24 декабря исполнилось бы 65 лет Леониду Филатову – замечательному артисту и литератору.
Сегодня это имя знают все, кто любит кино, кто ценит хорошую литературу. А широко известным оно стало, конечно, в 1979 году, когда по экранам страны триумфально прошел фильм Александра Митты «Экипаж», где Филатов исполнил одну из главных ролей. Хотя театралы и раньше заметили талантливого артиста с Таганки, который сыграл Горацио в «Гамлете», выходил на сцену в спектаклях «Мастер и Маргарита», «Вишневый сад», «Дом на набережной», «Пристегните ремни», «Пугачев», «Антимиры», «Павшие и живые». А записи его пародий в авторском исполнении достать было так же трудно, как записи бардов и подпольных рок-групп. Затем Филатов играл в картинах у К.Худякова, С.Соловьева,  К.Шахназарова, Э.Рязанова, и было очевидно, что на экране работает тонкий и яркий, умный и вдумчивый мастер. Написав сказку «Про Федота-стрельца, удалого молодца», Филатов, можно сказать, пошел в народ, потому что ее моментально растащили на цитаты, которые и сейчас остаются живыми и злободневными: «Утром мажу бутерброд - Сразу мысль: а как народ? И икра не лезет в горло, И компот не льется в рот!», «Чтоб худого про царя Не болтал народ зазря, Действуй строго по закону, То бишь действуй втихаря», «Гордый профиль, твердый шаг, Со спины — дак чистый шах! Только сдвинь корону набок, Чтоб не висла на ушах!»... Леонид Филатов ушел в 56 лет. Поклонники с волнением и горечью следили, как любимый артист борется с болезнью. Он продолжал работать – писал стихи и пьесы (точнее, диктовал их своей супруге Нине Шацкой), снимал цикл телевизионных передач «Чтобы помнили ...» об ушедших актерах... Страдал, но оставался спокойным и состредоточенным. О многом сожалел и считал свою болезнь наказанием за грехи. «Я убежден, что жизнь справедлива ко всему,- говорил Филатов. - Если Бог дает такие испытания, значит, так надо. Многие религии утверждают, что болезни даются за грехи... Я много об этом думал. Я не святой. Меня было за что наказать».
Мы не знаем и знать не хотим, в чем себя считал виноватым Филатов. Потому что нам есть, за что помнить и за что любить.


В мае 1987 года  Московский театр «Современник» привез в Тбилиси два спектакля - «Кто боится Вирджинии Вульф?» и «Дилетанты». Вернее, «Дилетанты» спектаклем назвать трудно, это был авторский вечер трех пишущих артистов – Валентина Гафта, Вениамина Смехова и Леонида Филатова. Нечто в таком стиле тбилисцы уже видели в 1979 году, когда Театр на Таганке показал «В поисках жанра» - вечер Валерия Золотухина, Леонида Филатова и Владимира Высоцкого. В 1979-м Филатов читал свои знаменитые пародии на известных советских поэтов, а в 1987-м - сказку «Про Федота-стрельца...». «Дилетанты» шли с огромным успехом, но сказка Филатова имела успех просто ошеломляющий.
Леонид Алексеевич встретился с корреспондентом Грузинского радио в одной из гримуборных Грибоедовского театра, на сцене которого коллеги артиста играли пьесу Эдварда Олби. Мне в силу профессиональных обстоятельств доводилось беседовать со многими известными артистами, и могу засвидетельствовать, что Леонид Филатов и сегодня остается образцом корректности, доброжелательности и терпимости по отношению к собеседнику. Как редко эти качества встречаются, как их не достает...
Предлагаем нашим читателям те фрагменты беседы, которые никогда не звучали в эфире и нигде ранее не публиковались.

- Какое место в вашей жизни занимают занятия литературой и как давно вы ею занимаетесь?
- Я пошел в первый класс и закончил десятилетку в Ашхабаде. Очень далеко от всех транзитных путей. Но тем больше в этих краях, особенно в те времена, была жадность до информации, до всего того, чем жили Москва, Ленинград, искусство, литература... Туркмения была землей, очень ущемленной в том, чтобы приезжали театры. Редко выпадала возможность что-то увидеть вживую. И мы, естественно, с большей энергией вылавливали информацию везде, где только можно было – в кино, журналах, газетах, по радио, на телевидении. Я писал в Ашхабаде очень много, еще в школьный период, -  стихи, переводы местных туркменских поэтов, и уже было готовил книжечку к изданию в Туркменгосиздате, во всяком случае, вел серьезные разговоры на эту тему. Но та книжечка не случилась... Ехал я в Москву поступать на режиссерский факультет ВГИКа. Я был человек пишущий, и это тоже определяло мое тогдашнее намерение, но я тогда про это ничего не понимал, а думал только про, скажем, Анджея Мунка в кепочке и темных очках, Андрона Кончаловского, Андрея Тарковского – тогдашних моих кумиров. К слову сказать, Андрей Тарковский остался кумиром и на поздние времена, и на позднейшие, вплоть до его печальной кончины... Совершенно неожиданно для себя поступил на актерский, причем написал и стихи, и прозу, которые читал на экзамене. Басню назвал одной из сказочек Феликса Кривина, которая оказалась под рукой. Сдал экзамены и остался учиться на артиста... Но продолжал писать стихи. В соавторстве с Владимиром Качаном мы написали много песен.
- «Оранжевого кота» пели все...
- Да... После окончания театрального училища имени Щукина, меня приняли в Театр на Таганке. Но в театре работы было мало, кино на меня не обращало внимания, и я стал писать для телевидения, сделал несколько инсценировок и телевизионных пьес, в которых впоследствии и сам играл. Кое-что печатал, кое-что нет, но это не было принципиальным, пока я не стал заниматься более основательно пародиями и пока не сделал сказочку «Про Федота-стрельца» – вот это было уже собственно литературное занятие. Я считаю, что сделано немного, и, конечно, в этом деле я все равно дилетант, правильно называется наш авторский вечер – «Дилетанты». Наша профессия настолько бездонная, что хватило бы жизни только на одну эту профессию, а письменный стол – вещь ревнивая... Разгоняюсь я долго, работаю дотошно, долго, медленно. Достаточно сказать, что «Про Федота-стрельца» я делал в течение четырех лет – видите, насколько медленно? Отсутствие времени, с одной стороны, а с другой – желание тщательности.
- Что у вас сейчас в работе?
- У меня наполовину сделана стихотворная пьеса «Да здравствует чума!» по мотивам «Декамерона», да все откладываю и откладываю. Тем более, что ее очень сильно девальвировали пришедшие нынешние времена – то есть многое моментально устарело. Мне было печально расставаться с написанным, но что же делать? Значит, надо переделывать применительно ко времени или опираться на вечные категории, а не на такие легкомысленно-социальные установки, которые были у меня в тексте (В законченном виде произведение получило название «Новый Декамерон, или Рассказы чумного города. Театральная фантазия на темы Джованни Боккаччо» - Н.З.). И еще есть одна идея - сказка по мотивам русского фольклора «Про то, как Иван-дурак за правдой ходил». Я уже было сел за это дело, но еще не нашел интонации, не нашел точной формы. Это должна быть социальная, политическая сказка-комедия с элементами пародии. Но пока я хожу вокруг да около.
-  Вы,  популярный и любимый артист, разрываетесь между двумя очень ревнивыми профессиями. Почему все-таки продолжаете писать?
- Как сказать... Артист – это человек, говорящий чужим голосом не свои мысли. На каком-то этапе жизни хочется высказаться лично, своими словами.  И хочется быть чуть-чуть больше, чем просто артистом. Я очень люблю свою профессию, но, к сожалению, природа ее такова, что она управляема, вторична, и подчиненность автору, режиссеру – это ее компонент, от этого никуда не денешься.  Все равно артист – исполнитель. Если не сказать хуже – в отдельных ситуациях и просто раб в зависимости от режиссера, от его диктата. Естественно, хочется освободиться, но  при этом  и профессию не поменять. Так что за письменным столом я себе устраиваю вольницу.
- То, что и как вы пишете, - профессионально. Почему вы отказываетесь от слова «профессионал» и называете себя дилетантом?
- Это было бы нескромно. Хотя я не из кокеток и понимаю: что-то делаю весьма прилично, а что-то хуже. Но на сегодняшний день в стране такое количество талантливых людей... Например, я обожаю Олега Чухонцева, считаю его поэтом экстра-класса. Люблю Беллу Ахмадулину, Давида Самойлова, Булата Окуджаву, многое у Евгения Евтушенко, Андрея Вознесенского, несмотря на все  претензии, высказываемые в их адрес.  Сейчас многие высказывают претензии в адрес своих кумиров, это стало модным. Но это люди моей юности, которых я люблю, и не хочу предавать того этапа, когда я был ими обольщен, когда у них учился, зачитывался ими. Это часть моей биографии, моей жизни. Это люди, так или иначе оказавшие на меня воздействие, и я знаю, что они в своем писательском ремесле – профессионалы. Но это слишком постное слово. Сказать про поэта, что он профессионал – какая-то ерунда получается. Поэт – это человек, одаренный милостью божьей. С одной стороны, равняться с ними мне вроде бы глупо. А с другой стороны, надо все время иметь перед собой некий если не фетиш, то уровень для того, чтобы имело смысл садиться за стол и не писать в безнадежность, зная, что все равно ты по счету 5 миллионов 264 тысячи 332-ой. Это угнетает, не дает возможности творчески работать. Во всяком случае, если хотя бы какие-то строчки мои  выживут,  уцелеют, это будет замечательно. И тогда пусть кто-то скажет: «А знаете, не такой уж он был дилетант». Это будет приятнее, чем если я сам про себя, как тетерев, буду распространять слухи о том, что я большой писатель. Время все расставит на свои места. Но у меня есть ощущение, что планка сегодняшнего литературного уровня находится на такой высоте, что я до нее не допрыгиваю...
-  У меня иное мнение, но доверимся времени... Леонид Алексеевич, а почему вы обращаетесь к темам из русского фольклора?
- Фольклорная основа – это живое дело, оно будит фантазию. К тому же гораздо легче оснащать уже готовую структуру своими собственными мыслями, видоизменять форму, создавать диффузию между современным сленгом и фольклорной речью, нежели выдумывать фактуру на пустом месте. У меня были опыты и совершенно самостоятельных пьес (Л.Филатов – автор пьес  «Пестрые люди», «Часы с кукушкой», «Художник из Шервудского леса» - Н.З.). Да и сказка «Про Федота-стрельца» достаточно самостоятельна. Но в ней  есть опора, традиции, в ней есть на кого сослаться, есть отсвет тех или иных имен. Не хочу быть бесстыдником и называть эти высокие имена – вроде бы я тут в параллель поспешаю. Но ведь что-то оказывает на нас воздействие, когда мы садимся за письменный стол и берем некую фольклорную основу, которую уже придумал, наговорил народ и стилизовало огромное количество поэтов до нас – от Ершова до Кирсанова. Поэтому есть какие-то известные вещи, от которых я отталкиваюсь. Я не ставлю перед собой задачу сделать нечто, совсем ни на что не похожее. Я хочу, чтобы это было услышано. И чтобы, по возможности, моего там было больше, чем постороннего.
- Сейчас очень много пишут о Владимире Высоцком, его имя стало легальным, и я не могу удержаться и не спросить вас о нем.  Каково ваше отношение к Высоцкому как к поэту и менялось ли оно с годами?
- Да, менялось. Когда я пришел в Театр на Таганке, то по молодости лет, по безоглядной отваге, если не сказать наглости, подвергал пересмотру все объективные истины и репутации кумиров. Я считал, что сам многое умею. И только со временем начинаешь понимать, что не так-то просто привлечь к себе внимание вообще. Даже в таком искусстве, как кинематограф, добиться, чтобы тебя чуть-чуть запомнили, узнавали, - дело очень сложное. А уж для того, чтобы обратить на себя внимание в таком деле, как литература, нужно действительно делать что-то мощное. Тогда я очень легкомысленно относился к этому. Мне казалось – ну, Владимир много пишет, ну, владеет словом, но есть поэты и поталантливее. Тут я делал первую ошибку, потому что как только я начинал сопрягать Владимира Высоцкого с Тютчевым или Анненским, тут же возникал абсурд. Нельзя поэтов мерить, их вообще нельзя сравнивать, даже работающих, как тебе кажется, на одном поле, в одном направлении. Есть плохие поэты, то есть не поэты, и есть поэты. Ранговые категории не работают. Только со временем, на третьем году работы в театре, много общаясь с Владимиром и видя, как от него расходятся волны и славы, и магнетизма, я начал понимать, что он, конечно, явление – колоссальное, непростое, требующее изучения, а не верхоглядного к себе отношения. Все знали, что он талантлив, знаменит, невероятно обаятелен. Но не будем лукавить и кривить душой, только похороны, как это ни трагично звучит, только трагический вакуум, образовавшийся после его смерти, объяснил многим, какое это явление под названием Владимир Высоцкий, каких же неохватных параметров было оно, как же он был необходим стране. Не знала истинных параметров даже Марина Влади, я стопроцентно в этом убежден, потому что мы с ней разговаривали на эту тему. Не знали его родители. Естественно, не знали и мы, хотя терлись, как говорится, бок о бок в течение многих лет. Мы допускали пробегать мимо, когда Володя стоял со стайкой артистов и наигрывал песню, которую только-только сочинил и пробовал на слушателях, какую она будет иметь реакцию. Мы пробегали мимо – казалось,  завтра услышим, послезавтра... Не было ощущения его уникальности при жизни. И только смерть это  объяснила.
- А что сейчас значат для вас его стихи? И значат ли что-нибудь?
- Он грандиозный русский поэт и языкотворец. Хотя после его смерти долгое время я слушать его не мог. Как только включал запись, со мной что-то происходило. Я никак не мог отстраниться... Вообще, мы все были так раздавлены его смертью, что полгода  просто болели. Мы были оглушены ... Мы не могли работать. А уж про то, чтобы писать, и говорить не приходится. Только когда время немного отдалило трагедию, мы позволили себе как-то говорить о Володе. Я и стихотворение, посвященное Владимиру, никак не мог сделать. Прошли годы, прежде чем я рискнул, потому что мне казалось кощунственным, что я буду сидеть и вытачивать строчки...
Нина ЗАРДАЛИШВИЛИ


Леонид ФИЛАТОВ

***
О, не лети так, жизнь, слегка замедли шаг.
Другие вон живут, неспешны и подробны.
А я живу – мосты, вокзалы, ипподромы.
Промахивая так, что только свист в ушах.

О, не лети так, жизнь, уже мне много лет.
Позволь перекурить, хотя б вон с тем пьянчужкой.
Не мне, так хоть ему, бедняге, посочувствуй,
Ведь у него, поди, и курева-то нет.

О, не лети так, жизнь, мне важен и пустяк.
Вот город, вот театр. Дай прочитать афишу.
И пусть я никогда спектакля не увижу,
Зато я буду знать, что был такой спектакль.

О, не лети так, жизнь, я от ветров рябой.
Мне нужно этот мир как следует запомнить.
А если повезет, то даже и заполнить
Хоть чьи-нибудь глаза хоть сколь-нибудь собой.

О, не лети так, жизнь, на миг хоть задержись.
Уж лучше ты меня калечь, пытай и мучай.
Пусть будет все – тюрьма, болезнь, несчастный случай.
Я все перенесу. Но не лети так, жизнь.

Иа Багратион -Мухранели