| ЗАВЛЕКАЮТ В СОЛОЛАКИ...(ПАМЯТНЫЕ ДОСКИ) |
|
Следуя всепоглощающей моде на англоязычные термины, поговорим о «промоушн», то есть продвижении этой памяти. Современная рекламная индустрия, по сути, не придумала особого новшества: мемориальные доски – тот же самый «пиар», составная часть promotion. Поколения, увековечившие память о своих замечательных предках, не знали всех этих современных словечек и технологий. Просто, им было ясно: если ты с детства видишь чье-то имя на доске, украшающей дом, возле которого ходишь, то оно, как минимум, врежется в память. А, глядишь, ты и заинтересуешься, что за человек носил его, расскажешь другим. Увы, новые поколения «пиарят» что угодно, но с гораздо меньшим рвением относятся к «наглядной агитации» за многих выдающихся людей прошлого. О которых, как и предсказывал Брамс, хранят теперь память лишь страницы справочников и не всегда включенные в учебные программы произведения. Да еще, конечно, стены домов, в которых жили связавшие свою судьбу с Сололаки писатели и поэты. И пусть многие из этих домов остались сегодня без мраморных свидетельств благодарности потомков, рядом с ними мы все равно вспомним строки, написанные их обитателями или посвященные им. Ох, сколько мемориальных надписей мы читали, молодыми проходя по этим улицам! Слава богу, часть их еще сохранилась. Как эта доска на доме №7 по улице Сулхан-Саба, некогда – Фрейлинской. И примечательно вот что. Хотя на ней – имя, каждому жителю Грузии известное с детства, о том, что здесь жил и работал Илья Чавчавадзе, знают, в основном, лишь сололакцы, да еще историки литературы и биографы великого писателя и поэта, мыслителя и публициста. Главные мемориальные центры человека, канонизированного Грузинской Православной Церковью как Святой Илья Праведный, - в других районах Тбилиси и страны. Но и здесь он жил, и здесь, пусть недолго – в 1888-1889 годах, но все же была редакция его легендарной газеты «Иверия». Так что, и на этой улице мы сможем услышать его голос. Но на этот раз прислушаемся не к яркой публицистике зрелого мастера, а к не менее блестящим строфам, сложенным, когда ему не было и четверти века. Волею судьбы Илья появился на свет именно в том самом 1837-м, когда ушел Пушкин. И грузинский классик, как и Лермонтова с Тургеневым, великолепно переводил Александра Сергеевича, а его перевод «Пророка» считается образцовым. Ну, а Петербург, где молодой грузинский князь, обучаясь в университете, встречался с двумя Николаями – Чернышевским и Добролюбовым и воспринял идеи свободолюбия, стал тем городом, который выковал из Ильи одну из самых знаменитых национальных фигур Грузии. А еще в петербургскую пору Чавчавадзе написал свои самые лучшие стихотворения. Одно из них, родившееся в Павловске, по-особому звучит в этом месте Тбилиси, рядом с которым начинается улица Петра Чайковского: Ах, зачем очаровала Ты поэта-иноземца, Он в любви своей бескрайней Утопить готов был сердце. Но однажды ты призналась: «Мы с тобою – лед и пламя; Ты взращен под южным небом Молниями и громами; Я цвету в долине хладной, Где суровы, долги зимы, Как мое ответит сердце Сердцу пылкого грузина?..» Так красавица сказала, Так любовь мою отторгла… Видно, быть мне одиноким Долго-долго, долго-долго. Эти строки посвящены Софье Чайковской – сестре великого композитора, в которую Илья был безответно влюблен в годы своей петербургской молодости. А вот – удивительнейшее предсказание собственной судьбы, написанное в Питере. Автору – всего лишь 21 год. К стопам твоим припав, о Боже правый, Я ни богатства не прошу, ни славы, Святой молитвы осквернить не смею... Но, благодатью осенен твоею, К тебе прибегну я с мольбой иною. Врагов, что нож заносят надо мною, Прости и не ввергай в кромешный ад, Они не знают, что они творят! Кстати, о тех, кто нож заносит над людьми. Через шесть лет после того, как редакция «Иверии» переехала с Фрейлинской улицы, в нее приносит свои стихи 16-летний паренек. Чавчавадзе направляет его к секретарю редакции Григорию Кипшидзе, тот отбирает пять стихотворений, и в 1895 году они появляются в газете за подписями И. Дж-швили и Сосело. Проходит еще двенадцать лет, и видный общественный деятель Михаил Келенджеридзе издает «Грузинскую хрестоматию или сборник лучших образцов грузинской словесности», в которой – стихотворение того же автора с посвящением: «Поэту, певцу крестьянского труда, князю Рафаэлу Эристави». А в том же самом 1907 году, когда появляется эта хрестоматия, уже сам автор стихов обитает на Фрейлинской, через дом от того, где жил Чавчавадзе. И мы даже можем прочесть его полное имя в газете «Цкаро»: в траурном объявлении, среди извещающих о смерти Екатерины Сванидзе – ее муж Иосиф Джугашвили. Да, предпочел бы Сосела литературу политике – мировая история пошла бы другим путем… Ну, а доска, посвященная несостоявшемуся поэту, занесшему нож над миллионами людей, исчезла со старого сололакского дома в начале 1990-х – ее унесла с собой компания подвыпивших людей. Я сам был тому свидетелем. Но ничего не могу сказать о том, когда дом №56 на улице Асатиани (бывшей Энгельса) перестала украшать доска, извещавшая, что там 45 лет прожил писатель, для которого державный удар ножом, к счастью, оказался не смертельным. В судьбе Левана Готуа ничто не предвещало туч. У его исторических романов и повестей было множество читателей, в годы Великой Отечественной войны с большим успехом шли его пьесы «Царь Ираклий», «Давид Строитель», «Непобедимые», оцененные самим экс-Сосело. А потом, дожив до 43-х лет, Леван Партенович получил от органов госбезопасности печальную возможность оказаться рядом с российскими литераторами за колючей проволокой Воркуты. О том, почему Готуа «сел» на 10 лет, есть две версии. Первая: его сестра отвергла ухаживания самого товарища Берия, и все члены семьи, поддержавшие ее, были арестованы. Вторая: писатель отказался писать произведение, прославляющее историческую миссию Сталина. Как бы то ни было, мы видим одно: в обоих случаях Готуа не дрогнул перед теми, кто заносил ножи. И в «Воркутлаге» рядом с ним были и Генрих Альтов – будущий известный писатель-фантаст, и Виктор Василенко – профессор МГУ, автор трех сборников стихов и монографии о народном творчестве, и Иван Гронский – бывший главный редактор журнала «Новый мир», и поэт Владимир Игнатов, ученик Семена Кирсанова, и другие, чьи имена не смогли зазвучать в литературном мире в полную силу. Но самое поразительное, что в лагерных застенках многие литераторы продолжали писать. Леван тоже написал за «колючкой» исторический роман, с помощью товарищей сумел спрятать рукопись в штольне и… там ее съели крысы. Но, уж, если рукописи неподвластны огню, то крысам – и подавно. Писатель восстановил роман и, выйдя на свободу, издал его. Сегодня уже ничто не напоминает о том, что он жил в этом доме. Но вот – результат опроса, проведенного около двух лет назад еженедельником «Квирис палитра»: в десятке самых любимых писателей Грузии оказался и Леван Готуа. Так, неужто, он не достоин мемориальной доски? Тот же вопрос нельзя не задать и у дома №7 на улице Мачабели, где жил один из основателей грузинского символизма, «голубороговец» Сандро Шаншиашвили. Тот самый, который блестяще переводил своего друга Сергея Есенина и донес до нас его слова: «Дайте мне на берегу Куры клочок земли, и я построю тут дом, когда я в Грузии – я рад жизни». Именно в дом Сандро приходили Николай Заболоцкий, Ираклий Андроников и Николай Тихонов, которого Шаншиашвили пригласил в Кахетию и засвидетельствовал: «Николай Тихонов исходил всю Грузию – с востока на запад. Он знает наш край не хуже любого грузина». А Тихонов сумел донести до русского читателя очень сложное для перевода стихотворение Сандро «Дуб в Чиатурском лесу». К нему стоит прислушаться – оно актуально для любого времени, в котором решают раз и навсегда покончить со всем, что было раньше: …Так решено: повалить! Поднялся топор белощекий, Свадебной песней пила заскрежетала, летая, - Листвы паруса зашумели, и треснули сучьев трещотки, И брызнула кровь, как из порванной глотки бугая. И, смертью наполнен, пылая мученьем, клоняся, Сломался, хрипя, он, и, лес раздирая кругом, Заставив соседей своих умирать в одиночестве, Упал великан... И карлик ступил на него. А еще Шаншиашвили – автор культовых в свое время пьес о «грузинском Робин Гуде» - Арсене Одзелашвили, и сценария фильма, снятого знаменитым Михаилом Чиаурели с участием несравненной Нато Вачнадзе. По его пьесе «Латавра» классик грузинской музыки Захарий Палиашвили написал последнюю из трех своих опер. Шаншиашвили прожил 91 год, вобрав в себя сразу несколько литературных эпох. И соотечественники, и многочисленные русские друзья-писатели с почтением называли его патриархом литературы. А памятная доска на его доме, мимо которой мы все проходили миллионы раз, исчезла… То же самое произошло и с домом №3 по улице Ингороква, где два последних года своей короткой жизни провел замечательный поэт Ладо Асатиани. Тбилиси принял Ладо за несколько лет до его смерти. Страшный каток, запущенный Сосело, прошелся и по семье этого человека – дед его скончался, когда при раскулачивании у него отобрали дом и земли, мать сгинула в ссылке. Но судьба умеет горько шутить: первое стихотворение 20-летнего Ладо появилось в кутаисской газете «Сталинели» («Сталинец»)… А на все остальное творчество ему было отпущено еще всего шесть лет. Перебравшись в Тбилиси, выпускник Кутаисского пединститута Асатиани живет на гонорары от публикаций и редактуры. Здесь, на проспекте Руставели, у платана, по сей день не вырубленного, подобно сотням других столичных деревьев, он встретил свою любовь – Анико Вачнадзе. Здесь его кумиром становится Пиросмани: «Каждый настоящий культурный поэт должен писать стихи так, как Нико Пиросмани писал свои картины. Хотя Пиросмани не был образованным художником, его талант решил все». Здесь он начинает растить дочь, борется со смертельным врагом – туберкулезом. И, словно предчувствуя свой скорый уход, много пишет. Смерть пришла к нему в 1943-м, в тот момент, когда он работал над очередным стихотворением. За пару лет до этого он успел увидеть свою единственную изданную при жизни книгу. Сигнальный экземпляр второго сборника продолжения не имел – кое-кто посчитал, что в военное время можно обойтись и без него. Но, несмотря ни на что, Ладо говорит друзьям: «Посмотрим, вскоре вся Грузия будет наизусть читать мои стихотворения». И это пророчество сбылось. Один из основных символов поэзии Асатиани – маки. Они ассоциируются у него и с кровью павших воинов, и со счастьем, и с женской красотой. И этот образ, и весь ясный стиль его стихов влекут к Ладо не только его земляков, но и больших русских поэтов. Белла Ахмадулина так откликается на его строчку «Вспомнят меня, как Цикаду, и наступят на теплую могилу мою»: …Я-то знаю, что под этой елью ты уснул, положив свою голову в маки. Взбудораженный любовью, наполненный ею, ты лежишь, как лежат все поэты и маги. А земля наполняется парусами и цветами, которые тебя так манили... А Пиросмани? О, Пиросмани придет к твоей теплой могиле... Вообще, у Ахмадулиной – одни из лучших переводов Асатиани. Впрочем, как и у Давида Самойлова. Прислушайтесь, как живет в его переводе образ, главный в творчестве грузинского поэта: …Так, значит, нам не быть седыми, так, значит, быть нам молодыми, когда в пути так много маков, когда так много добрых знаков. Нам больше ничего не надо, не надо нам и бренной славы, цветет высокая награда: поля сияют в маке алом!.. Не ради бренной славы, а как один из многих добрых знаков, в Сололаки просто обязана была появиться памятная надпись и на 20-м номере улицы Леонидзе. Но, сколько я себя помню, ее там не было, а теперь все идет к тому, что и вешать-то доску уже будет не на чем – дом в таком состоянии, что часть его попросту обвалилась. И сегодня трудно поверить, что когда-то в этих стенах, по четвергам, собирался тифлисский бомонд, видные деятели искусства и литературы устраивали импровизированные вечера, пел «грузинский соловей» Вано Сараджишвили и читал стихи Константин Бальмонт. Тот самый, что поклялся: «Святыню Грузии – поэму Руставели, Я – славянин, клянусь явить своей свирелью...» Все это происходило в доме юриста, писателя и журналиста Александра Канчели. Продолжая работать над первым в истории полным переводом на русский язык «Витязя в тигровой шкуре», Бальмонт в 1915-м, поселился именно здесь, а не в «Гранд-отеле», как в первый свой приезд за год до того. Грузинское общество с восторгом встречает его интерес к Руставели. Тем более что Бальмонт берет уроки грузинского языка, чтобы лучше проникнуться духом поэмы. Звучат восторженные фразы о том, что встретились два гения, пресса освещает каждый его шаг, все слои горожан переполняют залы, в которых русский поэт проводит руставелевские вечера. Сандро Канчели дает в его честь ужин в саду «Грузинского клуба», где Бальмонт состязается в стихах с Ованесом Туманяном. А «Общество по распространению грузинской литературы» дарит гостю роскошное издание «Витязя» на грузинском. Сам же он радостно делится в письмах: «Моя работа нашла тех, кто в ней нуждался... она получает иной, радостный смысл». Тифлисским друзьям он посвящает массу стихов и экспромтов, а в предисловии к переведенной поэме особенно благодарит чету Канчели, считая, что духовное общение с ней вдохновляло его во время поистине титанической работы. А еще его связывает с домом №20 поэтическая влюбленность. Это – вполне естественное творческое состояние авторов высокой лирики, и Константин Дмитриевич – не исключение. Грузия воплотилась для него в Тамаре Канчели: «Мое – средь сумрачных ущелий,/ Гость солнца в Грузии, я – сам,/ Моя любовь, Тамар Канчели,/ Чье имя отдаю векам». Это – о жене Сандро Канчели, образованнейшей, обаятельной женщине. Кстати, один из трех ее братьев издавал газету «Закавказская речь», подробно освещавшую каждый шаг Бальмонта в Грузии. А сама она, растя троих сыновей, была членом «Общества грузинских женщин». Работая в России над переводом «Витязя», который он затем впервые прочел здесь же, в доме на Сололакской (ныне – Леонидзе), Бальмонт активно переписывался с Тамар и Сандро. А нам стоит присмотреться к его телеграмме, присланной этой чете из Парижа: латинскими буквами набраны грузинские слова ««Мзе миквархар Картли» («Солнце, люблю тебя, Картли»). Ну, а лично Тамар он еще и сонет посвятил: Я встретился с тобой на радостной дороге, Ведущей к счастию. Но был уж поздний час. И были пламенны и богомольно-строги Изгибы губ твоих и зовы черных глаз. Я полюбил тебя. Чуть встретя. В первый час. О, в первый миг. Ты встала на пороге. Мне бросила цветы. И в этом был рассказ, Что ты ждала того, чего желают боги. Ты показала мне скрывавшийся пожар. Ты приоткрыла мне таинственную дверцу. Ты искру бросила от сердца прямо к сердцу. И я несу тебе горение – как дар. Ты, солнцем вспыхнувши, зажглась единоверцу. Я полюбил тебя, красивая Тамар. А теперь раскроем письмо, написанное Бальмонтом перед отъездом в 1917-м в Грузию, куда он везет полностью законченный перевод поэмы: «И думаю, как перед грузинами я возьму в руки... свою работу, я бледнею и плачу, как герои Руставели». Но плакать ему пришлось совсем по другой причине: его тифлисская муза Тамар тяжело больна. И письма Бальмонта семье, в Россию, читаются, как трагический репортаж. «Только сила души позволяет этому истерзанному телу не умереть совсем»… «Сегодня вечером… на носилках снесли Тамар с высоты, где ее дача, и где она задыхалась, вниз на берег Боржомки. Вчера казалось, что она умрет. Сегодня ей лучше»… «Вчера мы похоронили Тамар. Нас, провожающих, было много. Гроб весь был укрыт цветами, и от меня было много... роз и белая лента: «Лучшей грузинке Тамар Канчели от Бальмонта, во имя ее пропевшего по-русски всю поэму Руставели». Я еще не в силах понять, что Тамар действительно нет. Шлю мой стих к Тамар». Вот слова из этого стиха «Имени Тамар Канчели», сразу же опубликованного в газете «Сакартвело»: Для меня опустела Картвелия, Мой светильник погас, догорев, Для кого же принес Руставели я, Облаченного в русский напев?! А вообще-то, если когда-нибудь над многими стертыми порогами, все-таки, появятся подобающие им мемориальные доски, хорошо было бы увековечить на них просто несколько строк, касающихся судеб тех, то здесь жил. Например, слова грузина Ильи, посвященные русской Софье, или строки русского Константина, обращенные к грузинке Тамар. Да и мало ли что еще может подсказать память о том, что роднит культуры двух народов! Главное, чтобы святые (не побоюсь этого слова) места не были заметны лишь объявлениями о сдаче исторических квартир и больше – ничем. Владимир ГОЛОВИН продолжал пехотный офицер, "Сигналы вызова для телефона скачать"многозначительно покачав головой. И хотя случается, что банкомета упорно "Видео ромы желудя скачать"преследует невезение, он все равно обыграет "Игра контар страйк скачать"вас, если только ему удастся продержаться. Это была ее первая настоящая любовь ибо она "Рок опера моцарт скачать"полюбила Мориса Джеральда. С вашими волосами, мисс Луи, я "Скачать елка девочка студентка"бы их всех заполонила! | |||||||
|
|||||||
