| ИГРЫ ЧИСТОГО РАЗУМА И ЧУВСТВА |
|
В сентябре 1941 года в оккупированный немцами Копенгаген к Нильсу Бору прибыл нежданный гость — его ученик Вернер Гейзенберг, ставший к тому времени директором Физического института имени кайзера Вильгельма в Берлине. Он приехал на научную конференцию, в которой ни Бор, ни сотрудники его института участия не принимали, считая ее коллаборационистской. Содержание разговора ученых до недавних пор было известно лишь в версии Гейзенберга, который после войны очутился в вакууме — ученые всего мира не подавали ему руки как бывшему нацисту. В письме к журналисту Роберту Юнгу, опубликовавшему впоследствии книгу «Ярче тысячи солнц», он так рассказал об этой встрече: «Беседа началась с моего вопроса, должны ли физики в военное время заниматься урановой проблемой, ибо прогресс в этой области сможет привести к серьезным последствиям в технике ведения войны. Бор ответил контрвопросом: «Вы действительно думаете, что деление урана можно использовать для создания оружия?» Я ответил: «В принципе возможно, но это потребовало бы таких невероятных усилий, которые, будем надеяться, не удастся осуществить в ходе настоящей войны». Бор был потрясен моим ответом...» Гейзенберг утверждал, что пришел к Бору именно для того, чтобы сообщить, что немецкие физики не в состоянии создать атомную бомбу. Он якобы считал, что, узнав об этом, противная сторона тоже приостановит работы... Но Бор отнесся к его словам с недоверием, считая, что Гейзенберг намерен выяснить уровень его профессиональной осведомленности. Свидание оставило у обоих тяжелый и горький осадок. Как выяснилось впоследствии, в период между 1957 и 1961 годами Бор написал одиннадцать писем своему ученику, которые так и не были отправлены. Эти письма хранились в архиве семьи Бора и должны были, наряду с другими документами, быть преданы гласности через пятьдесят лет после кончины ученого - в 2012 году. Однако в 2002 году запрет на публикацию был пересмотрен, и письма Бора увидели свет.  В первом письме как раз и рассказывается о характере встречи двух ученых, и этот рассказ резко отличается от версии Гейзенберга. Бор пишет: «Дорогой Гейзенберг, я... глубоко удивлен тем, насколько вам отказывает память в письме к автору книги (Р.Юнгу). Я помню каждое слово наших бесед. В особенности сильное впечатление на меня и на Маргрет... произвела ваша абсолютная убежденность в том, что Германия победит и что поэтому глупо с нашей стороны проявлять сдержанность по поводу германских предложений о сотрудничестве. Я также отчетливо помню нашу беседу у меня в кабинете в институте, в ходе которой вы в туманных выражениях сообщили: под вашим руководством в Германии делается все для того, чтобы создать атомную бомбу. Я молча слушал вас, поскольку речь шла о важной для всего человечества проблеме. Но то, что мое молчание и тяжелый взгляд, как вы пишете в письме, могли быть восприняты как шок, произведенный вашим сообщением о том, что атомную бомбу сделать можно, – весьма странное ваше заблуждение. Еще за три года до того, когда я понял, что медленные нейтроны могут вызвать деление в уране-235, а не в уране-238, для меня стало очевидным, что можно создать бомбу, основанную на эффекте разделения урана. В июне 39-го я даже выступил с лекцией в Бирмингеме по поводу расщепления урана, в которой говорил об эффектах такой бомбы, заметив, однако, что технические проблемы реального ее создания настолько сложны, что неизвестно, сколько времени потребуется, чтобы их преодолеть. И если что-то в моем поведении и можно было интерпретировать как шок, так это реакцию на известие о том, что Германия энергично участвовала в гонке за обладание ядерным оружием первой…» Один из самых авторитетных биографов Гейзенберга американский историк, профессор Дэвид Кэссиди пишет: «Гейзенберг, возможно, знал или сильно подозревал, что Бор связан с учеными союзников через подполье... (Мы можем) с большой долей вероятности предполагать, что, во-первых, он хотел убедить Бора в том, что неизбежная победа Германии – это совсем не плохо для Европы. Во-вторых, он, по всей видимости, хотел использовать влияние Бора, чтобы предотвратить создание бомбы союзниками». Нет, опубликованные письма Бора не дали ответов. Они поставили очередные вопросы. Принцип неопределенности, созданный Гейзенбергом, оказался метафорически воплощен в реальной жизни. В пьесе Маргрет говорит, обращаясь к Гейзенбергу: «Я назову тебе еще одну причину, которая заставила тебя заниматься неопределенностью: у тебя к ней природная склонность». У Бора свои метафоры. Автор принципа дополнительности именно дополнил задачу новыми условиями. Поэтому историки и говорят о том, что ничего не могут утверждать наверняка, а лишь «могут предполагать», «вероятно», «по всей видимости»... И это уже вопрос не только истории, но драматургии и философии. Историк, как всегда, спрашивает «кто, что и когда?», драматург задает вопрос «зачем?», а философ отправляется «от точки, в которой знание не помогает», и, значит, «он идет в направлении смысла» (М.Мамардашвили). Английский драматург и журналист Майкл Фрейн уже в 1998 году почувствовал магию этого загадочного сюжета и написал философское драматическое произведение. Пьеса «Копенгаген», казалось бы, совершенно несценичная, очень умозрительная, обрела счастливую судьбу. Она была удостоена звания лучшей пьесы 1998 года, премии газеты «Ивнинг Стандард», Мольеровской премии (1999) и высшей бродвейской театральной награды – премии Тони. Пьеса стала событием и театральным, и литературным. «Копенгаген» хочется не только смотреть, но и пересматривать, не только читать, но и перечитывать. Слишком силен побудительный призыв к размышлениям... «Идея пьесы «Копенгаген»,- говорил автор,- возникла из моего интереса к философии... Я столкнулся с сюжетом о встрече Гейзенберга и Бора в 1941 году и чем больше я думал об этой истории, тем больше я понимал, что она напрямую связана с теми проблемами, которыми я занимался в философии на протяжении долгого времени. Откуда нам знать, почему люди делают то, что они делают, и даже как может один человек знать, что и почему он делает? Этот фундаментальный вопрос - сердце пьесы». Предметом художественного исследования и сценического расследования становится диалог учителя и ученика. Почему люди поступают так, а не иначе? Но в пьесе ставится и вопрос об ответственности ученого за возможные последствия научных открытий. Гейзенберг, оставаясь в нацистской Германии, по Фрейну, тормозил разработку смертоносного оружия. Бор, которому в Дании пришлось прятаться от нацистов, был спасен Гейзенбергом от расправы эсесовцев, оказался в Америке и работу завершил. Результаты этой работы и были применены в конце войны в Японии... Таким образом, обсуждаемый в «Копенгагене» вопрос можно задать и по-другому: «Не могли или не хотели немецкие физики во главе с Гейзенбергом создать атомную бомбу?» Этот до сих пор не решенный историками науки вопрос очень важен. Ведь именно опасаясь того, что у Гитлера может появиться атомная бомба, Лео Сциллард и Альберт Эйнштейн обратились к президенту Рузвельту, что повлекло за собой развертывание американской программы разработки атомного оружия, а затем Хиросиму и Нагасаки, а впоследствии и гонку ядерного вооружения. «Ты перебрался из Швеции в Лос Аламос»,- замечает в пьесе Гейзенберг. Бор отвечает: «Чтобы внести свой маленький, но полезный вклад в гибель сотни тысяч людей... В то время как тебе, дорогой Гейзенберг, за всю свою жизнь так и не удалось посодействовать гибели хоть одного человека». Пьеса «Копенгаген» – это версия, точнее, несколько гипотез, зачем же Гейзенберг приезжал к Бору. Но в итоге отчетливо понимаешь, важно не то, как именно ответишь на этот вопрос, а то, чтобы ты вообще задал себе серьезный вопрос. Именно поэтому – Копенгаген. А значит – Дания, Эльсинор и вечные вопросы. «На север, к Эльсинору», - говорит Гейзенберг в начале второго акта. «Ты помнишь Эльсинор? Потемки человеческой души?» - повторяет он в конце пьесы. Казалось бы, ну что нам физика? Что нам Гекуба? Ан нет, до этого нам дело есть... И доказал это Темур Чхеидзе.  В 2003 году он собирался ставить «Копенгаген» на сцене МХТ имени Чехова, о чем даже было объявлено на сборе труппы. Но что-то не сложилось, постановку осуществил молодой режиссер Миндаугас Карбаускис. (Этот спектакль уже сняли – противников метафизической постановки оказалось больше, чем поклонников). А Чхеидзе поставил «Копенгаген» на сцене БДТ в 2004 году. Спектакль идет до сих пор. Недавно тбилисцам выпала счастливая возможность увидеть его на сцене Тбилисского русского театра имени А.С.Грибоедова в рамках Второго Международного театрального фестиваля.К многословному, умозрительному, сложному для воспроизведения и понимания тексту Чхеидзе подошел с категорической установкой – никакой метафизики, никаких мистических символов и иносказаний. Это спектакль о насущном, жизненно важном для человечества в целом и для каждого человека в отдельности. «Вопросы, которые ставит эта пьеса, должны волновать нормального человека, - сказал режиссер в беседе с журналистом «Русского клуба». - Меня они волнуют, и ничего метафизического в них нет. Идет анализ того, что случилось, со всех сторон. Это бесконечно любопытно. В пьесе стоят вопросы, на которые нет ответа, но человек судорожно их ищет всегда. И у каждого будет свой ответ». Вопросу «быть или не быть?» Чхеидзе возвращает первозданный смысл оригинала – «жить или не жить»? А это, как всегда, значит – как жить? Спектакль БДТ оформлен со строгим минимализмом — вращающиеся цилиндрические формы, бегущие облака на заднике. А на экране — классическое Е = mc2. И сам спектакль Чхеидзе сродни формуле – элегантность и строгость формы, достоинство и скрытая эмоциональность изложения, и ничего лишнего. Но чтобы разгадать смысл формулы, как известно, над ней надо покорпеть. Как над текстом «Копенгагена». Ведь физика – это не просто знаки, составленные в формулу. Это сама жизнь, которая и наполняет формулу значением. Ведь трагедии случаются с людьми, а не с формулами. В пьесе три персонажа – Нильс Бор, его жена Маргрет и Вернер Гейзенберг. Но главным действующим героем все-таки является произнесенное слово. «Сейчас мы все умерли, нас нет», - с этой фразы начинается спектакль. Герои встречаются уже после смерти, и единственное, что у них есть, - чистый разум. Чхеидзе ставит не трагедию, а восприятие трагедии, не проблему, а отношение к проблеме. А тайна остается тайной. Герои собираются в некоем пространстве, чтобы вновь и вновь проиграть сцену той непонятной встречи. История идет по спирали, пополняясь новыми подробностями. «Бор: Ну так, Гейзенберг, зачем же тогда ты приезжал? Гейзенберг: Зачем я приезжал? Бор: Расскажи нам еще раз. Еще один вариант научного труда. И на этот раз мы разберемся в нем. На этот раз мы поймем». Трижды воспроизводится встреча. Вначале кажется, что Гейзенберг приехал выведать, насколько Бор приблизился к решению проблемы расщепления атома. Потом веришь, что он приезжал за моральной поддержкой, боясь последствий изобретения атомной бомбы и пытаясь убедиться, что изобрести ее невозможно. И наконец, все кончено. Гейзенберг выводит Бора в сад и задает ему свой вопрос: «Имеет ли ученый-ядерщик моральное право работать над практическим применением атомной энергии?» Бор разворачивается и идет в дом. «Гейзенберг хотел попрощаться. Он уезжает». Пришел конец легендарной дружбе Нильса Бора и Вернера Гейзенберга. Театральные критики уже отметили, что Темур Чхеидзе, как во мхатовской «Антигоне» (режиссер поставил пьесу Ж.Ануя в 2001 году), «показал ситуацию, выход из которой невозможен. Один физик в фашистской Германии задерживает разработку атомного оружия и тем самым ставит свою страну под возможный страшный удар, другой во имя мира эту бомбу разрабатывает и испытывает на живом объекте. Сложность жизни делает по меньшей мере двойственным любой шаг, сделанный даже с самыми благими намерениями. Но остаться чистым в этой истории не удалось никому». Когда в финале спектакля, воодушевленный подсказкой Бора, Гейзенберг порывисто пишет заветную формулу, цифры превращаются в самое страшное для человечества изображение — слышится звук взрыва и на экране возникает атомный гриб. Шоковая пауза, и через мгновение по заднику плывут облачка... Вот она, цена вопроса. И горький итог в словах Бора: « Прежде чем мы успеваем разобраться, что к чему в этой жизни, она подходит к концу» Артисты Олег Басилашвили (Бор), Валерий Дегтярь (Гейзенберг), Мария Лаврова (Маргарет Бор) были закономерно номинированы на высшую театральную премию Санкт-Петербурга «Золотой софит» как лучший актерский ансамбль. Три ярких исполнителя, три солиста сыграли симфонически слаженно роли, каждая из которых автономна, магистральна, но при этом сценически живет только в союзе с двумя остальными. О. Басилашвили поразительно играет масштаб личности – магию своеобразия, блеск разума, остроту чувств. В. Дегтярь, артист эмоциональный и умный, удивляет разнообразием актерских красок в каждой из трех сыгранных версий. М. Лаврова – это страстная и сдержанная, справедливая и пристрастная Маргрет, такая «жена волшебника»... Показ «Копенгагена» на сцене Грибоедовского театра счастливым образом совпал с днем рождения Марии Лавровой - заслуженной артистки России, лауреата Государственной премии (спектакль «Аркадия», 2001). - Это как-то символично - вы первый раз в Тбилиси, и как раз здесь встречаете свой день рождения. Я поздравляю вас и не сомневаюсь, что это добрый знак. Первый вопрос не может быть иным просто по определению. Месяц назад Кириллу Лаврову исполнилось бы 85 лет. Каково быть дочерью великого артиста? - Такого знаменитого – очень тяжело. Никакого счастья в этом нет. В связи с этим я все время нахожусь в постоянной внутренней самооценке – насколько мои успехи связаны со мной, не влияет ли имя отца... - До сих пор сомневаетесь? - Да. Так ведь и папа был большой самоед. - Сомнения вообще свойственны творческим людям или это индивидуально? - Не знаю, но если бы у меня папа не был Кириллом Лавровым, я бы меньше в себе сомневалась... Хотя мне трудно ответить по одной простой причине – я не знаю, что такое не быть дочерью Кирилла Лаврова. Я родилась, когда он уже был известным и популярным актером, и ничего, кроме неудобств – внешних и внутренних – его популярность мне не приносила. Например, отдохнуть с ним было невозможно – его всегда и везде узнавали, мне это так не нравилось… И все-таки я была настолько самоуверенна, что рискнула придти в театр, которым он руководил. К тому же приглашения исходили не от него, а от режиссеров. - Это обоснованная самоуверенность… Когда вы появляетесь на сцене, никуда не денешься, зрители начинают сравнивать. А потом с облегчением вздыхают – прекрасная актриса. - Спасибо большое. И все равно я всю жизнь, каждый выход на сцену доказываю, что я чего-то стою. Хотя я всегда ощущала себя абсолютно самостоятельной единицей, у меня была своя творчески насыщенная жизнь, и все мы были другим поколением, не связанным с актерским поколением отца. У нас была своя актерская и режиссерская компания. Поэтому когда поступило предложение работать в БДТ, я, ничтоже сумняшеся, пошла. - Продолжаются ли товстоноговские традиции в сегодняшнем БДТ? - Ну что значит «товстоноговские»? Безусловно, это был великий режиссер. Я видела «Тихий Дон», «Три мешка сорной пшеницы»… Это потрясало неординарностью мышления, правдивостью происходящего на сцене, удивительным актерским ансамблем и тем, что все было завязано на одной идее, все подчинено одной задаче. Но к концу жизни он многое уже исчерпал, сходил на коду. Я помню последние годы Товстоногова, спектакль «На дне» - это была неудача, далеко не «Мещане». И все понимали, что это не расцвет, а закат. Об этом забывать, мне кажется, нельзя... Спектакль «На всякого мудреца…» был бенефисом Лебедева, Стржельчика, Басилашвили. В этом уже не было товстоноговского театра – это были просто блестящие актерские работы... Я пришла в театр в 90- годы. Они, конечно, были страшным временем. Это была какая-то война. Сколько случилось трагедий... Из моих однокурсников – нас было двадцать человек – в профессии осталось человек пять, а из людей моего поколения очень многих уже нет в живых. Зритель не ходил в театр, исчезло кино. А когда кино опять возникло, пришли новые люди. И мы оказались за бортом – поезд ушел, ведь кино всегда питается живой кровью, ему нужны новые лица. И то, что в 90-е наш театр сохранился, – это огромное достоинство. Хотя мне всегда казалось, что он немного законсервировался, находился в стагнации и пытался выжить на старых дивидендах – в отличие, кстати, от спектаклей Темура Чхеидзе, который стал режиссером в БДТ с 1991 года. Но в основном пытались продержаться на именах. С приходом Чхеидзе было связано столько надежд! Это должен был быть новый поворот, новый виток в развитии театра. Но Темур Нодарович очень долго не становился художественным руководителем. Худруком был папа. Но папа был не режиссер, а актер, и его головной болью, главной задачей, которую он перед собой ставил, было сохранить труппу, актерское товстоноговское ядро. И репертуар строился так, чтобы звезд обеспечить ролями... А сейчас мы находимся на качелях. И очень важно найти свой собственный голос и жить не за счет того, что у нас есть гениальные актеры Фрейндлих и Басилашвили. - То есть вы в поиске? - Мне кажется, да. Театр находится на, я не хочу говорить, перепутье, потому что Чхеидзе очень хорошо знает, чего хочет. Но очень хочется прорваться с новыми актерскими индивидуальностями, с новыми открытиями. Театр – живой организм. Он не может быть музеем. - Как вам кажется, какова на сегодняшний день роль искусства в нормализации отношений между народами? - Мнение политиков о народе очень занижено. Люди все понимают. Понимаете, вам врут одно, нам врут другое. Разве из-за того, что нам врут, мы становимся кретинами? Это глубокое заблуждение политиков. Мы жили в одной стране, мы дружили. И я думаю, что тяжелый период не может продолжаться вечно. Главное, чтобы люди сохраняли здравомыслие и понимали, что политика – это грязное дело и сплошное вранье. - А что же есть правда? - Правда – это любовь, это желание людей общаться, пить вино, разговаривать... Вот и все. Валерий Дегтярь – народный артист России. Награжден орденом «За заслуги перед Отечеством» II степени. Лауреат Санкт-Петербургской независимой актерской премии им. В.И. Стржельчика. - Спектакль «Art», который вы показали в Тбилиси на фестивале «Виват, Санкт-Петербург!» остался в памяти до сих пор, как и знаменитая сцена, после которой вас награждали заслуженной овацией... - Спасибо. Тот приезд в Грузию был не первым. Первый раз я приехал сюда в 80-е годы с театром имени Комиссаржевской. На меня произвели огромное впечатление ваш город, ваша страна. Потом мы побывали здесь еще раз вместе с Рубеном Агамирзяном, главным режиссером театра. Потом последовал приезд в 2001 году, о котором вы вспомнили. В 2003 году мы были в Боржоми с этим же спектаклем «Art». Так что сейчас – пятый раз. - Некоторые считают, что в драматические периоды истории заниматься искусством, говорить об искусстве – неактуально, неловко, что ли... Как вам кажется, искусство действительно может воздействовать на реальность? - Я думаю, без всякого пафоса говоря, только искусство и способно навести мосты, соединить снова то, что было родственно друг другу изначально. Потому что именно оно лечит, выравнивает все искривления. Искусство — одно из первых по значимости влияния на души. И возвращения того, что было. В душах людей – и русских, и грузин – сегодня произошли какие-то изменения… - Но мы смотрим на северо-запад с любовью, как и смотрели. - Так и мы с любовью все вспоминаем. И все рвутся в Грузию, и нам сейчас завидовали белой завистью, что мы едем в Тбилиси. Каждый раз, приезжая сюда, отдыхаешь, такое ощущение, что находишься в очень родном краю. Мне хорошо, здесь то, что я любил, люблю и буду любить. Потому что это никуда не уходит. - Вы служили в разных театрах. Как вам работается с Чхеидзе? Сегодняшний БДТ – это новый этап в жизни театра? - Я думаю, что это хороший новый этап, но в продолжение той же самой дороги. Мне «посчастливилось» не знать театра при Товстоногове. Я с ним не работал. Для меня это легенда, и поэтому я отношусь к ней очень бережно, какие-то вещи для меня более ценны. - И вы, наверное, более свободны... - Конечно. А что касается Темура Нодаровича, то мне кажется, что я нашел своего режиссера. Он меня чувствует, дает мне право выходить на сцену в материале, в котором я и не предполагал существовать. С Чхеидзе легко работается. Ощущаешь его замысел. Он много об этом не говорит, и иногда даже хочется, чтобы больше замечаний прозвучало из его уст. Он выдержанный человек, который терпит и ждет результата. - Кино не мешает театру? - Нет-нет… Жаль, что закончилась передача «Время и место» на канале «Культура», которую мы вели с Андрюшей Толубеевым – основателем и первым ведущим. - Тбилисцы помнят его блистательную работу в том же «Art». Светлая память... - Жаль передачи, хотя она многое успела сделать за это время. А в кино – в основном сериалы… - Главная роль в сериале «Каменская» - «Я умер вчера», например... - Да... И все-таки я театральный артист. Театр – это моя пристань. - Считается, что есть каратыгинская театральная школа и мочаловская – то есть школа техники и школа сердца, чувства… Какая ближе вам? - Мне хочется думать, что сердце у меня на первом месте. Я не умею повторять одно и то же из спектакля в спектакль. Мне интересна импровизация — на уровне поставленной задачи, но разными путями ее решения. - А что должен донести до сердца и ума ваш Гейзенберг? - У каждого будет свое восприятие. Но я бы хотел, чтобы люди поняли, что в этом мире все значительно теплее, проще и естественнее. Мы иногда сами делаем из себя кого-то, играем во что-то и нагораживаем себе так много заборов, преград, границ… Мой Гейзенберг приехал в Копенгаген, чтобы побыть в обществе людей, которые ему близки. Он приехал погреться душой. Историки столько десятилетий выясняют, зачем он приезжал, могла ли Германия изобрести атомную бомбу и как могла бы повернуться история… Я хочу передать зрителю ощущение семьи без выяснения отношений. - Спектаклю уже шесть лет. Как принимает его публика? - На этот спектакль мы продаем билеты только в партер. Ярусы не продаются. Отчасти это вызвано видеофокусом, который должен прозвучать в спектакле и сыграть свою роль – эмоциональную и смысловую. Сейчас у этого спектакля появился свой зритель. Вначале мы сами пугались ощущения заумности материала. Ведь если актер не слышит и боится, то и зритель вместе с ним не слышит и боится. А сейчас проявляются замечательные моменты, когда зритель, не понимая в полной мере сложного мира формул, но ощущая вместе с нами биение чувств, может даже не отвечать на все вопросы и не задавать себе их. Ему действительно становится интересно – потому что в отношениях этих персонажей есть загадка... - Через неделю у вас день рождения. Я вас поздравляю и желаю, чтобы ощущение тбилисского тепла вы увезли с собой и чувствовали, что из Грузии идет теплая энергетическая волна, полная симпатий. - Спасибо огромное. Вы знаете, мне кажется, я чувствую это постоянно. Нина ЗАРДАЛИШВИЛИ Граф Радецкий, воин бравый, из Ломбардии лукавой клялся вымести врагов. На "Мир танков секреты игры"пути ты встретил скитальца морей, "Скачать поделки из бумаги"Стройный и крепкий корабль пирата, И, покорный тебе, спустил он "Скачать паланик чак"свой марсель, Которого не спускал в боях с королевской армадой. Они не "Скачать фильмы секса"осмелятся посягнуть на мою жизнь! Сначала мне это показалось странным, но потом я решил, что он просто не хочет "Скачать игры про пиратов через торрент"меня тревожить. | |||||||
|
|||||||
