| ДОМ, КОТОРЫЙ ПОСТРОИЛ МАРШАК |
|
Самуил Яковлевич родился 23 октября 1887 года в городе Воронеже. Отец – Яков Миронович Маршак работал на разных мелких заводиках (скорее, их можно была назвать кустарными). Умный, одаренный человек, он постоянно над собой работал (самоучкой постиг основы химии, непрестанно занимался различными опытами). В поисках лучшего применения своих сил и знаний, отец с семьей переезжал из города в город, пока, наконец, не устроился в Петербурге. В Острогожске мальчик выдержал экзамены в гимназию на одни пятерки. Стихи сочинять Маршак начал еще до того, как научился писать. Тепло вспоминал Маршак одного из своих гимназических учителей Владимира Теплых, стремившегося привить ученикам любовь к строгому и простому, лишенному вычурности и банальности языку. Так бы и прожил Самуил Яковлевич в маленьком тихом Острогожске до окончания гимназии, если бы не его величество случай. Судьба уготовила ему во время летних каникул в Петербурге судьбоносную встречу. Маршак познакомился с известным критиком Владимиром Стасовым, который в жизни будущего поэта сыграл роль доброго волшебника. Стасов водил его в Музей Академии художеств, приобщая к великому и вечному, на своей даче в 1904 году познакомил с Горьким и Шаляпиным. Когда Горький узнал о слабом здоровье Маршака, тут же предложил ему переехать к его семье в Ялту, где будущему поэту был оказан очень теплый прием. Оставшись в Ялте в одиночестве (в бурный 1905 год), Маршак по собственному признанию, запоем читал Ибсена, Метерлинка, По, Бодлера, русских поэтов-символистов. Разобраться в новых литературных течениях было нелегко, но они не поколебали той основы, которую прочно заложили в сознание Маршака Пушкин, Гоголь, Лермонтов, Некрасов, Тютчев, Фет, Толстой и Чехов, Шекспир и Сервантес. Страх быть арестованным гонит Маршака из Ялты в Питер. Но там вновь ему одиноко и неуютно: умер Стасов, Горький – за границей. Дорогу в литературу пришлось пробивать самому. Это было очень нелегко, если учитывать каким взрывным, неспокойным и страшным было время первой русской революции… Самым теплым воспоминанием тех времен были встречи с Александром Блоком. С первой встречи Блок поразил Маршака своей необычной – открытой и бесстрашной – правдивостью и, порой, трагической серьезностью. Все слова его были продуманны и точны, движения и жесты – чуждые суеты. В те времена Блока можно было часто встретить одинокого шагающим по прямым улицам и проспектам Петербурга, и сам он казался воплощением этого бессонного города. В одном из своих стихотворений Маршак писал, невольно мысленно переплетая образ Города с образом великого поэта-символиста: «Давно стихами говорит Нева, / Страницей Гоголя ложится Невский. / Весь Летний сад – Онегина глава, / О Блоке вспоминают острова, / А по Разъезжей бродит Достоевский…» В 1912 году Маршак едет учиться в Англию. В Лондоне поступает на факультет искусств (по-нашему – филологический). На факультете основательно изучали английский язык, его историю, историю литературы. Много времени уделялось Шекспиру. Но особенно подружила Маршака с английской литературой университетская библиотека. В ее комнатах, откуда открывался вид на Темзу, впервые познакомился с тем, что впоследствии много переводил: сонетами Шекспира, Китса, Киплинга. А еще набрел он в этой библиотеке на замечательный детский английский фольклор (вот где истоки его изумительных детских стихотворений!), полный причудливого юмора. Воссоздать на русском языке эти трудно поддающиеся переводу классические стихи, песенки и прибаутки Маршаку помогло его давнее знакомство с русским фольклором. В Англии литературных заработков не хватало на жизнь, жить приходилось в самых демократических районах Лондона, и только под конец удалось поселиться поблизости от Британского музея, где жило много таких же студентов-иностранцев. Летом все вместе совершали пешие прогулки по стране, исходили пешком два южных графства – Девоншир и Корнуолл. Во время одной из прогулок Маршак познакомился с очень интересной лесной школой в Уэльсе, с ее учителями и воспитанниками. Как результат – написанная Маршаком «Школа простой жизни». Интерес к детям у Маршака возник задолго до того, как он стал писать детские книжки. Бывая в петербургских начальных школах и приютах, любил придумывать для ребят фантастические и забавные истории, с увлечением принимал участие в их играх. Затем последовало участие в благотворительных акциях для ребят-беженцев. А уже в 1920 году в Краснодаре (куда семья Маршака переехала в 1917 году) был создан один из первых в России театров для детей, который скоро вырос в целый «Детский городок» со своей школой, детским садом, библиотекой, мастерскими. Пьесы для театра писали Маршак и поэтесса Васильева-Дмитриева. Это и стало началом поэзии Маршака для детей, которой со временем уделял так много в своем творчестве. Оглядываясь назад, видишь, как с каждым годом поэта захватывала работа с детьми и для детей. Особую роль в развитии детской литературы сыграла ленинградская редакция Детгиза (1927-1937 г.г.). Именно здесь выступили со своими первыми книгами Аркадий Гайдар, М.Ильин, В.Бианки, Л.Пантелеев, Д.Хармс, Елена Данько, Алексей Толстой со своими «Приключениями Буратино». Трудно переоценить роль Маршака в организации и работе детского издательства. Детская литература в досоветские времена, кроме немногих общеизвестных хрестоматийных образов в наследии Пушкина, Лермонтова, Некрасова, Толстого, Чехова, была объектом приложения по преимуществу дамских сил, совсем в духе того, как об этом безжалостно писал Саша Черный: Дама сидела на ветке, Пикала: - милые детки… Сказки Пушкина, хотя они и не предназначались для детей, Маршак считал наивысшим образцом детской поэзии. Его восхищал лаконизм пушкинских строчек (Туча по небу идет/бочка по морю плывет) где разом, без отрыва пера от бумаги, нарисовано вверху огромное небо, а внизу огромное море. Как часто Маршак цитировал строки из «Сказки о царе Салтане», о выходе из бочки младенца-богатыря Гвидона, исполненные веселой энергией, «пружинистостью» действия. Стих Маршака «работает», усложняясь с возрастом читателя, следуя за ним от простенькой считалки и песенки детского сада, от сказки, которую ребенок постигает на слух в чтении старших, и к открытию им первоначальной радости самостоятельного чтения и освоения – ступенька за ступенькой – все более значительного содержания. Как удивительно солнечна и радостна возникающая из немногих слов картина радуги: «Солнце вешнее с дождем/ строим радугу вдвоем/ семицветный полукруг/ из семи широких дуг/ Нет у солнца и дождя/ ни единого гвоздя,/ а построили в два счета/ поднебесные врата». Быстро проносятся один за другим двенадцать месяцев «Круглого года», но они уже предстанут перед подросшим читателем детской поэзии Маршака и зрителем пьесы-сказки «Двенадцать месяцев» в более сложной образной форме. До тех пор еще получат право на свое существование (и бессмертие!) и «Пожар», и «Почта», и «Багаж», и «Рассеянный», и «Цирк», и «Мистер Твистер». Еще в XVIII веке великий русский историограф Карамзин определил главную задачу детской литературы, обозначив ее названием своего журнала для детей, который стал и первым детским журналом в России. Название звучало как призыв к взрослому человеку: «Детское чтение для сердца и разума». Обратите внимание, для сердца в первую очередь. И это притом, что создавался журнал в самый «разумный» век истории России, когда наука, разум правили бал в умах. Русские писатели создавали детскую литературу как сердечно выверенную и учительскую, не видя смысла в только лишь развлекательности детского чтения. И она стала заповедным словом в жизни многих поколений в России. Другой питающий «корневую систему» русской детской литературы источник – это Любовь. «Бог есть любовь» - на этой заповеди держится вся русская литература, в ней нет места ненависти и человеконенавистничеству. Она всегда дышит любовью: любовью к Богу, к человеку, к родине, к природе, семье, матери, «братьям нашим меньшим». Для маленького человека – это вечное и самое надежное убежище на земле. Таким Дом останется для нас всю жизнь, мы лишь расширяем и достраиваем его, - место, куда человек стремится всю свою жизнь, где ему бывает плохо и хорошо, но где его любят и ждут. Такой сформировалась русская детская литература в ХХ веке, в становлении и развитии которой Маршаку по праву принадлежит особое место как автору, критику, редактору детской литературы. Изумительный знаток русского слова, замечательный переводчик, Маршак первым в русской литературе посвятил главную часть своей большой жизни, поэтического таланта именно литературе для детей. И то обстоятельство, что Маршак очень много времени уделял также переводам, говорит о многогранности его таланта. Удивительная гибкость и счастливая находчивость при воспроизведении средствами русского языка поэтической ткани, принадлежащей другой языковой природе, объясняется прежде всего тем, что Маршак – настоящий поэт, обладающий в полной мере живым творческим отношением к родному слову. Именно поэтому его Бернс кажется нам уже единственно возможным Бернсом на русском языке – как будто другого у нас и не было. Знатоки утверждают, что ни в одной стране мира великий поэт Шотландии не получил такой яркой, талантливой интерпретации. Вряд ли кто-нибудь станет оспаривать, что Мастер, подаривший нам русского Бернса и многие другие образы западной поэтической классики, вправе отстаивать самостоятельную ценность своего вдохновенного, чуждого ремесленнической «точности» подлинного творческого труда. Маршак вошел в поэтический мир шотландского поэта, чтобы раскрыть этом мир для нас в наибольшей полноте и ценности. Но расслышать, почувствовать особую прелесть поэзии народного языка можно только при условии крепких связей с родным. В двустишии «Переводчику» Маршак формулирует строгий завет переводческого дела: «Хорошо, что с чужим языком ты знаком,/ но не будь во вражде со своим языком!» Все, чем занимался в литературе Маршак (критические статьи, работа в Детгизе, его собственная гениальная детская литература, его замечательные переводы), пронизано высочайшим талантом, верностью литературе, любовью к поэзии и людям. Последние свои годы, отягченные не отступавшим от него недугом, он спешил творить, спешил прочесть в кругу друзей новую строфу или страницу, чуждый олимпийского безразличия к мнениям и суждениям окружающих. Жизнелюбец и оптимист, он нуждался в живом сегодняшнем печатном или устном отклике на свою работу. Это придавало ему силы, скрашивало нелегкие дни его вынужденного затворничества. В статье «Право на взаимность» он напишет: «Искусство ждет и требует любви от своего читателя, зрителя, слушателя. Оно не довольствуется почтительным, но холодным признанием. И это не каприз, не пустая претензия мастеров искусства. Люди, которые вложили в свой труд любовь, имеют право на взаимность. Требовательный мастер вправе ждать самого глубокого и тонкого внимания к своему мастерству». Оставшись лицом к лицу со старостью, с испытаниями недугов возраста, он переживает повышенное чувство природы: «Возраст один у меня и у лета, / День ото дня понемногу мы стынем». Маршак в своей прощальной лирике яснее и понятнее. Он ищет в ней опоры, достойного примирения с неизбежным, обращаясь в окружающем его мире картин и идей к самому дорогому для него в жизни, как бы ни близка она была к финалу. И хотя он говорит: «Мир умирает каждый раз / с умершим человеком», но он не хочет на этом поставить точку, он хорошо знает, что только человечество в целом есть человек, что на месте выпавшего звена цепь жизни смыкается: «Не погрузится мир без нас / в былое, как в потемки / В нем будет вечное сейчас, / Пока живут потомки». Те самые потомки, для которых строил свой вечный, свой бессмертный Дом Самуил Яковлевич Маршак. Маршак умер почти что внезапно, как бы уронив перо на полуслове и сообщив особую знаменательность незадолго до того написанной строфе: «Немало книжек выпущено мною, / Но все они умчались, точно птицы, / И я остался автором одной / Последней, недописанной страницы...» Но даже без этой недописанной страницы Дом Маршака выдержал испытание временем на прочность. Вот он стоит – светлый, ясный и такой теплый, который никогда не разрушится. Наталья ГЗИРИШВИЛИ |
