| ЭТА ТРУДНАЯ ДОЛЖНОСТЬ – БЫТЬ ЧЕЛОВЕКОМ… |
|
Я долго не могла взяться за материал о Романе Фине, хотя знакомы мы давно и мне уже доводилось писать о нем. Не знаю, в чем причина – наверное, в необычности, многогранности этой личности.
И Роман при каждой нашей встрече стал открываться мне с новой, неожиданной стороны. Теперь он уже, конечно, не казался мне только деловым человеком, бизнесменом. Скорее оставлял впечатление гуманитария, философа, но тоже действенного, энергичного, живо интересующегося всем, что происходит вокруг. Я много узнала о его жизни, непростой, подчас драматичной. Оценила, что в этом человеке есть крепкий нравственный стержень, сильна духовная потенция… Потом поняла, что это закалка из прошлого, ведь Роман принадлежит к той особой породе людей-бунтарей, которых именуют диссидентами. Некоторые сегодня пытаются дискредитировать диссидентское движение, подвергнуть критике его представителей, обвинив их в конформизме, политической близорукости и прочих смертных грехах. Это я слышала на одном из заседаний тбилисского литературного объединения «Арион», когда Роман представлял программу о времени и о себе, о своих товарищах-диссидентах, поэтах и прозаиках. Хулителям диссидентского движения Фин ответил так: «Диссидентское движение - это было прежде всего демократическое движение, движение за права человека, за достоинство человека, за духовную свободу. Это был протест души против зла. Не ставилась задача сломать режим, не было попыток организовать вооруженное восстание или уничтожить советский строй демократическим путем! Диссидентство не профессия. Может, оно в чем-то призвание. Диссидентами рождаются. Это может быть очень высоким званием. А на деле просто образ жизни, воли и чувства». Душа Романа спустя годы опять протестует против зла – в этом он нисколько не изменился, не стал равнодушнее или циничнее… Он также эмоционально, страстно реагирует на все происходящее в мире, готов с головой окунуться в бурлящий поток жизни, бороться против несправедливости мироустройства. Выступает с публицистикой на самые разные темы. Его тревожат судьбы России и Грузии. И всего мира… Вот отрывок из его статьи «Россия плачущая». В ней он опять размышляет о диссидентской культуре, которая, по его словам, «покоится на мощном фундаменте истинного знания о том, что случилось, и на личном мужестве ее творцов. Но всего прежде она покоится – в великом потрясении и страдании по погибшим – на бесчисленных могилах бессмысленно, в витийном идеологическом безумстве погубленного огромного числа людей. Это культура демократического правозащитного движения, основанная на нравственном отношении к своему долгу человека и гражданина, ставящая нравственные ценности в основу своего мышления, чувствования и поведения, своего творчества, готовности отстаивать свои убеждения и идеалы, человеческое достоинство людей, отстаивать человеческие права и духовную свободу. Диссидентская культура, конечно же, не исключала всеобщую мировую культуру и культуру своей страны. Ведь ее творцами были ученый Андрей Сахаров, музыкант Мстислав Ростропович, писатель Александр Солженицын и многие другие, которые не только спасли честь России, русской интеллигенции, но они на деле спасли и то, и другое. Представьте на миг, что диссидентского движения не было бы. Что это была бы за страна? Невозможно представить». То, что написал о диссидентстве Фин, можно отнести в какой-то степени и к понятию «интеллигент» - если иметь в виду традиционное представление об интеллигенции в России как о совести нации. Таков и есть Роман – русский интеллигент, как мне это представляется. Не зря он написал однажды: «Шприцы совести страшнее психотропных»… На том вечере в «Арионе» Роман Фин рассказал об истоках своего диссидентства: «Оно начинается с Мандельштама. Я был насмерть поражен судьбой Мандельштама и судьбами других людей – миллионно, но Мандельштама - прежде всего, и не мог им его простить. Как можно столь зверски убить человека. Я мог простить им себя, свою изломанную судьбу, но не убийство этого небесно высокого человека. Его страдание и смерть отозвались во мне с такой непереносимой силой, что я душевно заболел, но не в том смысле, в каком определяли наши мучители. Болезнь моей души была не к смерти, а к жизни, к духовному здоровью, к пробуждению. Ибо сказано: кто заболел человеческим горем, не умрет вовек. Горе хочет не быть, но оно было. И был я, когда Мандельштама уже не существовало. И было мне горше горького. А сумасшедший дом – это от лукавого. Я – Мандельштам. Не по гению. По судьбе. И даже не по судьбе, а по сопричастности, по всеобщему горю. После своей страшной тюрьмы я остался жить. Именем Мандельштама, судьбой Мандельштама, приговором Мандельштама – всем нам в духе стоять, ибо на нас держится мир, и на нас – Божья Надежда. Может, я выжил, потому что он оттуда поддержал меня». Мандельштам, Цветаева, Пастернак… «Доктор Живаго». Для современников и потомков этот роман стал откровением, перевернул многие жизни. Не был исключением и Роман Фин. Он вспоминает: «1971-й год. Я сидел на софе у себя дома в Пущино, смотрел перед собой на застекленную книжную полку. Полка была большая, во всю стену, от пола до потолка. Наверно, глаза мои были черны и бездонны. Взгляд уходил сквозь стекло, сквозь книги в бесконечность заповедного за рекой до горизонта леса. Я только что закончил читать «Доктора Живаго», два переплетенных машинописных самиздатовских тома на папиросной бумаге. Была глубокая ночь, такие книжки давались на день-два или на одну ночь. Я был потрясен. Книжка лежала рядом, я протянул руку, как бы желая вернуться или не расстаться, открыл последнюю страницу. Но что это? Там было не то, что я только что читал. Там оказались стихи, я не предполагал, я их не заметил. Стихи Юрия Живаго. Вот что ждало меня! Вот что взорвало меня и расширило душу до бесконечности. Душа не выдержала... Какая красота! Может, она и вспыхнула во мне волшебным порохом, и душе стало совсем невозможно дышать! Меня сотрясли рыданья. Ох, что это было! Это было заполнившее всю вселенную горе. Горе маленького человека, расширившегося до крайних пределов мира. Это было чудо. Что оно сделало со мной! Теперь хоть на плаху! Меня охватило предчувствие беды и необыкновенной радости. Ибо беда та должна была быть не к смерти, а к жизни вечной. С той минуты я никогда уже не был прежним. Но сколько таких минут мне выпало в те дни! Я смотрел сквозь слезы на свои книги и прощался с ними. Все заберут, все пропадет. Какая идет судьба! Через три дня я был арестован…» Роман в кругу друзей часто возвращается к своему диссидентскому прошлому, к страшным годам заточения в психиатрической больнице: «И было 19 декабря того 71-го года. Меня вывели из карцера. 10 дней окоченелости. Там был каменный мешок с незакрытой форточкой под потолком, не достать. У меня была лишняя матрасовка и хлипенькое пальтецо. И была наполовину раскуренная прежними сокамерниками биография Пушкина. Согревался. К тому времени я прошел все этапы посвящения в сумасшедшие. Сначала просто серпуховская тюрьма и Бутырка, следственный процесс. Потом уже положенное 4-ое, политическое отделение Института Сербского и, как следствие соответственного следствия, дуркамеры бутырской тюрьмы. Суд был без меня, на суд сумасшедших не возят. А в карцер я угодил за разбрасывание на прогулке в другие дворики сообщения, что 10 декабря – День Прав Человека. «Болезнь» набирала силу. И вот собирают нас в какую-то камеру. Уже дотошные зеки дознались, что повезут в Орел, на Спец. Я действительно чувствовал себя невменяемым. Меня трясло от холода, голода. Нас привели на вокзал. Но-но-но, - это был вокзал Бутырской тюрьмы, место прибытия и убытия зеков – такое фойе, вдоль стен двери в камеры. Одна из дверей была во врачебный кабинет, где нас проверили со всех сторон. Там было зеркало, и я совершенно ужаснулся, увидев свое отражение: наголо стриженая голова, дикий взгляд безумных глаз, опущенные плечи, не распрямиться. Получахоточный кашель, до сих пор не раскашляться. Нам дали в дорогу хлеба, селедки, и долго возили по Москве в воронке. Заезжали еще в какие-то тюрьмы, собирали этап. Потом какие-то зады какого-то вокзала, овчарки, охрана. Вагонзак, называемый «Столыпин». И надо было исхитриться забраться на верхнюю полку, там было свободней. В Орловскую тюрьму привезли глубокой темной декабрьской ночью. Из камеры на вахте, куда привезли, встав на железную койку, я посмотрел в окно. Там светились два корпуса. Это была юдоль последняя – психиатрическая тюрьма. Орловский каторжный централ. Но мне сделалось легко. Наконец кончилось безвременье, определилась судьба. Это был мой дом, где мне жить, а это очень много значит – дом. Ключевые слова в моей жизни: стена, вокзал, коридор, дверь, дом. А дом тот был – сумасшедший. Сошедший с ума дом, где некоторых здоровых людей надо сделать больными. Да нет же, они больны изначально. У них что-то не в порядке с мышлением: они мыслят собственные мысли. Да-да, диссидентство не инакомыслие. Это только по-английски так. Диссидентство – это МЫСЛИЕ, то есть когда действительно мыслишь. Тогда ты свободен, и это самое для злодейской власти опасное…» А потом была эмиграция в Канаду, правозащитная деятельность… В Романе нынешнем живет острое желание выплеснуться, поделиться, рассказать о прошлом – своем, и не только. Часто – через поэзию, музыку. И он несет окружающим творчество литераторов-диссидентов В. Шаламова, Н. Горбаневской, В. Некипелова, В. Гершуни, а также поэтов М. Цветаевой, А. Ахматовой, О. Мандельштама, Б. Пастернака, композитора Петра Старчика – своего близкого друга… Когда мы общались, Роман часто говорил о своем намерении написать роман, обобщив в нем опыт собственной жизни. И – написал, вновь удивив своей одаренностью, необычностью, глубиной… Его роман называется «Страсти по Матвею», и это только первая часть задуманного им масштабного сочинения, дилогии. В образе героя романа Матвее угадываются черты самого Фина, в перипетиях его жизни – судьба автора. Особый интерес вызывают отступления, философские, теософские размышления, мысли о предназначении человека… О России: «Его [Матвея – И.Б.] связь с Россией была нутряной, они словно проросли друг в друга, он не мыслил своего существования без нее, вне ее. Он же в нее специально сходил, рождался, в ее землю, промоленную, проплаканную, простраданную, в ее язык, воздух, культуру, в ее народную душу, хотя по крови был евреем. И вдруг сошлось – ни выхода, ни выбора. Отъезд. Это магическое, мистическое, страдальное, судьбинное слово! Это игольное ушко». О счастье: «Но извечное человеческое стремление быть счастливым – это не сущностное. Это – мечта. И на самом деле – не цель жизни. Цель жизни в чем-то другом. Которое, когда обретешь, не обязательно сделает тебя счастливым». И далее: «Счастье бывает разное. Для мужчины счастье – когда его принимают, ибо в его природе себя отдавать. Он и на войну идет, чтобы отдать – жизнь. И к женщине он идет не для того, чтобы ее взять, а чтобы ей отдаться…» О вере: «А вера истинная – от живого сердца… Возможно ли научное познание Бога? Его живого надо искать в духовном измерении… Но зачем мне он, Бог, нужен? Разве я не могу без Него? А, может, все потому, что Он не может без меня? Зачем мне Бог? Зачем Ему я? Зачем мне любовь? Зачем мне свобода?» О прощении: «В прощении большой смысл и сила. Я считаю, что земное прощение равно или даже сильнее небесного. Христос принес новую заповедь любить друг друга, даже врага. И есть еще его заповедь о прощении. Но он отдал это в руки человека». О сущности и ответственности человека: «Что есть человек? То, что он о себе знает, о себе думает, как в себе чувствует, мыслит, из себя действует? Или что о нем думают другие, как его воспринимают со стороны, оттуда, говорят, виднее… а Бог нас видит, какие мы на самом деле есть, он нашу суть видит. И все-все-все. А мы себя не видим. Разве самую малость». «Ответственность быть человеком слишком велика. Самая трудная на свете должность или работа». В своем многослойном романе, в котором события изложены не в хронологической последовательности, автор размышляет о Любви – всеобъемлющей, сострадательной, самоотверженной, высокой, земной и небесной. По мнению автора, именно в любви – спасение человека. Многие главы романа посвящены истории драматических, сложных взаимоотношений Матвея и его жены Алины. Невозможно без волнения читать эти страницы с вибрирующими, кровоточащими строками. Это крик души, это исповедь, это бешеная пульсация сердца… Непонимание между Матвеем и Алиной, почти враждебность между ними становятся разрушительными для их семьи. Но именно в женской любви герой видит свое спасение. Причем в земной любви. «Среди всего этого была область для меня, вероятно, самая заветная. Это – Любовь. Здесь должно было быть главное мое свершение, главный подвиг, и здесь я должен был получить самые драгоценные дары […] без любви ничто состояться не могло». И далее: «Душа моя вообще, видно, так устроена, что без любви мне жить невозможно. И я всегда инстинктивно искал в мировой толпе, вокруг себя, любимую». Да, этот роман – о поисках земной любви, но он и об исканиях духа в сложном, полном противоречий, а подчас и уродливом мире. «А просто Матвей приучен был, рожден, чтобы искать смысл, постигать истину», ему «надо было быть хомо советикусом, а он пыжился попасть в хомо человечикус». В этом стремлении познать истину герой романа поначалу занимался научными изысканиями в области биологии, но его интересовала прежде всего духовная сторона жизни, «еще в университете влекла его тайна мышления, сознания, разума. Тайна мозга. Третий глаз… По его разумению, этими вопросами должна была заниматься философия, медицина, психология»… А позднее для Матвея открылся источник истины очень высокой – это была правда о его стране… «Вставал вопрос о нравственности, не уходивший потом из его сознания никогда. Родилась работа о нравственных структурах общества, в котором он жил, пошедшая в неподцензурную машинописную печать, сам же и печатал, так и называлось – Самиздат». Все это привело героя романа, как и его автора, к аресту… На пути мучительных исканий Матвей в какой-то момент готов был принят и другое судьбоносное решение – стать священником… Не случилось. Потрясают страницы, связанные с пребыванием Матвея в тюрьме, спецпсихбольнице, как она называлась. Им в те страшные месяцы руководило одно желание: не поддаться слабости, страхам, выжить, не сойти с ума, не стать рабом – в условиях, когда это было почти немыслимо! «Путь человека – в преодолении несвободы, - пишет Р. Фин. - Преодоление несвободы – в выходе в дух, в нравственное измерение, где возможна свобода воли. Несвобода – когда закрывают доступ к духу. Признающие лишь материю и отвергающие дух не знают свободы». И далее: «И как ни старались все его существо наполнить страхом, до конца его испугать не удалось. Наоборот, но какая ирония или мудрость бытия, припасенная для человека: в тюрьме можно испытать состояние высокой внутренней свободы. Ею и преодолевалось». Обретенное однажды состояние высокой нравственной свободы Роман Фин сохраняет и сегодня. Смело выражает свое мнение, открыто анализирует, делает прогнозы. Недавно вышел в свет сборник его острой публицистики «Грузия страждущая», в которой Роман Фин размышляет о судьбах страны, ставшей ему родной… Но вернемся к роману «Страсти по Матвею», вернее, к его причудливой структуре. Он состоит из шестнадцати глав, после каждой идет интерлюдия – в поэтической или прозаической форме. В них писатель размышляет о Свете и Тьме, о том, «чем жив Господь, а может, чем жив человек, чем жив я», о свободе воли, об отношениях мужчины и женщины, об Ангеле Хранителе, который всегда рядом с каждым из нас, о двух целях земного творения – Свободе и Любви, о смысле человеческой жизни - достижении человеком свободы нравственной любви. Да, Романом Фином задается высокая планка духовности. И ей соответствовать не просто. Но как иначе стать «хомо человечикус»? Инна БЕЗИРГАНОВА Она "Кременчуг телефонный справочник скачать"никому не собиралась рассказывать, что заставило ее так поступить, и ее беспокоило, как "Ведьмак игры скачать"бы человек, ехавший ей навстречу, не стал расспрашивать ее об "Журнал технике безопасности скачать"этом. У него на все случаи жизни были готовы изречения из священного писания. Не "Скачать образец расписка в получении денег"думайте, я вовсе не намерен "Скачать программу для обработки музыки"отказаться от слежки. Но, к моему удивлению, человек выстрелил в воздух. | |||||||
|
|||||||
