как известно, существовала философия кинизма (от которой и берет свое начало цинизм). Она проповедовала естественность и простоту восприятия мира, избавление от условностей. В этом смысле режиссер Андро Енукидзе – абсолютный циник. Он без трепета, да и без особой почтительности, взялся за пушкинский текст и поставил на сцене Грибоедовского то, что увидел в этом тексте своим ясным, циничным взором. Спектакль называется «Дон Гуан». На пресс-конференции, посвященной премьере, на вопрос, почему он отказался от оригинального названия, Енукидзе ответил, что никакого специального смысла в переименовании нет. Просто «Дон Гуан» - звучит для публики более броско и привлекательно. Как и было заявлено, искренность и режиссерский цинизм. «Дон Гуан» в Грибоедовском – это как будто и не совсем Пушкин, прежде всего потому, что к классическому тексту отнеслись вольно. Порой фривольно. Усечение текста, перестановка сцен и произнесение реплик одного персонажа другим – это явление в театре уже привычное, не страшно. Менять смысловое ударение в фразе – куда ни шло. Но изменять текст? Ничего забавного тут нет. Так же как и в том, что артисты нередко путают слова, видимо, нетвердо их заучив. Какие-то вставные, не пушкинские фразы остались непонятными – например, речитатив «где моя лошадь?»… Ну да ладно, не будем искать блох. Обратимся к смыслу. Хотя сам режиссер все на той же пресс-конференции, посоветовал не копать глубоко и не искать тайные смыслы. Но, простите, спектакль все-таки начинается с названия. Итак, Дон Гуан. Вечный образ – всегда загадка и, увы, всегда штамп. Будь то Дон Жуан, Гамлет, Дон Кихот, Фауст или Мефистофель. Дон Жуан давно стал именем нарицательным. Это клише. Но каков именно этот, поставленный Андро Енукидзе и сыгранный Олегом Мчедлишвили? Коллекционер? Искатель идеала? Развратник? Профессиональный соблазнитель? Безбожник? Великий грешник? В отличие от Тирсо де Молина, Мольера, Байрона Пушкин однозначного ответа не дает. Его должны дать авторы спектакля. Но ответа, как такового, нет. Мне кажется, главным для режиссера было любым способом, как угодно, но сломать стереотип. Сцены выворачиваются наизнанку, дамы путают Дона Гуана и Лепорелло, знакомые пушкинские фразы превращаются в перевертыши, в них смещается смысл. Только бы рассыпать клише, а для этого все средства хороши. Олег Мчедлишвили сыграл Дона Гуана как узника легенды о самом себе, заложника и раба мифа, которому он уже не может соответствовать. Эдакий бессильный монарх, который никак не решится отречься от трона. Из всех монарших отличий у него остался только шут – Лепорелло (Михаил Амбросов), своим темпераментом постоянно затмевающий хозяина. Но Дон Гуан, как бы его не трактовали, личность страстная и человек страстей. В спектакле же мы видим человека если не бесстрастного, то уставшего от страстей. Женщины его почти не привлекают. А вот соперники волнуют сильнее – и Дон Карлос (Арчил Бараташвили), и Командор привлекают гораздо больше его внимания, чем Донна Анна и Лаура (София Ломджария). В его жизни все уже было, он не ожидает ничего нового. Он и смог-то завоевать Дону Анну потому, что особо трудиться не пришлось. Оказалось достаточно медоточивых речей, от которых «давно-давно отвыкло ухо» несчастной верной вдовы. Ей не с кем было сравнивать Гуана, кроме Командора. Ларчик под названием «Дона Анна» открылся просто, и из ларчика хлынула неутоленная страсть одинокой женщины. В Доне Анне, сыгранной Ириной Мегвинетухуцеси, уверена, самое важное – ее финальный отчаянный вскрик: «Завтра! Вечером! Позднее!» Это – о том завтра, которое не наступит никогда и которое прошло мимо прямо на глазах. Почему именно Дона Анна стала последней женщиной Дона Гуна? Почему, покорив ее, он гибнет? Наиважнейший вопрос. Все-таки тема возмездия – магистральная в произведении, которое сам автор назвал «Каменный гость». Неверность, неверие, святотатство, богохульство, кара – для Пушкина это было очень важно. Каким бы легкомысленным повесой он нам не представлялся. Вспомните удивление Боратынского, заглянувшего после смерти поэта в его бумаги: «Пушкин был мыслитель, кто бы мог подумать…» И не случайно Анна Ахматова была уверена, что себя в маленькой трагедии Пушкин вывел в образе Командора, для которого уверенность в вечной верности любимой жены была необходима. А на месте Гуана вполне мог оказаться кто-то вроде Дантеса (как известно, на редкость обаятельного, остроумного и бесчестного молодого человека). В 21 веке к незыблемым постулатам прошлого не принято относиться серьезно. «Вдова должна и гробу быть верна»? Бросьте, какой архаизм. То, что было предметом уважения и поклонения в прошлых веках, ныне – повод для стеба. «Дон Гуан» в Грибоедовском – и не классика, и не трагедия. Шутка это или легкомысленное пренебрежение серьезными вещами, но главное, что очень задевает, - это сам тон спектакля, ернический, потешный, почти издевательский. На словах Андро Енукидзе прекрасно отдает себе отчет в том, что «это пьеса о самом важном событии в жизни Гуана – смерти, и о событиях, ведущих к смерти». А на деле режиссер отказывается говорить о важных и, конечно, невеселых вещах. В спектакле смерти нет вообще. Все свидания проходят при убитых, но все они оживают – Дон Карлос, монах (Христо Пилиев), сам Дон Гуан и, наконец, Дона Анна, сыгравшая под занавес в «замри-отомри». Да, «недолго нас покойники тревожат». Зрителю «Дона Гуана» трагедии не видать. Ему покажут фарс. А если совсем откровенно, даже не фарс, а балаган. Балаганчик. А что же еще? Ширмы на сцене, то ли кукольный театр, то ли театр теней, Каменный гость в виде игрушечного истукана, детская лошадка (вот она, твоя лошадь!) Наверное, это и есть та точка обзора, которая позволит принять и понять это действо. «Вот открыт балаганчик Для веселых и славных детей, Смотрят девочка и мальчик На дам, королей и чертей. И звучит эта адская музыка, Завывает унылый смычок. Страшный черт ухватил карапузика, И стекает клюквенный сок»… «Балаганчик» Александра Блока увидит доброжелательный зритель в «Дон Гуане» Андро Енукидзе. Параллель лестная во всех смыслах. К тому же Блок написал «Балаганчик» на самую горькую страницу в своей жизни – пресловутый любовный треугольник. А за любым балаганом скрывается маленькая трагедия марионеток, кукол, заложников самих себя. Им не умереть и не воскреснуть. Им, вечным, бессмертным, на веки вечные корчиться на нитках, которые держит безжалостный кукловод. А «я помню чудное мгновенье» - это уже «совсем другая история», как жестко напоминают нам в финале спектакля. СОВСЕМ ДРУГАЯ ИСТОРИЯ Если пытаться ответить на все вопросы «почему?», можно сойти с ума. Известен случай, когда у Блока дотошный журналист спросил: «Что значит «уронила матовые кисти в зеркала»? И поэт совершенно искренне ответил: «Не знаю». А вот еще пример. Андрей Тарковский, монтируя один из своих фильмов, намеревался переставить все сцены, поменять местами финал и начало – пусть зритель думает, что так и надо. Может быть, и Енукидзе отдает все значения на откуп зрителю? Замысел воплощен, сделано то, что сделано. Наше зрительское право понять так, как нам понимается. И, возможно, мы приписываем режиссеру смыслы, которые он и не вкладывал в свою работу. Для точности и полноты картины мы попросили режиссера дать небольшой комментарий. Он имел полное право отказаться. Так, кстати, всегда поступал Владимир Высоцкий. На вопрос: «Что вы имели в виду?» он отвечал: «Что имел в виду, то и написал». Но Андрей Владимирович на разговор согласился сразу же. - Вы уже говорили не раз, что в «Каменном госте», на ваш взгляд, нет драматургии. - Да, это поэтическое произведение. Драматургия подразумевает завязку, развитие, кульминацию, развязку. Этого в «Каменном госте» нет. За две сцены Дон Гуан успевает понравиться и сойти в ад. Так не бывает. - Но ведь на сцену выходит не кто-то, а Дон Жуан. - Ну и что? - А то, что это образ с репутацией, и зрителю не надо объяснять, кто он такой. Это ведь имеет значение… - Нет. Образ интересен своими проявлениями. А у Пушкина Дон Гуан говорит так же, как Лепорелло. У драматургии есть свои законы, и театр – дело со своей технологией. «Каменный гость» - это потрясающие стихи. Но он написан не для игры на сцене, а для прочтения на сцене. - И все-таки, кто он, ваш Дон Гуан? - Я не знаю, кто он такой. Думаю, что это человек, находящийся в плену собственного образа жизни. У него нет права выбора. Он обязан совершать геройские поступки. Кто его обязал? Судьба. Я понимаю, что не имею права не учитывать миф в его культурологическом аспекте. И, как только я касаюсь мифа о Дон Жуане – неважно, это Пушкин, Мольер, Тирсо де Молина – я понимаю, что сам миф больше каждого из этих авторов. Но Пушкин тоже парень не промах, да? - Вы кое-что придумали. У вас в спектакле не только Пушкин. - Ничего я не придумывал. Когда я обращаюсь к произведению, я ставлю именно его. У меня нет ни одной реплики из Мольера, хотя был очень большой соблазн дать финальную реплику Сганареля: «Все довольны, но где мое жалованье?» Вы очень образованный человек, просто вы смотрите под другим углом. Почему Дон Карлос сидит у Лауры? Почему Дон Карлос убит? Потому что Пушкин не знает, как выписать сюжет. Почему Гуан сходит в преисподнюю? Потому что согрешил? Не уверен, Пушкин сам грешил на каждом шагу. - Так почему? Потому что развратник, богохульник? - Нет. Однозначно нет. Потому, что так и не смог разобраться в своей душе, не смог примириться с правилами игры на этом белом свете. Он сам ведет себя в ад. И его жизнь превращается в ад. Он однозначно не умеет любить, он умеет лишь порабощать, добиваться. А потом ему нужна новая жертва. - «Новизна», как пишет Пушкин, вот что ему нужно. - Не новизна, а борьба. И обязательно какая-то преграда. Он не идет на простые связи. Либо женщина должна быть умирающей, либо женой Берии, либо сестрой короля. С просто женщинами он уже не может. А Дона Анна – это же жена Командора! Поди-ка завоюй такую! Он ведь человек без воображения. - Кто? - Пушкинский Дон Гуан. - То есть как? «У вас воображенье в минуту дорисует остальное». - А кто сказал, что это правда? Раз Пушкин сказал, значит, правда? Это слова Лепорелло. А я постарался эту сцену поставить так: Дон Гуан хотел спокойно пройти мимо Доны Анны и забыть о ней. Но его подначивает Лепорелло: «У вас воображенье…» и так далее. - В вашем Гуане не чувствуется страстности. И по темпераменту его побеждает Лепорелло. - Да, пожалуй, вы правы. - А почему дамы путаются – вместо Дона Гуана обращаются к Лепорелло? - Да это просто шутка. Я хотел подчеркнуть простую мысль, что Лепорелло мечтает быть на месте хозяина. Но не может. Вот он человек с воображением, в отличие от Дона Гуана, которому нужны реальные препятствия в жизни. - Кажется, что соперники для него важнее, чем сами дамы. - Безусловно. Он-то знает – любая женщина ему отдастся за 20 минут. Трагичность и парадоксальность этого мифа в том, что Дон Жуан должен обожествлять то, что пройдет за 20 минут. Любой бастион падет. И что останется? - Сейчас стало модно иронизировать над классикой. Откуда такое отношение? Ценности 19 века вызывают иронию? - Нет, ни в коем случае. Прежде всего, мы работаем в театре, который должен пропагандировать в другой стране русскую классику. Иначе я был бы гораздо более свободен и напридумывал гораздо больше. Но я профессионал, а не юноша, который хочет надавать пощечин обществу. Cегодня «Каменный гость» можно воспринимать как маленькую автоироническую трагедию. Мы смеемся не над тем, как жили люди в 19 веке. Ведь мы живем точно так же. Мы, человечество, мужчины и женщины, не решили каких-то главных проблем. Единственное, что стало модным и общедоступным, это human rights и третий пол. Да Дон Жуан – ребенок по сравнению с тем, что происходит сейчас! Он-то – честный продолжатель честных мужских традиций. И он жертва мужского начала в самом себе. - Некоторые зрители говорят про ваш спектакль – «похулиганили». - Пусть говорят. Не все так просто. То, что мы привыкли видеть, и то, что показано в этом спектакле, разные вещи. Наш спектакль – поиски европейского театра. Артисты играют блестяще, на уровне элитарных театров. Находить в этом спектакле подводный смысл, по-моему, не стоит. Потому что там нет никакого смысла. Есть проблема, на которую интеллектуалы, театралы привыкли смотреть так, а не иначе. И я не могу отделаться от того восприятия Дон Жуана, которое существует в мире. Но я не ищу ни смысл, ни идею. Идея ясна изначально. Вообще, идеи сами по себе остались во вчерашнем театре. Я не говорю, что он плохой, просто он был вчера. - Если нет идей, то на какую реакцию зрителя вы рассчитываете? На эмоциональный отклик? - Нет. - На то, чтобы зритель подумал – это про меня? - Нет. На то, что зритель почувствовал, что сцена – это область свободы, где нам все можно, где в предлагаемых обстоятельствах мы можем наконец-то сломать рамки. Каждый мужчина яростно завидует Дон Жуану. - Верю на слово. - А когда тот гибнет, страшно радуется, потому что он тоже хочет жить, как Дон Жуан, но понимает, что нельзя. Раз наступает расплата, это оправдывает то убогое существование, в котором мы пребываем. То же самое происходит и с каждой женщиной. Нет женщины, которая не мечтала бы, чтобы в один прекрасный день ее спалили – к чертовой матери и до конца. Другое дело, что мы не пускаем себя на такие отношения. Мы прагматичны, и не разрешаем себе экстремальные поступки. Но вот она, сцена. Свобода. И я шучу не над Пушкиным. И не над мифом. А над самим собой. Потому что я – первый зритель этого спектакля и шучу над всеми нами, которые мечтают, боятся, разочаровываются… Вот о чем говорит спектакль, там нет никаких других смыслов. И там нет эпатажа. Чем мне нравится этот спектакль? У него есть свой язык, стиль и он не дидактичен. Я категорически против параллели с «Балаганчиком». Но здорово, что спектакль подсказал вам интересные ассоциации. Что касается Блока, то превратить свою трагедию в шутку – удел талантливых людей. У меня не было такой задачи. Я умозрителен. Поэтому это не кровавый балаганчик. - А форма спектакля? - Ширма для меня – это водораздел, рубеж между мифом и личностью. Перед ширмой – миф. За ширмой – я сам. Но я сам – такой же невооруженный, как во времена Эсхила, Шекспира, Пушкина. Я говорю по мобильному телефону, но остался таким же дураком. - Но ширма – многозначный символ. Зритель имеет право и на иное прочтение. - Это никому не мешает. Важны точки отсчета. Моя точка отсчета – не Блок, а античная трагедия. Трагедия – не драма. В ней у человека нет выбора, и с ним происходит то, что должно произойти. Так что это не балаган, а скорее, опера-буфф. Не будем называть спектакль хулиганством. Хулиганство – это блажь. Я такого себе не позволю, не того класса режиссер. Спасибо судьбе, я прошел в Европе школу чистого театра, театра как такового. И когда меня упрекают в плохом вкусе… Мне кажется, что плохой вкус – это отрицание и нетерпимость. Давайте отбросим подальше все эти провинциальные дела. Нина ШАДУРИ | |||||||
|
|||||||
