Наше знакомство с Тариэлом Цхварадзе состоялось лет 10 назад. И было оно довольно бурным. Причиной, поводом, целью и предметом разбирательства на грани скандала была, дорогие читатели, поэзия – только и исключительно поэзия.
Дело было так. В одно прекрасное утро, придя в «Русский клуб», я застала в коридоре незнакомца. Поздоровалась. Посетитель медленно встал и навис надо мной. Он оказался огромного роста, и вообще был очень здоровым дядькой. Откуда-то из-под потолка долетело суровое «здрасьте». Было очевидно, что незнакомец в бешенстве и отвечает, изо всех сил сдерживая ярость. Я и рта не успела открыть, как Тариэл (это был, как вы понимаете, именно он) вывалил на мою безвинную голову все, что он думает о «Русском клубе» и его сотрудниках. А думал он вещи малоприятные, поэтому я их цитировать не буду. Претензия заключалась в том, что он, поэт, прислал нам свои стихи, а мы – такие-сякие – не снизошли до ответа. Наконец мне удалось вставить в гневный монолог свои две копейки – просьбу успокоиться и поговорить мирно. И тут я сама себе жму руку, потому что рассказала моему гостю о международном поэтическом фестивале, который скоро состоится в Батуми, о том, что это лучшая площадка для того, чтобы познакомиться с поэтами и показать себя. Надо вам сказать, что Тариэл – из тех людей, которые понимают без второго слова. Нужную информацию он схватывает на лету. И вот результат: прошло совсем немного времени, и его стихи поднялись на новый уровень, а сам он стал участвовать в поэтических фестивалях в Грузии, Украине, России, Европе, получать литературные премии, то есть в полной мере вошел в современный литературный процесс... А еще – организовал и с успехом провел поэтический фестиваль «Батумские каникулы» (приехали участники из 12 стран!). Написал повесть о своей жизни – с той ошеломляющей степенью откровенности, которая говорит не только о бесстрашии автора, но и уверенности в своих душевных силах. Повестью заинтересовалось крупнейшее российское издательство, а рецензией откликнулся классик современной литературы, «зубр» журнального дела Александр Эбаноидзе. «Казус Тариэла Цхварадзе» – так назвал свою статью прозорливый и строгий Александр Луарсабович. «Урка, удачливый вор превращается в поэта, – пишет он. – Потом поэт обрел голос, его стих раскрепостился, прежнюю робость и угловатость сменила стать, в которой порой проступает лирическая грация... На последней странице книги автор пробует объяснить природу своего превращения: «Когда в бурном водовороте я стал захлебываться, выручила поэзия, свалившаяся на голову, как спасательный круг»... Тариэл Цхварадзе разменял седьмой десяток,  а его неудовлетворенная душа по-юношески волнуется и взыскует слова... И, может быть, прав незабвенный Варлам Шаламов: «Поэзия – дело седых». «Тариэлу Цхварадзе удалось, казалось бы,  невозможное, – подтверждает Алексей Цветков, – обрести поэтический голос в возрасте, в котором некоторые подбивают неутешительные итоги».
Самых заинтересованных читателей я призываю купить и прочитать повесть «До и после» – она доступна в интернете.
Но прежде – послушайте самого Тариэла. Как вы понимаете, с таким человеком есть о чем поговорить.

– Начнем с начала – когда и почему вы начали писать?
– Ну, какой жизнью я жил, вы знаете.

– Знаю, прочла вашу повесть.
– Еще и аудиоверсия вышла. Правда, я не очень доволен. Интонации не нравятся – я бы лучше прочитал. Ну, что есть, то есть. Так вот, когда мы уезжали из Москвы, ситуация была критической. К тому времени я уже отсидел второй срок, и все могло закончиться третьим. Меня искали все, кому не лень – УБОП, прокуратура. К тому же были некоторые недоразумения с людьми моего круга, и я не мог уехать, не уладив этот вопрос. Но я все расставил по местам, и мы улетели в Египет. Недорогая страна, нулевой визовый режим – можно жить спокойно. В Хургаде супруга открыла летнее кафе. Оно заработало, принося приличные деньги. Мозги освободились, и я заскучал. В Москве-то жизнь ох какая бурная была – стрелки, терки, бегаешь, решаешь вопросы, делаешь дела... Я до сих пор сплю с затычками в ушах, не могу иначе – если ночью слышу шум лифта, сразу напрягаюсь, потому что в Москве по ночам или киллера ждал, или милицию.

– Мы обо всем говорим открытым текстом?
– Совершенно ничего не стесняюсь и не боюсь. Я никому ничего не должен.

– Значит, заскучали в Египте?
– Ну да, ничего ведь не происходило. Жил, как король, ни о чем не думал. И вдруг – написал стихотворение.

Бухали на балконе,
дышалось всем легко,
плескалось сине-море
совсем недалеко.
Спуститься бы на берег, и
пузом на песок,
но не осталось силы
на дерзкий марш-бросок.
Початый ящик водки –
реально благодать,
а на загар и дайвинг –
плевать, плевать, плевать!

Ну, такая шуточная хрень. А к нам как раз гости приехали, я прочитал, все посмеялись, повеселились. И я завелся. Начал писать обо всем. В телевизоре что-то увидел – пишу, на улице заметил – пишу. Написал, наверное, штук 70. Читал несведущим в поэзии друзьям, имел бешеный успех и считал себя поэтом.

– То есть в Грузию вы вернулись уже стихотворцем?
– Можно и так сказать. Мне очень хотелось домой – 23 года мотался. Не шутка. Я Грузию люблю – саму по себе. И народ наш в целом люблю, несмотря на то, что многих элементарных вещей не понимают и не знают – ну, такие они, что поделаешь! Первый раз мы с Валей приехали, когда здесь был полный упадок – ни света, ни тепла, ни хлеба. Невозможная жизнь. А когда приехали во второй раз, – страна начала жить. «Как тебе в Грузии?» – спросил у жены. – «Супер». Значит, решено – едем домой. И мы приехали. В литературных кругах я никого не знаю, меня никто не знает, но про себя думаю, что я неплохой поэт. Сам себе напечатал в Батуми первую книжку «Мост». Сейчас-то мне ее смешно читать – найти бы все экземпляры да сжечь! Хреново я тогда писал. Но даже из первых стихов, написанных в Египте, я взял штук 20 для своего «Избранного». Чуть-чуть подшлифовал... Не все там было чепухой, не все... И вот в Батуми начался тот самый поэтический фестиваль, о котором вы мне рассказали. Какой был фестиваль! Рай для поэтов!

– И как сложились ваши отношения с поэтами?
– Участники жили в старом «Интуристе» на бульваре. Я покрутился вокруг и подсел к  Саше Кабанову. А он же такой внешне... Простой. Я решил, что это какой-то фраер, через которого мне надо выйти на больших поэтов. Задаю вопрос: «Ты тоже поэт?» Кто-то рядом услышал мой вопрос и воскликнул: «Еще какой поэт!» «Кто здесь самые крутые поэты?» – спрашиваю я. У Кабанова спрашиваю! У гения! Он отвечает: «Цветков, Кенжеев, Херсонский...» – «Короче, бери их всех и пошли ко мне. Стол накрыт. Посидим, пообщаемся». И никак не мог понять, что значит «мы заняты». Не знал, что такое фестивальная программа. У них же круглые столы, встречи, выступления, и они обязаны участвовать. Но на следующий день они все-таки ко мне пришли. Стол ломится от еды. Едим и пьем. У меня одна мысль – почитать свои стихи. Что скажут? Ведь все было задумано ради этого. А надо сказать, что накануне я прочел подаренную Сашей Кабановым книжку «Happy бездна toyou», и очень в себе разочаровался. Подумал – мама родная, куда ты лезешь? Кто ты такой, Цхварадзе?.. Ну вот, сидим мы за столом, и в какой-то момент кто-то из гостей говорит: «Ты, наверное, хочешь нам почитать?» – «Да, – говорю, – хотел»... Беру подготовленные стихи – сто штук отобрал!– просматриваю и бросаю на пол – один листок за другим. Вроде собирался читать, а тут – на пол, на пол, на пол. Понял, что такое читать нельзя. В итоге прочитал им, наверное, штук десять.

– Волновались?
– Нет, конечно. Я никому ничего не собирался доказывать. Прекрасно понимал, кто я есть на тот момент. Ну, прочитал. Кенжеев говорит Цветкову: – «Леша, что скажешь?» – «Не графоман, нет». Думаю – уже хорошо. «Есть в тебе что-то. Но надо много работать, учиться. И читать надо много. Ты читаешь?» – «Кроме Есенина – никого». Кабанов говорит: «Читай Ходасевича, понравится. Что-то в тебе есть от него». Я рассмеялся: «Первый раз слышу эту фамилию».

– Вы в самом деле ничего не читали?
– Да нет, ну что вы! Я рано научился читать, еще до школы – бабушка научила. В третьем классе, когда другие дети сказки читали, я зачитывался Фенимором Купером, Майн Ридом... Просто все, что я прочел, было прочитано до 20 лет. Потом ни времени не было, ни желания. Кстати, именно поэтому я твердо про себя знаю – никогда никому не подражал. Хотя бы потому, что никого из поэтов не читал, кроме, повторю, Есенина – его знаю от корки до корки. Так что на меня никто не мог повлиять.

– И что же было потом?
– Фестиваль закончился. На следующий год я уже был его участником – и со сцены выступал, и по ресторанам ходил. Начал общаться с Цветковым – мы как-то сошлись, сдружились... Он всегда очень много работал, но для меня находил время – мы общались по скайпу, он многое мне объяснял.

– Что именно?
– Например, так совпало, что у Леши умерла собака и у меня. Он предложил – напиши стихи, посвященные собаке, и я тоже напишу. Он написал верлибр (хотя я тогда даже не знал, что такое верлибр). Я – классические стихи. Читаю его стихотворение и не понимаю – где же здесь собака? А у меня написано просто, от души – про смерть моей любимой собаки. «Ну, это очень в лоб, Тариэл. Отходи от таких приемов», – объяснял Цветков. – «Леша, я не понимаю, как это делать»... Постепенно, со временем я, конечно, понял. Многое понял. Но мой стиль у меня все равно сохранился. Я все-таки больше предпочитаю «в лоб», чем исподволь. А тогда, прочитав Лешин верлибр, я подумал, что он свои стихи недоделал. Зарифмовал их и, радостный, отослал. Цветков чуть с ума не сошел от возмущения – кто тебе дал право править мои стихи?! Ох, сколько я извинялся – прости, я не в укор, просто возникло желание зарифмовать... «Если бы я хотел зарифмовать, сам бы зарифмовал!» – негодовал Леша... В общем, со временем я – сам, интуитивно – начал понимать, в чем мои поэтические грешки.

– Знаете, это достойно уважения – вы были готовы учиться, как школьник.
– Именно так.

– А ведь начинающие стихотворцы обижаются на самые корректные замечания. Не видят и не хотят видеть своих изъянов. «Нет, нет, я так услышал, это мне сверху надиктовали».
– Всем нам диктуют сверху. Строку или мысль дает господь, это однозначно. Но этот диктант оформляешь ты сам. И потому я прекрасно понимал, где я нахожусь сейчас и куда мне надо стремиться. Это черта моего характера, с детства. Я всегда стремился вырваться в лидеры – в школе, в армии, в тюрьме... И никогда нигде не был последним человеком. А тут – если уж я занялся поэзией и коснулся таких «глыб», то хочу быть с ними наравне. То, что я написал лет 10-12 назад, как бы и не считается. Считаю, что пишу стихи, наверное, лет семь.

– Наверное, не только в характере дело. Будь вы графоман – сколько хочешь учись, толку бы не вышло. Если не дано, то не дано.
– Да, видимо, во мне что-то было... В общем, семь лет назад я почувствовал, что я – равноправный участник современного поэтического движения.

– Как пришло это осознание?
– В Иркутске, на Международном фестивале поэзии на Байкале. Это, знаете ли, не в Хургаде за накрытым столом стихи приятелям читать. Там была искушенная публика. И когда такие слушатели тебе хлопают, журналисты берут интервью, и тебя приглашают то туда, то сюда, то вдруг понимаешь – оказывается, ты нужен. Тебя принимают серьезные люди, которые разбираются в поэзии. Помню, мы выступали вместе – Кенжеев, Леночка Игнатова, Вероника Долина, Саша Еременко... Кенжеев меня толкает и говорит: «Цхварадзе, ты замечаешь, что тебе хлопают больше, чем мне?» Я отшутился: «Да они просто красивых грузин не видели».

– Готовы учиться дальше?
– Безусловно. Мы все – всегда ученики.

– Какое место поэзия занимает в вашей жизни? Может быть, это хобби?
– Никак не хобби. Это моя жизнь. Дело моей жизни. Я ведь в детстве совсем не писал стихов. Рисовал и собирался поступать в Академию художеств. Хотя понимал, что вряд ли поступлю. В Академию, в медицинский и на юрфак в советское время поступали в основном по блату или за деньги. И потому я пошел на архитектурный в ГПИ. Но срезался. Меня сразу призвали в армию. Для того, чтобы остаться служить в Грузии, надо было выложить пять тысяч рублей. Мои родители не были обеспеченными людьми, и я пришел в военкомат, понимая – куда пошлют, туда и пошлют. И вдруг военком спрашивает: «В Тбилиси хочешь служить?» – «Хочу». И я попал в «учебку» в артполк.  В первые же дни понял, почему мне так «повезло». Артполк всегда первым шел на ежегодном параде 7 ноября, и для него специально отбирали высоких и стройных ребят. Лучше бы меня не отбирали! Шесть месяцев день и ночь мы стучали сапогами по плацу, шагали, маршировали. За полгода, служа в Тбилиси, я домой в увольнение попал всего лишь два раза. И на гаупвахте довелось посидеть.

– За что?
– Сбежал на свадьбу к брату. После «учебки» меня отправили в Ахалцихе – «грузинскую Сибирь». В мае демобилизовался, а в июне меня посадили. Вышел и решил все-таки осуществить свою мечту – стать художником. Поступил в художественное училище имени Тоидзе. Идея заключалась в том, чтобы закончить училище на «отлично» и попасть в Академию художеств. К тому времени мне было 22 года, я женился и у меня родился сын. И тут умирает отец. На мне – мама, жена, сын... Их надо было кормить. Не на стипендию же... И после второго курса моя учеба закончилась. Я пошел на водительские курсы, получил права категории «Д» и устроился водителем автобуса. Так что повзрослел я рано.

– А чем занимался в то время брат Виктор?
– После школы он поступил в МИСИ, но, прямо скажем, загулял в Москве. Мы же провинциалы, родились в Ткварчели, а тут – Москва, плащи «болонья», прогулы-загулы. Его отчислили. Он вернулся в Тбилиси и поступил в ГПИ. По окончании работал в серьезном проектном институте. Он со своей семьей жил отдельно, а я с женой и сыном – у родителей. Виктор писал стихи со студенческих лет. Поначалу я понимал его стихи. Но потом его стало уносить все дальше и дальше. Прочитаешь стихотворение – и не поймешь смысла. Чем  между собой связаны две строчки – не ясно.  Но ему нужны были чьи-то уши, чтобы читать свои стихи. Я слушал. Потом уже не слушал – только делал вид. «Ну как?» – спрашивал он. – «Прости, но я не понимаю». – «Да что же здесь непонятного?!», – кипятился брат... Он был гениальный поэт, по большому счету. Когда я читаю его тексты, то просто не понимаю, как работали его мозги.

– Скажу откровенно, когда вы только появились на поэтическом горизонте, то были для всех братом Виктора Цхварадзе. Сегодня Виктор стал братом Тариэла Цхварадзе.
– Интересно... Как было бы здорово встретиться с ним, посидеть, почитать друг другу стихи. Он ведь не читал моих стихов. Не успел...

Душа его, как лидер гонки,
перемахнув через забор,
скользит по краешку воронки,
чертя бессмысленный узор.
Я видел жизнь и смерть поэта,
он в стены бился головой,
а песня лучшая не спета,
не уходи, мой брат, постой!
Но он ушел, поставив точку,
за тот последний поворот,
а я долблю на камне строчку –
рожденья год и смерти год.

– В 2019 году вы придумали и провели поэтический фестиваль «Батумские каникулы». Как это было?
– Поэтам нужно общение. И я подумал – почему бы не в Батуми? Сделал фестивальную страничку, дал анонс, забронировал небольшой дом на 14 человек. Получилось очень бюджетно. Но состав начал расширяться на глазах. В итоге мне пришлось снять четыре дома! Из 12 стран поэты приехали. Спонсоров у меня не было. Все сами платили за все. Я лишь постарался сделать так, чтобы цены были минимальными. Впрочем, мэрия Батуми подарила нам бесплатную экскурсию по Ботаническому саду, еще что-то, а директор Батумского музыкального центра Георгий Микеладзе бесплатно предоставил площадку для гала-концерта участников фестиваля. Музыканты – мои друзья – давали бесплатные концерты. Правда, я потом обходил гостей с шляпой. Кстати, это и к лучшему, что спонсоров не было – никому не обязаны, гуляем за свои, как хотим, так и гуляем. И никто не заставит выступать десять раз в день – сперва в библиотеке, потом на факультете, потом в театре... Вечером соберемся – если будет желание, почитаем стихи. Батумские каникулы – отдыхайте, господа!

– Поразительно, это ваш первый организационный опыт – и все получилось!
– Да! И когда в январе прошлого года я объявил о втором фестивале – лавина заявок пошла! Около ста поэтов собирались приехать, я в Квариати забронировал целый отель, люди уже билеты купили. И тут – на тебе, бабац! Пандемия! Вот так не получился второй фестиваль. Но он обязательно будет.

– Прошлый год ознаменовался выходом вашей повести «До и после» в авторитетнейшем российском издательстве «Эксмо».
– Дело было так. Я просто послал свою книгу в «Эксмо» – чем черт не шутит! Никого я там не знал, да это и не надо – там блат не катит. Ответа надо было ждать от полугода до года. И вдруг через 20 дней мне на мэйл приходит письмо из издательства. Открываю, затаив дыхание...

– Как лотерейный билет.
– Точно. Читаю: «Уважаемый Тариэл Владимирович, мы заинтересованы в издании вашей книги...» Мне чуть плохо не стало. Честное слово, слеза пошла. Ну, думаю, Тариэл Владимирович, ты молодец! Сразу – контракт, договор, и дело пошло. Но книгу надо раскрутить. Кто в Москве должен купить книгу Тариэла Цхварадзе? Неизвестное, не раскрученное имя. И редактор мне предложил: «Хорошо бы на обложку поставить отзыв какого-то медийного лица». – «Андрей Макаревич подойдет?»– «Конечно!» Звоню Андрею: – «Эксмо» мою книжку собирается издавать. Напишешь на обложку пару слов?» – «Сколько у меня времени?» – «Пара недель». – «Давай, скидывай». Андрей позвонил через три дня. Я, говорит, оторваться не смог. И на обложку пошел его отзыв: «Мы познакомились с Тариэлом на фестивале поэзии в Киеве, и все эти годы я знал его как хорошего, зрелого поэта. Я и не предполагал за его плечами такого рода жизненный опыт, и эта книга стала для меня откровением. Она написана простым, «нехудожественным» языком, а оторваться от нее невозможно. Удивительная история, удивительная судьба!». Можно ли было себе представить, что бывший блатной напишет повесть о своей жизни, и ее опубликует «Эксмо»? А ведь сама по себе моя история – невероятная. Какой же я все-таки фартовый человек! Просто удивительно, как ко мне относится господь. Я благодарю его каждое утро – один на один.

– Как говорил, извините, милиционер Глеб Жеглов, судьба – она умная, она достойных выбирает.
– Правильно говорил. Огромное значение имеет характер. Я ведь сам себя сделал, по большому счету. Если бы не пришел к вам, не попал на фестиваль, не познакомился с поэтами, я бы, наверное, просто затерялся. Сидел бы на портале «Стихи точка ру», где, да уж простят меня авторы этого сайта, 95 процентов хвалящих друг друга графоманов. Я, кстати, ушел с этого портала – удалил все тексты, оставил одно стихотворение,  и все.

Хорошо, черт возьми, моя
милая Мурка,
что в мои шестьдесят
с малым хвостиком лет
из меня получился
не лагерный урка,
а какой-никакой
местечковый поэт.
И теперь вот из только что
изданной книжки
я стихи по пивнушкам читаю  
в порту,
только знаешь, Муренок,
запретка и вышки
до сих пор часто снятся…
В холодном поту
подскочу среди ночи, и долго
еще я
не могу разобраться
спросонья никак:
это я так страдаю сейчас
с перепоя,
или снова мотаю
по тюрьмам трояк?

Я написал эти стихи в самолете Париж-Тбилиси, когда возвращался с фестиваля «Эмигрантская лира». Для меня это не просто стихотворение, а итог прожитых лет.  

– Вообще ваша судьба, можно сказать, пример упорства.
– На обложке моей книжки в «Эксмо» так и написали: «Настольная книга для каждого, кто потерял надежду на лучший исход».

– Когда-то вам помог советами Алексей Цветков. Какой совет дали бы сегодня вы – тем, кто делает первые шаги в литературе?
– Графоманам советовать нечего. Хотя я ничего против графоманства не имею. Это очень хорошее занятие. Лучше писать стихи, чем чепухой заниматься. Но советовать можно только тем, у кого есть хотя бы искорка таланта. Надо все время работать. Читать классиков. Прислушиваться к классикам. Нельзя терять ни минуты. Пришла строка – пиши стихотворение, обязательно. Из двадцати написанных одно будет замечательным. У меня это всегда происходит утром. Завариваю кофе, сажусь около окна на кухне... И если первая строка приходит, то она приходит именно в этот момент. И ты начинаешь с этой строки стихотворение. Куда тебя заведет первая строка, неизвестно. Финала не знаешь. Порой перечитываю свои стихи, и удивляюсь: откуда же это взялось, как получилось?

Смотрю в немытое окно
на старый двор, где
в домино
играют сутки напролет
из года в год.
Куда пригнал свой
«Мерседес»
за двадцать штук дворовый
Крез,
из Амстердама через Кельн.
На белый клен
взобрались местные коты
ночной чернее темноты.
Соседка в тазике свое,
несет развешивать белье
и через весь квадратный
двор
сплетут немыслимый узор –
бюстгальтера, носки, трусы,
штаны из выцветшей джинсы
и крик капризный малыша,
такой, что звон стоит в ушах,
а дворник, что с похмелья  
злой
по нервам шаркает метлой.
Уже давно
не мыто пыльное окно,
сегодня надо бы помыть
и дальше жить.


Нина шадури