Коренные тбилисцы, дворяне Непринцевы, оставили замечательное наследие не только своему родному городу, но и всей Грузии. Их творения служат людям уже десятки лет и хорошо знакомы многим поколениям. А известность одного из Непринцевых – Юрия – вышла и за пределы его родины. Но прежде чем посмотреть на него поближе, познакомимся с его ближайшими родственниками, прославившими свою фамилию, служа Грузии.
В этом наибольшие заслуги у архитектора Михаила Непринцева. Он родился в 1877-м, через три года после того, как его отец, Николай, был переведен в Тифлис начальником топографического управления Северо-Кавказской железной дороги. Здесь один из лучших картографов империи, кавалер пяти орденов и медали «За Хивинский поход» удостаивается дворянства, женится на местной жительнице Анне Смирновой. Прогуливаясь с ней по Головинскому проспекту или присутствуя на светских приемах, он с гордостью достает золотые карманные часы, лично врученные ему за заслуги Александром II.
Член Императорского Русского Географического Общества и Комиссии по уточнению российско-афганской границы, производитель картографических работ Кавказского военно-топографического отдела Непринцев проводит съемки планов Абастуманского ущелья и его минеральных источников, северного склона Эльбруса, районов Северного Кавказа, крепости Карс с окрестностями… И, как сообщает его служебная характеристика, приобретает «достаточную известность как специалист высокой квалификации». С 1918 года он – в Военно-топографическом отделе Демократической Республики Грузия. Большевики, придя к власти, этого дворянина не трогают – им тоже нужны опытные специалисты.
Сын картографа Михаил, окончив знаменитую 1-ю Тифлисскую классическую гимназию, проявляет «влечение к строительству и архитектуре» и поступает в Петербургский институт гражданских инженеров. Вернувшись в 1902-м в Тифлис, 12 лет работает архитектором в почтово-телеграфном ведомстве, а по совместительству – на строительстве железных дорог Эривань-Джульфа и Карс-Сарыкамыш. А качество его работы таково, что он трижды избирается гласным (членом) Тифлисской городской Думы и входит в Технический совет по земскому, дорожному и гражданскому строительству при канцелярии наместника Кавказа.
Он участвует в работе тифлисских комиссий по постройке Мухранского моста и электрической станции, по устройству Бальнеологического курорта. Проектирует знаменитую Нерсесяновскую армяно-григорианскую семинарию и уникальные жилые дома в районе Сололаки. А при советской власти Михаил Юрьевич от различных комиссий, комитетов, научно-технических и проектных институтов входит в комиссии по разработке нескольких рабочих проектов. Это – Дворец правительства Грузинской ССР, ныне – Парламент (архитектор В. Кокорин), здания «Зари Востока» (сейчас – торговый центр) и Закавказского совета народных комиссаров (впоследствии – ЦК Компартии Грузии, теперь – одна из спецслужб).
«Работая постоянно в столице Грузии, г. Тбилиси, я естественно в своих проектах иду по пути освоения богатого архитектурного наследия грузинского народа и стараюсь добиться национальной, а иногда специфически тбилисской выразительности, применяя переработанные в духе современности мотивы грузинской архитектуры прошлого, в основном на базе классического наследия, как грузинской, так и архитектуры Греции и Рима», – делился заслуженный деятель науки и техники СССР. Он оставил столице еще и здание треста «Чай-Грузия» (там сейчас долгострой гостиницы «Хилтон»), часть ТБИИЖТ – Тбилисского института инженеров железнодорожного транспорта (сейчас – 2-й корпус Грузинского технического университета), жилой дом «Грузнефти»…
А вне Тбилиси – защитный павильон над домиком Сталина и Педагогический институт в Гори, красивейшее здание почтамта в Батуми (сейчас – часть гостиничного комплекса) и целый город, который вначале так и назывался – «Рустави при Закавказском металлургическом заводе», главным архитектором проекта которого он был. Многие приписывают ему и здание цирка над площадью Героев. Но на самом деле этот проект создавал вместе с Владимиром Урушадзе и Степаном Сатунцем его старший сын Николай, ставший заслуженным архитектором Грузинской ССР.
Ну а младший сын Юрий решает стать художником. Оно и понятно: на стенах их небольшой квартиры недалеко от Головинского проспекта – литографии с картин старых мастеров, а большая библиотека заполнена книгами по истории искусства. Больше всего Юре нравится Илья Репин, повзрослев, он напишет: «Репин захватывает своим неповторимым умением предельно выразить через состояния и переживания героев большую мысль, актуальное социальное и философское содержание. И основное в его работах – не эффектный артистичный мазок, не мастеровитость исполнения (при всей своей внешней выразительности они подчас бывают холодными), а большое умное мастерство, подчиненное единой цели: с предельной силой через раскрытие психологического состояния героев выразить основную мысль, идейный замысел. Этим Репин помог мне».
В 42-й трудовой школе Тифлиса, где учится Юра, вопреки официальному названию, особое внимание уделяют не столько трудовым навыкам, сколько искусству и литературе. В ней – собственное «издательство», выпускающее рукописные «книги» в единственном экземпляре, проходят литературные диспуты, собирает зрителей драматический кружок. Кстати, его ведущая актриса Леля, ровесница Непринцева, с годами станет народной артисткой России и трижды лауреатом Сталинской премии Еленой Кузьминой, ее мужьями поочередно будут знаменитые режиссеры Борис Барнет и Михаил Ромм. И вообще, она – настолько неординарная личность, что никак не удержаться от отдельного рассказа о ней в ближайшем номере журнала.
Драмкружок популярен и в других школах, его спектакль «Дворянское гнездо» даже посещает сам народный комиссар просвещения СССР Анатолий Луначарский с женой.  Непринцев не только делает декорации для этого «театра», но и рисует шаржи и карикатуры для всевозможных стенгазет. А с «внеклассным занятием» по литературе ему везет особо – он присутствует на поэтическом вечере, где Владимир Маяковский читает свои стихи и дискутирует с грузинскими поэтами Тицианом Табидзе и Паоло Яшвили.
Первым способности рисовальщика открывает в мальчике художник А. Казакевич, с которым он знакомится во время учебы в школе и который любит повторять: «Искусство – это яд, к которому нет противоядия». Заражается этим «ядом» и Непринцев, у которого в свидетельстве об окончании школы подчеркивается: «Имеет навыки и выдающиеся способности к рисованию. Имеет способности к литературной работе».
Конечно же, после школы он хочет учиться «на художника», но первый блин – комом. В 1925-м Юра проваливается на экзамене в Тифлисскую академию художеств и отправляется в студию при Тифлисском доме Красной Армии. Руководит ею один из наиболее известных художников, работавших в Грузии в первой половине  XX века Борис Фогель. Он сразу замечает в юноше талант графика и помогает ему в выборе основ для работы с натурой, намечает основные направления творческого развития.
Через год 17-летний парень отправляется поступать в очередную Академию художеств, на этот раз – на берега Невы. У него нет ни рекомендаций, ни приглашений, ни каких-либо договоренностей. В кармане – лишь письмо художника Казакевича к вдове давно умершего художника-анималиста Николая Сверчкова, у которой можно снять квартиру. По дороге в Ленинград поезд на несколько часов останавливается в Москве. Но это – ночные часы. И Непринцев, мечтающий посмотреть на исторические места, успевает увидеть лишь Храм Христа Спасителя, который исчезнет через пять лет.
Императорская Академия художеств в Петербурге была ликвидирована и получала в название нелепые аббревиатуры: то – Свомас (Свободные художественные мастерские), то – ПГСХУМ (Петроградские государственные свободные художественно-учебные мастерские). В 1921 году Академия возрождается, и именно в нее пытается поступить Непринцев. Пытается дважды, оба раза неудачно. И идет учиться в частную студию уволенного из Академии исторического живописца и портретиста Василия Савинского.
Тот учит Юрия работать над историческими картинами, осваивать натуру и форму, владеть техникой и живописи, и рисунка. Все это становится основой творчества Непринцева, признававшегося: «В.Е. Савинский дал мне твердые основы художественной грамоты, основную школу в области рисунка, формы и я с благодарностью вспоминаю его в течение всей своей творческой деятельности».  
Учебу в частной студии Юрий сочетает с работой в жанре журнального и газетного рисунка, иллюстрирует литературные произведения в журнале «Резец». Устраивается художником-оформителем в дворцы-музеи Петергофа и Детского (бывшего Царского) Села, зарисовывает интерьеры детской половины Царскосельского Александровского дворца. И лишь в 1990-х годах он расскажет, как смотрел в пустых комнатах расстрелянных царских детей на оставшиеся нетронутыми игрушки, мебель, книги, иконы. И как ощущал незримое присутствие царевен и царевича…
А в Петергофе – два знаменательных момента. Во-первых – знакомство с главным хранителем местных дворцов-музеев Сергеем Гейченко, будущим восстановителем и директором Мемориального музея-заповедника Пушкина «Михайловское». Многие годы их будет связывать крепкая дружба. А во-вторых – встреча со старшим научным сотрудником музеев Мариной Тихомировой. Им предстоит прожить вместе 55 лет…
Непринцев становится художником «Комбината наглядной агитации и пропаганды отдела массовой политико-культпросветработы» Ленсовета, но впервые демонстрирует свои работы в родном Тифлисе, в 1928-м. Публике нравятся все шесть – портреты, натюрморт, пейзаж «Гора Давида».  В следующие два года у него еще пара выставок,  проведенных Обществом имени А.И. Куинджи в залах Академии художеств. Но настоящая известность приходит к нему на необычных выставках в ленинградском Доме художника.
В начале 1930-х годов там проходят встречи с известными людьми, во время которых молодые художники рисуют портреты приглашенных, вывешивают их на всеобщее обозрение, а жюри, состоящее из признанных мастеров, определяет лучших. При этом главные герои вечера могут забрать домой рисунок, который им больше всего понравился. По этому поводу откроем ленинградскую газету «Смена» от 18 февраля 1932 года:
«Встреча художников с лучшими ударниками завода состоялась в Доме художника. Во время встречи был проведен сеанс одновременной зарисовки шести лучших ударников завода… За три часа было изготовлено 84 портрета. Жюри конкурса в составе заслуженного деятеля искусств художника И.И. Бродского, художника Н.Э. Радлова, Докторова и др. и представителей завода во главе с т. Хинейко присудило первую премию художнику Непринцеву, вторую – художнику Беленкову».
С таких вечеров свои портреты, созданные Непринцевым, уносят с собой композитор Дмитрий Шостакович, шведский полярник-гляциолог Альман Ханс, известный питерский артист Яков Малютин (Итин). И именно на этих встречах молодой художник обретает именитого покровителя. На его работы обращает внимание Исаак Бродский. Находящийся в фаворе автор художественной ленинианы и многочисленных портретов советских вождей. Он с 1934 года возглавляет Всероссийскую Академию художеств и предлагает Непринцеву еще раз подать туда заявление. Сразу на третий курс.
Вообще-то, поступить тогда в Академию было практически невозможно. И дело не только в том, что на 14 мест подано 150 заявлений. И не в том, что ход экзаменов берет под свой контроль газета городского комитета компартии «Ленинградская правда». Как и во всех советских вузах, здесь идет поиск «врагов народа» и «контрреволюционных элементов». А дворянское происхождение Непринцева известно, и его отчисляют практически сразу после зачисления.
Но Бродский возмущен таким отношением к своему протеже и заявляет о «невозможности выполнения задач воссоздания советской реалистической школы в искусстве, если будут отчислять таких способных и талантливых учеников, как Ю. Непринцев». И вообще грозит уйти вслед за Юрием. Это возымело действие. А студент Непринцев все в том же 1934-м отправляется в ЗАГС с Мариной Тихомировой, которая потом станет заведовать Сектором музеев Управления культуры Ленгорисполкома и напишет несколько книг по искусству.
Учась в Академии, Юрий пишет много пейзажей, портретов, иллюстраций, учится синтезировать жанровые, архитектурные и пейзажные элементы, строить многофигурные композиции. Он считается одним из самых лучших рисовальщиков, с одинаковым мастерством пишет и маслом, и акварелью, осваивает технику офорта. И начинает осуществлять заветное желание – создавать образ Пушкина и героев его произведений. Именно пушкинскую тематику он выбирает в 1938 году и для дипломной работы.
Но поэта в селе Михайловском он пишет, так и не побывав на месте действия картины – бдительные «органы» не разрешают человеку дворянского происхождения появляться на Псковщине: рядом – граница с враждебной Эстонией. Хотя в 1931-1932 годах Юрий именно в Пскове служил в армии. Приходится работать, как сказали бы сейчас, «дистанционно». Изучаются описания, фотографии, гравюры Михайловского, воспоминания современников. И на защиту диплома Непринцев идет с такой характеристикой от Бродского: «Талантливый рисовальщик и живописец. Чрезвычайно упорный работник. Много работал над композицией».
Картина приносит ему не только диплом с отличием, но и третью премию на Всесоюзной выставке молодых художников. Всесоюзный музей А.С. Пушкина покупает ее и выставляет в музее поэта в Михайловском, откуда она исчезнет во время войны. А Непринцев поступает в аспирантуру и начинает преподавать сразу в двух местах – на кафедре рисунка и в мастерской театрально-декорационной живописи Академии. Главное же для него тогда – картина для аспирантской защиты. Тема ее предложена «сверху» и весьма далека от дипломной – «В.И. Ленин и И.В. Сталин в дни Октября». Попробуй сделать что-то не так…
Но картине этой не суждено появиться в законченном виде. Слово – самому художнику: «После окончания Академии у меня там была аспирантская мастерская, где осталось много начатых работ, стояли холсты, доски, лежали оттиски, разбросанные краски. В июне 1941 года я со всем этим распрощался. Закрывая дверь мастерской, я закрыл двери и в свою юность. Надо было найти место в новой жизни, найти дело. Вместе с другими я подал заявление о зачислении в добровольцы и с группой художников из Союза рыл окопы под Ораниенбаумом». А все связанное с аспирантской картиной погибает во время блокады.
В начале войны Юрий под руководством архитектора Михаила Бенуа участвует в маскировке важнейшего объекта – Балтийского судостроительного завода. А в июле он уже – командир взвода морской пехоты, охраняющего артиллерийский дивизион. Применять оружие ему не приходится, и он «вооружается» карандашом. Ни о каких больших полотнах и не думает, а пишет и пишет зарисовки-портреты своих боевых товарищей, старясь запечатлеть характеры и настроение тех, в чью жизнь вошла война.
В ноябре 1942-го его отзывают в распоряжение Политического управления Балтийского флота. И до конца войны он вместе с другими художниками выпускает сатирические плакаты цикла «Балтийский прожектор». А еще участвует в восьми художественных выставках, в том числе знаменитой Всесоюзной выставке 1942-1943 годов в Москве «Героический фронт и тыл». Жена же его, работающая хранителем оставшихся в блокаде музейных экспонатов Петергофа, из-за блокадной дистрофии и нервного истощения лишается возможности иметь детей. И они воспитывают сына Марины от первого брака.
После войны вместо разрушенной бомбежками квартиры Непринцевым дают пару комнат в бывшей квартире председателя Государственной думы двух созывов Михаила Родзянко. В 1946-м художник снимает военную форму и становится доцентом на кафедре «живопись и композиция» родного вуза, членом Ленинградского Союза художников. На волне успехов пишет картину «Здравствуй, Ленинград!», портрет партизанки Лизы Чайкиной и… понимает, что это – неудачи.
Основной положительный отзыв о картине «Хорошо написана вода…», а о портрете он сам признавался: «В поисках образа героической советской девушки… я не сумел избежать некоторой надуманности композиции и допустил излишнюю театральную эффектность в освещении. Этим я невольно придал простому и мужественному образу Лизы несвойственную ему театральную приподнятость…». Но в 1951 году Непринцев представляет картину, которая приносит ему всенародную известность.
В каждом виде искусства появляются произведения, которые становятся знаковыми для своего времени. Так и происходит с полотном «Отдых после боя». Причем очень многие увидели в ней иллюстрацию к другому знаковому – литературному – произведению тех лет, поэме Александра Твардовского «Василий Теркин». На картине – явный любимец публики, солдат-весельчак, о чем-то «заливающий» пехотинцам, танкистам, разведчикам, которые корчатся от смеха. Ну совсем, как у Твардовского: «Балагуру смотрят в рот,/ Слово ловят жадно./ Хорошо, когда кто врет/ Весело и складно». Тут-то и пригождаются армейские зарисовки, и один из автопортретов – хохочущий солдат с прижатой к щеке рукой сзади и справа от рассказчика.
Репродукции «Отдыха после боя» смотрели со страниц журналов, висели во многих домах, а если кто не знал названия картины, называл ее просто «Василий Теркин». Она очень нравится первейшему художественному критику страны – Сталину, и автору рекомендуют выдвинуть свою работу на соискание Сталинской премии. Соответствующий комитет представляет «Отдых после боя» к премии III степени. Но вождь накладывает резолюцию: «Непринцеву – Премию I степени!», вычеркнув фамилии остальных кандидатов… А теперь слово – рядовому ленинградцу Владимиру Байкову:
«В нашей коммунальной квартире, в которой мы жили с 1945 по 1955 гг. было семь комнат. Две из них занимал с семьей известный впоследствии советский художник Юрий Михайлович Непринцев. Написав в 1951 году картину «Отдых после боя»… Юрий Михайлович получил за нее Сталинскую премию первой степени – 100 тысяч рублей…  Будучи человеком широкой души, Юрий Михайлович отметил свою премию с соседями. Были приглашены все жильцы вместе с детьми. В течение недели он за свой счет установил в квартире ванную с дровяной колонкой… В течение двух недель Непринцеву с семьей по личному указанию Сталина была предоставлена пятикомнатная отдельная квартира в районе «Электросилы»… со студией: расположенная на последнем этаже шестиэтажного здания она имела «фонарь», т.е. стеклянный потолок и огромную стеклянную стену.
Его жена, портрет которой выполненный им висит в Третьяковке, говорила по телефону, висевшему у нас в коридоре так: «Теперь будем жить верхом на «Электросиле»… А про студию с дневным светом она объясняла своим знакомым по телефону: «Теперь Юрка сможет прямо с утра в одних трусах шедевры писать».
У нас до сих пор висит на стене подаренная им репродукция картины «Отдых после боя» с дарственной надписью: «Полине Осиповне и Дмитрию Ивановичу Байковым, а также Вове и Саше от соседа-автора. Л.с.п. Ю. Непринцев. 08.04.52» Эту репродукцию мы, окантовав рамкой и стеклом, повесили на стену…  Правда, будучи у нас в гостях, один знакомый, внимательно рассмотрев автограф художника, посоветовал картину со стены убрать. Ведь в сокращении «Л.с.п.» означавшем: «Лауреат Сталинской премии» буква «с» была не заглавной и это значило, что имя «Сталин» было написано с маленькой буквы!»
Вообще-то, картину эту Непринцев пишет…трижды. В 1953-м он узнает из газет, что «душевно выстраданный» им первый вариант Сталин подарил на 60-летие китайскому лидеру Мао Цзэдуну. На следующий год по личному заданию вождя делается второй вариант – для Кавалергардского зала московского Кремля. А в 1955 году пишется и третий авторский вариант – по заказу Третьяковской галереи, для постоянной экспозиции.
После Сталинской премии, как говорится, пошло-поехало. За десять с небольшим лет Юрий Михайлович становится профессором и руководителем мастерской станковой живописи в Институте имени Репина, депутатом Ленинградского облсовета, заслуженным деятелем искусств РСФСР, народным художником России и СССР... И все время пишет и выставляется.
Среди более 300 его работ потрясает серия офортов, названная «Ленинградцы». С 17-ти графических листов дышат время и драматизм, смотрят образы блокадников, зарисованные прямо с натуры. Непринцев участвует почти в ста выставках, много работает в книжной иллюстрации, а наиболее удачными для себя считает портреты. Потому что пишет только тех, кого хорошо знает: академика Дмитрия Лихачева, народного художника СССР Учу Джапаридзе, писателя Александра Крона, архитектора Евгения Левинсона, актера Александра Бениаминова и, конечно, свою жену Марину.
Вместе с ней Юрий Михайлович – в центре жизни художественной элиты страны. Их на самом высоком официальном уровне принимают в Голландии, Италии, Франции, Бельгии, Финляндии, Австрии, Турции, странах Восточной Европы. Оттуда привозятся рисунки и наброски.  Супруги знакомятся с Любовью Орловой, Фаиной Раневской, Михаилом Ульяновым… А это – из статьи в журнале «Огонек» за 1967 год: «Мы назовем несколько имен – Толубеев и Смоктуновский, Соловьев-Седой и Дзержинский, Аникушин и Непринцев, Колпакова и Соловьев, Петров и Моисеенко, Козинцев и Иванов, Мравинский и Мимеонов, Товстоногов и Акимов…, – и станет светло от звезд, что светят нынче в небе ленинградского искусства».
А потом настают времена, в которых те же коллеги и критики, что превозносили талант Непринцева, ставят ему в вину «советскую иконопись», последней точкой в которой стал посмертный портрет Сталина, выполненный совместно с Владимиром Серовым. После чего, как вспоминал искусствовед Михаил Герман, на обоих долго «лежала печать избранничества, отчасти и испуга». В 1990-х Непринцеву мстят те, кто, раньше были испуганными, но не были избранными. Его произведения в России почти не покупают, только за границей, а интервью у него берет лишь японское телевидение.
Эти годы – тяжелейшие в жизни Непринцева. На его руках умирает жена, из-за недомогания он работает на полставки, к нему перестают приходить ранее многочисленные гости. На свой 85-летний юбилей, в отличие от былых лет, он получает всего лишь две телеграммы – от президиума Российской Академии художеств и… художников города Череповца. Некоторые СМИ «не замечают» его участия в выставках…
А он, всю жизнь бывший нерелигиозным, неожиданно отправляется к христианским святыням в Иерусалиме и начинает писать картину «Шествие с Голгофы». Всех свидетелей казни Христа он пишет с одного человека – внука Аркадия.
И когда в 1996-м Юрия Михайловича хоронят там, где покоятся питерские знаменитости – на Литераторских мостках Волкова кладбища, газета «Смена», отнюдь не склонная идеализировать советское прошлое, подчеркивает в некрологе: «Никто из друзей, знакомых не может упрекнуть его в лицемерии. Кто-то говорит о трудном характере, кто-то – об упрямстве, но все – о его честности, о трогательной рыцарственности, о смелости в защите своего мнения…».


Владимир Головин