Может быть, кто-то из вас, дорогие читатели, вспомнит такую цитату: «Мальчик пристально вглядывается в даль. Что видят его глаза? Таинственные образы проносятся в детских мечтах, подобно песням птиц. Но что мы сделали для того, чтобы королевство фантазии стало рядом с нами навсегда?»
Это – описание нэцке «Рисующий мальчик» в одной из самых любимых книг нашего детства, написанной Анатолием Рыбаковым, и к грузинской культуре, скажем честно, оно не относится. Но именно эти слова мне бы хотелось поставить эпиграфом к творчеству Мераба Кокочашвили, выдающегося кинорежиссера и сценариста. В каждом своем фильме он, как рисующий (или мечтающий?) мальчик, глядит не себе под ноги, а вдаль и вверх. Иногда – в прошлое, которое является неотъемлемой частью его настоящего. Иногда – в будущее, покрытое «туманом – думами гор», как у Важа Пшавела. И что видится ему, а вместе с ним и нам, там, вдали? Конечно, она – «Большая зеленая долина». Символ мечты, символ родины, символ красоты и свободы. Как в песне Эдит Пиаф: «И вдруг – долина, и жизнь начинается!»
В этом году Мерабу Кокочашвили исполнилось 85 лет. Народный артист Грузии, лауреат Государственной премии имени Шота Руставели, множества премий международных кинофестивалей, он снял 11 художественных и 10 документальных картин и по-прежнему остается в профессии – продолжает снимать и преподавать.
Было о чем поговорить.

– Батоно Мераб, вы, наверное, знаете, что недавно Театр Грибоедова отметил 175-летие.
– Знаю и поздравляю!
– Мы гордимся, что в 1845 году в Совет дирекции нашего театра – первого учреждения культуры на Кавказе – вошел Александр Чавчавадзе, ваш предок…
- Я расскажу вам, как это произошло. В 1801 году Грузия была объявлена Тифлисской губернией Российской империи. И Чавчавадзе, ему тогда исполнилось 18 лет, вместе с сыном царя Ираклия II Парнавазом участвовал в восстании в Ананури. Его арестовали, судили и сослали в Тамбов. Отец Александра был послом Грузии в России. Между прочим, на Георгиевском трактате, вместе с подписью Ираклия II, стоит и подпись Гарсевана Чавчавадзе. Ему удалось вызволить сына из ссылки и устроить в Пажеский корпус в Петербурге. Шло время, чины Александра росли, вскоре после войны с Наполеоном он уже стал полковником. Но в 1832 году принял участие в заговоре за восстановление государственной независимости Грузии, и его снова сослали в Тамбов. Через два года он написал письмо Николаю I. Знаете, я был поражен, когда его прочел. Непонятно, как Чавчавадзе смог решиться на это, зная методы императора… Основная мысль такая: силовыми методами, которые Россия применяет по отношению к Грузии, она ничего не добьется, ведь Грузия исторически имеет свою государственность, культуру, экономические возможности. Однако письмо вызвало интерес, и в 1836 году Чавчавадзе перевели из Тамбова в Петербург. Не знаю, была ли у него встреча с Николаем I, но через год российский император приехал в Грузию. Это знаменитый приезд, который к тому же оброс массой сплетен и слухов. Но важно не только это, но и то, что после своего письма Чавчавадзе получил большие деньги и сумел наладить в Цинандали винное производство: и грузинским методом – в квеври, и, впервые в стране, европейским, в бутылках. Вскоре произошла еще одна очень важная вещь – на Кавказе сменился царский наместник. В Грузию приехал граф Воронцов. Он сразу же создал Совет грузинских дворян, в который вошли шесть человек, в том числе и Александр Чавчавадзе. Видимо, интересные беседы происходили на этом Совете: в Грузии был организован русский театр, налажено издание газет и журналов, открылись библиотеки, состоялся показ первого спектакля на грузинском языке, появилась итальянская опера... Первую гимназию, которая существовала с 1802 года, и где учились Николоз Бараташвили, Григол Орбелиани, Соломон Додашвили, Рафаэл Эристави, расширили и стали уделять ей гораздо более серьезное внимание. Так что Александр Чавчавадзе имеет почти прямое отношение к возникновению в Грузии и русского, и грузинского театра, и вообще – к развитию культуры в стране, к другому отношению к Грузии со стороны России. Он принимал участие во всех войнах, если понимал, что Россия, по существу, возвращает Грузии принадлежащие ей земли. Но когда Чавчавадзе и подобные ему люди чувствовали, что к Грузии необходимо другое отношение, то принимали участие в восстаниях, хотя и были полковниками и генералами царской армии. Я собирался снимать сериал о трагическом событии 1854 года, был готов сценарий о том, как на усадьбу в Цинандали напал отряд Шамиля, разграбил ее и взял в плен семью сына Александра Чавчавадзе, Давида. Шамиль потребовал огромный выкуп – миллион рублей. После сложных переговоров пленников обменяли на сына Шамиля и 40 тысяч рублей серебром. Эти деньги Давид одолжил в государственной казне. Выплатить долг не смог, и после его смерти имение в Цинанадали перешло в собственность императорской семьи. Кстати, сын Николая I, Александр II, был очень благосклонен к дочери Александра Чавчавадзе Екатерине. Она вышла замуж за владетельного князя Мегрелии Давида Дадиани, и была, можно сказать, царицей независимой Мегрелии. Во время Крымской войны турецкие войска вторглись на территорию княжества, и Екатерина Александровна встала во главе мегрельских войск и повела их в наступление на турок… Она обращалась с Александру с просьбой сохранить независимость Мегрелии, и, действительно, до конца 60-х годов она таковой и оставалась. Но во время последнего разговора Александр ей сказал: «Вы прекрасны (Екатерина была очень красива), но поймите меня – я всего лишь император». Это означало, что оставить Мегрелию свободной он не может.
– Вы прямой потомок Александра Чавчавадзе?
– Да, моя мама – внучка сына Александра Чавчавадзе. Бабушка Нина родилась после смерти Нины Чавчавадзе, вдовы Грибоедова, поэтому ее назвали Ниной. Она вышла замуж за Джорджадзе, и мама носила эту фамилию. Мои родители были музыкантами. Отец служил в оперном оркестре у Евгения Микеладзе и в театре Руставели, которым руководил Сандро Ахметели. И Микеладзе, и Ахметели были расстреляны. Отец, очень далекий от политики человек, попал в «мясорубку» – его приговорили к пяти годам ссылки. Он умер в арестантском поезде.
– Понимаю, что вам всегда задают этот вопрос, но тоже хочу спросить. Почему вы выбрали ВГИК, кинорежиссуру?
– Мне трудно ответить… Ребенком я снимался в фильме «Георгий Саакадзе». По правде говоря, никакого интереса к кино у меня тогда не было. На съемках меня гораздо больше интересовали лошади, на которых я скакал, шашка… А после 1946 года в Грузию привезли грандиозные фильмы – американские, французские, итальянские. Все это было очень интересно и не могло не оказывать влияния. Проспект Руставели тогда был проспектом кинотеатров, и мы каждый день ходили в кино. Очень часто, отправляясь утром на занятия, оказывались в одном из кинотеатров. А потом в середине сеанса в зале зажигался свет, в дверях стоял директор и всех нас гнали в школу. Такое тоже бывало. Самыми интересными предметами для меня были литература и история. Уже в школьные годы я кое-что писал…. Вообще, моя семья была очень интеллигентная. Музыка, литература, театр – все это было мне близко. Нас окружали друзья из театрального мира. Самым близким другом был великий артист Ушанги Чхеидзе. Мы жили в большой квартире на улице братьев Зубалашвили. И когда у благополучных семей стали отбирать квартиры, родители предложили Ушанги: «Все равно у нас заберут часть жилплощади, переходи жить к нам». На том и порешили, Ушанги поселился у нас, и двери между нашими половинами никогда не закрывались. В то время мы уже были близки с семьей Шенгелая-Вачнадзе. С Эльдаром и Георгием мы вместе играли в футбол, вместе отдыхали. В 1953 году, когда я окончил школу, Эльдар учился во ВГИКе, и первую консультацию я получил у него. Кстати, когда я должен был ехать в Москву поступать во ВГИК, мама очень переживала и попросила Ушанги Чхеидзе поговорить со мной, убедиться, что я готов там учиться. Мы много беседовали, и в итоге он посоветовал маме отпустить меня.
– Кого из педагогов вспоминаете с благодарностью?
– Сергея Герасимова, он был руководителем нашего курса. Михаила Ромма. Александра Довженко. Михаила Чиаурели. Григория Козинцева. Льва Филонова – педагога по монтажу. Григория Широкова – он был мастером нашей группы. Филонов очень помог мне в моей первой работе – «Сухой бук» по рассказу Важа Пшавела. Все удивлялись моему выбору, друзья говорили – как ты сумеешь это снять? А в итоге картина удалась, и я даже премии международные получил... Во ВГИКе у нас сложилась грузинская коммуна. Мы все жили в одном общежитии. Отар Иоселиани, Георгий Шенгелая и я – в одной комнате. Баадур Цуладзе – в соседней.  В комнате напротив – Эльдар Шенгелая. С нами были талантливейший Тамаз Мелиава, Юра Кавтарадзе, во время войны служивший разведчиком. Один из лучших моих друзей – Борис Андроникашвили, картину «Путь» я снял по его сценарию. В ближний круг входили Андрей Тарковский, Леша Сахаров, Андрей Кончаловский… Мы воспринимали от наших педагогов все лучшее и сообща пропускали через грузинскую призму. Главное, мы не теряли Грузию ни на секунду. Жили по-грузински – с нашими песнями, с нашей литературой и не смогли бы жить иначе. Дни рождения и праздники были грузинским весельем. К примеру, Гия Данелия, москвич, не то что сохранил Грузию в своих картинах, но и не терял ее никогда. Он был старше нас, но кутили мы вместе.
– То есть не только творческая жизнь кипела, но и вино лилось рекой?
– Конечно! Расскажу вам историю, связанную с вином. Правда, это случилось не в Москве, а в Тбилиси. Моя жена Манана была на девятом месяце беременности. Одиннадцать часов ночи. И вдруг она расплакалась и сказала, что очень хочет помидор. И я отправился на поиски. А это 80-е годы. Все магазины и рестораны закрыты. Набрел на открытый ресторан, и вижу – Тамаз Мелиава и Темико Чиргадзе, который был фантастическим тамадой, кутят. Увидели меня: «О Мераб! Давай к нам! Что тебя привело сюда?» – «Да вот, – говорю, – Манана просит помидор. Ищу». Молчание. Затем Темико меня хватает, ставит на стул и провозглашает: «Вот это символ грузинского мужа!» И начались тосты, песни. «Отпустите меня, – говорю, – мне помидор нужен». – «Сейчас будет». Действительно, принесли 3-4 штуки. А тосты все продолжаются. Темико даже сымпровизировал песню про красный помидор. Я спохватился, смотрю – помидоры исчезли, их благополучно съели.  Пошел к повару – хоть одну штучку дай, говорю. Повар залез в громадный холодильник и вытащил маленький помидор. Вернулся я домой, Манана открыла дверь и очень обрадовалась: «Ой, помидор!» И тут выскочила наша дочка Майя, ей было тогда четыре годика, выхватила его у меня из рук и тут же съела.
– Да это готовый сценарий для короткометражки!
– Вполне возможно.
– Давайте вспомним историю грузинского кино. Она начинается с Николая Шенгелая…
– …Котэ Микаберидзе и Михаила Калатозишвили. Недавно выяснилось, что в то же время очень здорово работала и Нуца Гогоберидзе, мать Ланы Гогоберидзе. Эти четыре человека в 1920-е годы, в начале 1930-х годов создавали грузинское кино. А его основу в свое время заложил документальный фильм «Путешествие Акакия Церетели в Рача-Лечхуми» Василия Амашукели – как фильм-документ. И так же – в основном в стиле документа – работали и эти режиссеры, особенно Калатозишвили. Фильмы Микаберидзе сейчас используются во многих учебных заведениях за границей как учебное пособие. В его картине «Моя бабушка» все сделано необыкновенно точно, и это уже художественный фильм. «Элисо» Шенгелая тоже изучают за границей. Там необыкновенный, просто фантастический монтажный принцип. Надо подчеркнуть, что кинематографическая школа Грузии 30-х годов – очень национальная. Негрузин не сможет сделать того, что сделали и Калатозов, и Микаберидзе, и Шенгелая, и Гогоберидзе. В 1956 году Резо Чхеидзе и Тенгиз Абуладзе сняли свою первую картину «Лурджа Магданы» – они сделали фактически грузинский фильм, но влияние неореализма в нем было очень сильно. Это был этап. А в 1960-х мы снимали уже другое кино. Оно было, с одной стороны, результатом изучения современного мирового кинематографа – это Феллини, Висконти, французская новая волна. С другой стороны – основой того, что мы делали, была грузинская культура. И грузинское кино 1960-х произвело на деятелей мирового кино совершенно иное впечатление. В конце 70-х даже появилось определение «феномен грузинского кино» – эту формулировку не мы придумали, а, по-моему, французы.
– Расскажите о вашей дипломной работе.
– С дипломом было очень сложно. 1958 год. Я написал сценарий под названием «Миха» по рассказу Михаила Джавахишвили «Мусуси». Приехал снимать в Грузию. Сценарий приняли вроде бы с большим интересом. Начался подготовительный период, и вскоре я должен быть приступить к съемкам. И вдруг все остановили – так решил худсовет. Дело в том, что в 1937 году, когда Джавахишвили репрессировали, в Союзе писателей Грузии были люди, которые свидетельствовали против него как врага народа. Джавахишвили расстреляли, а эти люди были живы и состояли в худсовете. Возможно, поэтому они и воспротивились моему сценарию. В общем, я рисковал остаться без диплома. А в то время Отар Абесадзе, мой товарищ по ВГИКу, снимал короткометражную картину по рассказу Давида Клдиашвили «Соломон Морбеладзе». Автором сценария был Резо Табукашвили. И он мне сказал: «Я сделаю сценарий для полнометражного фильма, и вы с Отаром снимете его вместе». Вот так я примкнул к ним и защитил диплом. Но это не моя картина, а Отара. А «Каникулы» и «Миха» – уже мои. Фильм «Миха» прошел прекрасно, получил призы на фестивалях в Оберхаузене и Кракове. «Каникулы» шли очень хорошо, но в ЦК приняли какое-то постановление о детях, и картину вдруг разгромили. Я был молод, не имел опыта сопротивления, очень сильно переживал и даже попал в больницу.
– Легендарная «Большая зеленая долина» тоже встретила препятствия?
– Тяжелые были времена. Незадолго до моей «Долины» Отар Иоселиани снял замечательную картину «Листопад». Все вроде бы начиналось хорошо, но кончилось очень драматично для Отара. Против фильма протест написали виноделы, и первый секретарь Мжаванадзе позвал кинематографистов в ЦК. Отар, кстати, в этот момент уехал в Прибалтику, думая, что там он спасется, но Прибалтика была советской, и никакого спасения он там не нашел. На встрече в ЦК мы начали объяснять, что худсовет уже принял картину, но Мжаванадзе нас прервал и выразительно указал на красный телефон, стоявший в стороне, на маленьком столике. Создавалось ощущение, что он боится этого телефона. «Мне позвонили, – сказал он, – и объяснили, что если будем много выступать, то вся наша республика окажется в Сибири. Примеры есть – Еврейская республика».
– Чем же Грузия так разозлила «красный телефон»?
– В Грузию приехала русская певица, не помню, кто именно. Это уже были брежневские времена, 1967 год. Говорили, что Брежнев к ней неравнодушен. А в Грузии ее освистали. По-моему, звонок был связан именно с этим событием. Как раз в то время я заканчивал «Большую зеленую долину». Ко мне приходил секретарь по идеологии Дэви Стуруа, уговаривал, предупреждал, озвучивая то, что ему говорили в ЦК: герой должен быть отрицательным. Я уважал Дэви, но отвечал, что мой герой и так отрицательный, потому что не принял и не понял цивилизацию, но я его люблю, потому что он хороший человек.
– И свободный.
– Именно – свободный. «Нет, – говорил Дэви, – ты должен зрителю прямо показать, что он поступает плохо». И даже предлагал использовать какую-то цитату из Руставели – как мораль. Это уж было совсем невозможно! Так или иначе, я закончил картину и меня позвали в ЦК. Тогда все фильмы сдавали в ЦК, иначе их не принимали. Могу вам рассказать, какая была мизансцена. Представьте себе: зал, сидим я, исполнитель главной роли Додо Абашидзе и директор киностудии Тенгиз Горделадзе. Секретари расположились в партере, по рангу. В первом ряду – трое: Мжаванадзе, председатель Верховного Совета Дзоценидзе, третьего не помню. Перед ними стоит столик, на нем – боржоми, лимонад, мандарины. С краю сидит Инаури, председатель КГБ. То есть в зале находится все руководство республики. Фильм кончился. Мжаванадзе обернулся и спросил: «Ваше мнение?» Все молчат. Поднялся Инаури, прошелся по расстеленной ковровой дорожке. Я обратил внимание, что он как-то странно одет: голубовато-серый пиджак, галстук, галифе и сапоги, которые очень скрипели. Прошелся туда-сюда, остановился и говорит: «Мы потеряли два часа рабочего времени». У меня екнуло сердце. Я посмотрел на Додо – с него градом лил пот. Горделадзе сидел белый. Дзоценидзе обратился к Инаури: «Алекси, ты всегда так говоришь. Не надо». Инаури обиделся и молча сел на свое место. Заговорили секретари. И тут такое началось – ужас! Чувствую – конец, фильма не будет. Вдруг скрипнула дверь, и вошел Серго Закариадзе. Он тогда уже был членом ЦК и лауреатом Ленинской премии. Закариадзе сел и стал слушать все эти выступления. Выслушал нескольких человек и… Знаете, как он выступил? Разгромил всех! «Что же получается, по-вашему? – говорил он. – Мы не должны снимать драматические произведения и трагедии? А ведь это трагедия! А Додо Абашидзе? Он когда-нибудь играл подобные роли? И вы хотите у этого замечательного актера отнять такую роль?» Он закончил. Все молчат. И тут Мжаванадзе – у него в руках, я хорошо помню, был наполовину очищенный мандарин – провозгласил: «Ну что ж, пусть народ смотрит». И фильм выпустили на экраны. В понедельник его начали показывать в кинотеатре «Руставели», а во вторник в газете «Коммунист» вышла статья под названием «Зритель покидает зал» – про мой фильм и картину Тенгиза Абуладзе «Мольба». Вот и все. Кстати, в Москве из картины вырезали несколько кусков, и я написал в Госкино протест. Оттуда пришел ответ на нашу киностудию. Там было сказано – режиссер Кокочашвили выражает протест, но он не является автором фильма и не имеет права требовать и протестовать.
– Не понимаю.
– В те годы авторами фильма считались сценарист и композитор. А режиссер был приглашенным сотрудником, нанятым киностудией. После этого фильм не выпускали на экраны около десяти лет. Возвращение картины произошло благодаря немцам. В 1976 году замечательные кинокритики, муж и жена Ульрих и Эрика Грегор, случайно увидели эту картину на «Грузия-фильм» и решили, что покажут ее в рамках Недели грузинского кино в Германии. Правда, в Москве им объяснили, что грузинского кино не существует, есть только советское. А они ответили, что хотят представить именно грузинское кино. К тому времени за рубежом уже знали картины Отара Иоселиани, Георгия Шенгелая, Ланы Гогоберидзе, Миши Кобахидзе… Москва в конце концов согласилась, и «Большую зеленую долину» показали в Берлине. Картину представлял Гюнтер Грасс – большой писатель, ставший впоследствии Нобелевским лауреатом. Кстати, два года назад они устроили повторную премьеру в Берлине, и все прошло замечательно… С картиной «Три дня знойного лета» тоже случилась целая история. Я ее снял, прошел год, а картину не показывают. Что делать? В один прекрасный день Како Двалишвили, председатель нашего комитета, говорит: «Ничего не получается, ты должен обратиться лично к Шеварднадзе». Вторым секретарем ЦК тогда был Сулико Хабеишвили, мой однокашник. Он был, между прочим, хорошим поэтом, альпинистом. Сулико сказал: «Я фильма не видел, но по твоим глазам понимаю, что фильм хороший. Сделаю все, чтобы Шеварднадзе тебя принял». И через два дня он меня принял. Я вошел в кабинет, мне показалось, что Шеварднадзе смотрит на меня довольно грозно. Говорит: «Вот ты снял этот фильм. А кто тебе помог?» – «Вы. Эльдар Шенгелая вам сказал, что есть хороший сценарий, а Москва не разрешает снимать. Если бы не вы, то фильма не было бы». Он помолчал. Потом сказал: «Фильм вызывает ассоциации. Как зовут героиню?» – «Тамара». – «Почему?» – «В честь царицы Тамары». Он снова замолчал. И тут я догадываюсь – дочь Резо Чхеидзе Тамара вместе с Звиадом Гамсахурдия и Мерабом Костава арестована за диссидентскую деятельность и сидит в тюрьме. А Шеварднадзе вдруг говорит: «Ты не вырежешь из фильма ни одного кадра. Но он выйдет тогда и так, как мы посчитаем нужным». Я сказал «спасибо», ушел, а сам думаю – что значит «так, как мы посчитаем нужным»? Прошло время, и я все понял. Вот как это произошло. Вдруг в газете появилось объявление, что в кинотеатре «Амирани» будут показывать фильм «Три дня знойного лета». Мы с женой пошли на утренний сеанс. Протягиваю кассирше деньги за два билета, а она говорит: «Мало». – «Почему?» – «Потому что две серии». – «Как две серии!» – «Вот так. Плати или уходи». Заплатили, естественно. Вошли, сели. И начался документальный фильм «Грузинская археология: вчера, сегодня, завтра». Он шел 40 минут. К тому времени, когда начался мой фильм, больше половины зрителей ушло из зала. Вот такие методы цензуры были при Шеварднадзе – не такие грубые и страшные, как прежде. А если говорить о страшном методе, то я его испытал на себе, когда снял картину «В добрый путь, Джако!» по повести Нодара Думбадзе «Не бойся, мама!». После «Зеленой долины» у меня не утвердили несколько интересных сценариев – не давали снимать. И я обратился к произведению Думбадзе, которое мне очень нравилось. Действие происходит на грузино-турецкой границе, по обе стороны от которой живут грузины. На турецкой стороне начинается пожар. Молоденький пограничник Джако знает всех жителей, видит их каждый день и бежит к границе, чтобы перейти на ту сторону и помочь. Начальник заставы кричит: «Не смей, я буду стрелять!» Джако бежит. Начальник стреляет в воздух: «Стой! Назад! Застрелю тебя и застрелюсь!» Джако продолжает бежать. И тут начальник опускает пистолет. Он не может выстрелить. Мне не позволили снять эту сцену, и в результате получился совсем не тот фильм, который я задумывал. Когда я приехал в Москву, где должны были принимать картину, в просмотровом зале сидели два редактора и восемь генералов. Вы не можете представить, что происходило, когда показ закончился. В картине был эпизод, который я снял, потому что сам пережил. В 1957 году, во время Всемирного фестиваля молодежи и студентов в Москве, всех нас забрали в армию, на сборы – чтобы мы не общались с иностранцами. Спустя месяц нас провожали домой, и тем, кто оставался служить дальше, давали каждому пинка под зад – дескать, катись отсюда и не возвращайся. Традиция такая была. И я снял такой эпизод. Так вот, после показа один из генералов меня спрашивает: «Разве в уставе написано, что надо давать пинка?» – «Нет, – говорю, – но так было». И вдруг генерал как рявкнет: «Встать!!!» Все вскочили. «В чем дело?» – в изумлении и ужасе спросил я. – «А вот в чем – через три месяца я выхожу на пенсию. И что – меня под зад будут провожать, что ли? Убрать! Вырезать!» И этот эпизод, очень смешной, в котором, кстати, снялся писатель Резо Чеишвили, убрали. В титрах фамилия Резо осталась, а в фильме его нет… А всего из картины вырезали целых 20 минут – все, что было снято, так сказать, по-человечески. Так что методы Шеварднадзе были другие, не живодерские. Он был умный, хитрый, все понимающий человек. И очень много сделал для грузинского кино. Когда я снял документальную картину «Путь», он ее не выпустил – сказал, что сейчас нельзя. Это был 1983 год, 200-летие Георгиевского трактата. Картина вышла в 1985-м, прошла успешно и получила Руставелевскую премию. Благодаря Шеварднадзе Тенгиз Абуладзе снял «Покаяние». Это началось так. Шеварднадзе меня вызвал и спросил, читал ли я сценарий «Покаяния». «Читал, – говорю, – замечательный сценарий». – «Вы должны запустить этот фильм в производство. Москва не запускает». В тот период я был руководителем студии телевизионных фильмов, и у нашей студии было право запустить часовую продукцию без разрешения Москвы. «Ты не против?» – спросил Шеварднадзе. – «Конечно, нет!» И мы запустили «Покаяние». Потом Шеварднадзе выделил дополнительные средства из бюджета на уже запущенный фильм, его перенесли на Грузия-фильм, и там завершили съемки… Конечно, Шеварднадзе служил советской системе, но он понимал, что обязательно надо делать что-то хорошее. При нем снимались великие фильмы. Отара Иоселиани, правда, уже не было в стране, он не выдержал и уехал. Но за границу его выпустил опять-таки Шеварднадзе.
– Вы упомянули блестящих режиссеров, которые составили славу грузинского кино. А сейчас есть подобная россыпь?
–  Россыпь могла быть. Возможно, и будет. Но сегодня государство очень слабо поддерживает кинематограф, и он не работает так, как должен работать. Бюджет, выделяемый на картины, настолько мал, что это даже не смешно, а трагично. Кроме того, я думаю, что государство вообще относится к культуре очень несерьезно. Телевидение не является культурой. Глубокую, настоящую культуру несут литература, музыка, кино, театр. Сегодня глубинного влияния культуры на общество не существует. Поэтому и происходят страшные вещи. И оппозиция, и позиция – это необразованные, крайне политизированные люди. Поэтому они не проявляют нормальной человеческой культуры и без конца воюют вместо того, чтобы вести диалог. Думаю, государство должно гораздо больше вкладывать в культуру.
– А в чем практическое значение культуры? Способна ли она влиять на жизнь общества? Может ли красота спасти мир?
– Я абсолютно уверен, что да, может. Если существует культура, если люди общаются так, как мы с вами, и пытаются понять друг друга, это и есть основа дальнейшего развития. Культура – это фундамент всего. Иначе начинаются войны, революции, которые длятся 30-40 лет, до тех пор, пока не появится новое поколение, способное культурно думать. Я приветствую появление новых университетов – потому что в результате у нас будет гораздо более культурная, цивилизованная экономика, чем та, которая есть сейчас. Знаете, мы снимали цикл фильмов о возникновении высшего образования в Грузии, и мне довелось пообщаться со многими грузинскими учеными, проживающими за рубежом. Вы не можете себе представить, какие высокие посты в самых авторитетных институтах мира они занимают – и в Америке, и в Европе! И все они готовы вернуться в Грузию – были бы условия для работы. Одна из моих дочерей – музыкант, училась у Элисо Вирсаладзе, сейчас работает в Бельгии. Она профессор консерватории, выступает с концертами, участвует в фестивалях. Но хочет вернуться на родину – как и очень многие грузины, проживающие за рубежом. И я их понимаю – грузину трудно прижиться за границей. Кстати, я был очень удивлен, что Отар Иоселиани абсолютно прижился во Франции. Я в этом убедился, когда в начале 90-х он снимал документальный фильм о Грузии и позвал меня в качестве консультанта. Я провел с ним в Париже полтора месяца. Он, конечно, работает здорово. Замечательный режиссер! И у меня было четкое ощущение, что он чувствует себя там, как рыба в воде.
– Вы бы так не смогли?
– Нет, не смог бы. Мне было бы очень тяжело. Когда я вспоминаю, что меня интересовало и чем я занимался – Важа Пшавела, Джавахишвили, грузинская культура, история Грузии… Видимо, у меня очень сильные корни. В 1921 году, когда большевики вошли в Грузию, моя мама училась в Константинополе. В это время вся грузинская знать уезжала из Грузии, естественно, через Турцию, и все уговаривали маму не возвращаться и ехать с ними в Париж. Мама рассказывала мне такой эпизод: дождливое утро, отчаливает пароход с нашими эмигрантами, а мама сидит в маленькой моторной лодке и возвращается в Батуми. Она не смогла уехать. А мой дядя, Мераб Джорджадзе (меня назвали Мерабом в его честь), в 1924 году вместе с Какуцой Чолокашвили покинул Грузию. Иначе бы его расстреляли. Окончил с отличием Высшую военную школу в Париже. Ему предложили служить во французской армии с условием, что он примет французское подданство. Он не принял, остался подданным Грузии. Во время гражданской войны в Испании воевал на стороне испанского короля, а не Франко и не Республики. Вернулся во Францию, а там уже было коллаборационистское правительство Петена. И его, как не французского подданного, вывезли на границу с Люксембургом и оставили там. Туда не пускают, отсюда выгоняют. Помните замечательный фильм Чарли Чаплина «Пилигрим», где в финале он оказывается на мексиканской границе?
– Или фильм «Закон есть закон» с Фернанделем и Тото.
– Да, да, та же самая ситуация! И вот стоит дядя на границе, идти некуда. Что делать? В это время примчалась какая-то роскошная легковая машина. «Где здесь Джорджадзе?» – «Вон, стоит. Не знаем, что с ним делать». – «Мераб! Иди сюда!». Это был принц Люксембургский, вместе с которым дядя учился в военной школе. Принц посадил его к себе в машину и увез. В Люксембурге дядя Мераб встретил свою будущую жену, Ольгу Павловну. Между прочим, Пикассо подарил ей пять или шесть собственноручно сделанных линогравюр своих работ. Тетя Оля дружила с Ильяздом Зданевичем, а тот – с Пикассо. Так и познакомились.
– Что в ближайших планах, батоно Мераб?
– Я руковожу Центром развития грузинского кинематографа киностудии «Грузия-фильм». За последние годы мы представили несколько проектов в Национальный киноцентр, и четыре наших проекта выиграли конкурс. Это можно считать достижением. Одна картина уже снята – первый грузино-турецкий фильм «Мост». К сожалению, режиссер картины, Эрекле Бадурашвили скончался, и коллеги завершили его работу. Второй фильм, короткометражка «Криманчули», тоже закончен – его сняла Хатуна Хундадзе. Третий – фильм Бубы Хотивари. Но режиссер даже не приступил к съемкам, потому что выделенная сумма настолько мала, что снимать невозможно. И четвертый фильм – мой, «Терцо мондо». Я его и сегодня снимаю, осталось немного. Стараниями Хатуны Хундадзе, не только директора нашей киностудии, но и моего продюсера, у нас снялись очень хорошие актеры. В главных ролях – Леван Цуладзе, известный всем как Чола, и Дута Схиртладзе. Я уже снимал Чолу несколько раз. Он замечательный актер, очень талантливый. На один из эпизодов был приглашен Ален Делон. Но у него случился инсульт. Его партнершей должна была быть Росси де Пальма, известная испанская актриса. Жаль, хороший дуэт мог быть…


Нина Шадури