| СВЯТАЯ ПРИВЯЗАННОСТЬ |
 «Кроме своих детей, музыки и цветов, я люблю еще Вас, милая Re, и Ваши письма. Вас я люблю за то, что Вы умная, интересная и не крайняя (подразумевается декадентство. – М.К.).
А ваши письма за то, что в них… нахожу ... тот бальзам, которым лечу свои раны».«Сегодня, приводя в порядок свой письменный стол, перечитал некоторые из Ваших писем ко мне, милая Re…и…почувствовал к Вам столько нежности… что мне мучительно захотелось Вас сию же минуту увидеть, услышать, сесть с Вами рядом и хорошо, сердечно поговорить… Может, помолчать! Но, главное, Вас видеть и сидеть с Вами рядом…» Письма, из которых взяты приведенные строки, разделяют пять лет. Это начало и конец переписки C.В.Рахманинова с М.С.Шагинян, прекратившейся с отъездом композитора за границу в 1917 году. Когда молодая поэтесса решилась обратиться к вступившему в зенит славы композитору с письмом от московской молодежи, она, утаив свое имя, подписалась нотой Re. С этой нотой Рахманинов навсегда связал облик своей поначалу «эпистолярной» подруги, которая намеренно оттягивала встречу, и, уже познакомившись и близко общаясь с ней, в письмах неизменно называл ее «милая Re». «Каждое мое письмо, - вспоминала Мариэтта Сергеевна, - было для меня самой творчеством, - убеждая его, я училась дальше тому направлению в искусстве, которое ему проповедовала как его собственное». Доверительность тона первого ответного письма Рахманинова, готовность принять приглашение к эпистолярному общению, участливый интерес к частной жизни незнакомки («Напишите мне, что с Вами? Чем Вы больны и отчего от Вашего письма получается какое-то грустное впечатление?») свидетельствуют о том, что личность загадочной Re не оставила композитора равнодушным. Маститый композитор был удивлен проницательностью, с которой столь юная особа сумела распознать его душевное состояние, из которого он не мог выйти уже 15 лет после горестного провала премьеры Первой симфонии. «Вы меня удивительно метко описываете и очень хорошо знаете. Откуда?! Не устаю поражаться... Научите меня в себя верить, милая Re!» .  Какие качества незнакомой корреспондентки способствовали преодолению обычной замкнутости Сергея Васильевича, охотно включившегося в переписку, и какая роль предназначалась Мариэтте Сергеевне в его творческой биографии? Известно, как болезненно воспринималось Рахманиновым отношение со стороны музыкальных критиков, которые зачастую игнорировали его мелодический дар. На этом фоне очень ценно, как восприняла юная Мариэтта музыку Второго фортепианного концерта. Он представился писательнице как «повесть в звуках об историческом перепутье, о чеховском безвольном интеллигенте, который тоскует по определенности и не может найти исхода внутренним силам». Однако, в отличие от чеховской прозы, музыка Рахманинова, по убеждению Мариэтты Сергеевны, содержит предпосылки к «исходу», который заключен в великой сердечности. «Это мы слышали, когда сами играли Второй концерт, впитывая разворачивающуюся широкую мелодию из первой части и подпевая ей неизвестно откуда найденными, словно напросившимися на эту музыку словами: «Мою любовь, широкую как море, вместить не могут жизни берега». (Стихи Ал.К.Толстого. – М.К.). Письма курсистки обнаружили разносторонность художественных интересов, трезвый и ироничный ум, независимость суждений, редкую образованность, доскональное знание литературы и поэзии всех времен. Вскоре Рахманинов обратился к Re с просьбой подыскать стихи для романсов, и с этого момента начинается активное участие М.Шагинян в творческом процессе композитора в качестве «главного текстмейстера». Эта определенная Сергеем Васильевичем должность свидетельствует о наличии и других литературных консультантов; привычка пользоваться советами по поводу стихов для романсов утвердилась у композитора еще в юности.Современники Рахманинова не раз ставили под сомнение его вкус к поэзии. Когда после скандального провала Первой симфонии молодой Рахманинов, нуждаясь в поддержке и дружеском участии, отважился посетить Л.Н.Толстого, то получил суровую отповедь за использование в романсе «Судьба» «прескверных» стихов Апухтина. В свою очередь, М.Шагинян, едва познакомившись с композитором, задалась целью «изгнать из его стихотворного репертуара поэтов Галину, Ратгауза и Надсона». Как связать вышесказанное с местом, отводимым в кругу художественных интересов Рахманинова поэзии, которую он считал одним из главных источников вдохновения? «После музыки больше всего на свете я люблю поэзию. Пушкин превосходен. Шекспира и Байрона я постоянно читаю в русских переводах... Поэзия вдохновляет музыку, ибо в самой музыке много поэзии. Они - как сестры-близнецы». Сродство двух искусств воспринималось Рахманиновым в широком значении; для привлечения его творческого внимания порой достаточно было содержательной связи поэтического опуса с близким ему музыкальным произведением. По признанию композитора, стихи Апухтина «Судьба» могли соблазнить музыканта тем, что они написаны под впечатлением музыки Пятой симфонии Бетховена. В другом случае стихи Я.Полонского «И плывут, и растут эти чудные звуки» дали импульс для выражения восхищения музыкой Чайковского, памяти которого Рахманинов посвятил свой романс. Из рекомендованных Рахманинову стихов получился бы основательный фолиант, однако, лишь небольшая их часть вошла в музыку. Обременяя своих адресатов столь сложными поручениями, композитор зачастую отказывался от предлагаемого материала. Образцы поэтического жанра, на которые в разное время указала М.Шагинян, составили словесную основу романсов ор.34, а также Шести романсов ор.38. Эти замыкающие вокальную лирику Рахманинова опусы четко отразили принципы организации музыкально-поэтического материала. Открывающий ор.34 романс «Муза» (он посвящен Re.- М.К.) на слова Пушкина настраивает на тематику этого своеобразного цикла и представляет главную «героиню». Приняв образ девы, обосновавшейся на недоступной разрушительным стихиям скале, муза затем появляется в романсе «Буря». Мотив борьбы поэта с силами природы и победы над ними представляет аллегорическую оболочку следующего романса на стихи Пушкина - «Арион». В числе персонажей, которыми Рахманинов населяет этот цикл, на переднем плане личность, осознающая свое высокое назначение, неотступно следующая своему призванию. Это певец, дожидающийся вышнего озарения для вознесения хвалы Спасителю («Воскрешение Лазаря», сл. Хомякова), и другой «таинственный певец», чудом спасшийся во время шторма («Арион», сл. Пушкина), и фанатичный проповедник истины («Оброчник», сл. Фета ), и объятый думой поэт, который то своенравно весел, то угрюм («Ты знал его», сл. Тютчева). Поэтическое слово о музыке обращает композитора к творческой личности Чайковского («Музыка», сл. Полонского). Наконец, романс без слов «Вокализ» дань исполнительскому дарованию А.Неждановой. И даже «Диссонанс» (сл. Полонского), обособленный на первый взгляд от этой группы романсов, сближается с ними возвышенной духовностью: его героиня, обреченная на жизнь с нелюбимым, безвозвратно погружена в грезы о прошлом, превращая силой фантазии вымышленный мир в реальность. Романсы ор.34 позволяют судить о новых принципах выбора поэтического текста. «Он не очень жаловал символистов, - вспоминает Мариэтта Сергеевна, - но я все же старалась заставить его кое-что оценить в них. «Крысолов» Брюсова, «Сон» Соллогуба, «Ивушку» Аветика Исаакяна в переводе Блока и ряд других романсов он создал по переписанным и приготовленным мною для него текстам... Кроме перечисленных романсов, в этот опус вошли также «Маргаритки» (И.Северянин), «К ней» (А.Белый), «Ау» (Бальмонт). Не связанные между собой тематически, эти тексты выстраиваются в соответствии с задачей разностороннего показа современной русской поэзии. Здесь и причудливые арабески, и овеянная тихой грустью любовная лирика, и лукавый юмор с оттенком гротеска. В то же время, «препарированные» М.Шагинян тексты романсов объединяет то, в чем, должно быть, заключалась их главная притягательность для автора музыки - щедро представленный мир звуков: отголоски «грустных и милых приветов» и журчание струй Леты в стихах «К ней», плач сказочной ивы, всплески призрачных крыльев Сна, наигрыш дудочки в «Крысолове» (при этом нельзя не вспомнить, какое значение придал Рахманинов в романсе «Муза» звучанию семиствольной цевницы, которая в стихах Пушкина символизирует гениальную одаренность), колыханье лепестков в «Маргаритках», свирельный звон, раскаты «нежного смеха» и гаснущие в воздухе магические призывы в «Ау». И если столь любимый Рахманиновым Бунин, по убеждению Набокова, выделялся среди русских поэтов «необыкновенным зрением», способностью «уловлять световую гармонию и превращать ее в гармонию звуковую», Рахманинов выделялся своим утонченным слухом, даром «уловлять звуковую гармонию» в природе и поэзии, преображая ее в гармонию музыкальных созвучий. Ценные сведения о методах анализа поэтического текста Мариэтты Шагинян содержатся в ее рассказе «Стихотворение». Эта незаслуженно забытая жемчужина художественной прозы, получив хрестоматийную известность, могла бы сыграть немалую роль в приобщении молодежи к миру поэзии. Рассказ был написан под впечатлением спора с Рахманиновым, утверждавшим, что «и у Пушкина есть менее интересное и менее вразумительное». Отстаивая свое мнение, композитор сослался на первый попавшийся «на глаза» опус – неоконченное стихотворение «В рощах карийских». «Пейзаж, и ничего более», - повторял Сергей Васильевич. Но я в это время, что называется, собрала в поход все свое оружие. И поэтому начала ему рассказывать, что раскрывается в этом простом пейзаже. Спустя три года, весь этот разговор, как и подлинные реплики Сергея Васильевича, я превратила в настоящий рассказ (его название «Стихотворение. – М.К.) … только роль главного «открывателя тайн» передала ему, … а сама превратилась в его дочку Русю». Мариэтте Сергеевне не довелось стать соучастницей творческого процесса сценических жанров, к тому времени интерес Рахманинова к музыкальному театру был исчерпан. Однако когда Мейерхольд и Мордкин предложили ему сочинить балет, выбор сюжета был предложен Re. Она посоветовала искать тему в сказках Андерсена, указав на «Русалочку», «Снежную королеву», «Райский сад». «Я представила себе, как зазвучит в оркестре стремительный ритм Рахманинова, олицетворяя андерсеновские буйные ветры, которые суровая их мамаша запрятывала и увязывала в мешке за буйство, и как станцует самого буйного из них Мордкин». Однако, балет не был написан, этот жанр судя по всему, не был близок композитору. Еще одна область, где соприкоснулись художественные интересы Рахманинова и Шагинян - мир образов Шекспира. Настоятельно советуя своему другу не отказываться от предложения Комитета по чествованию Шекспира (1914 год) и непременно написать сцену в степи из «Короля Лира», Re предупреждает его о предстоящей ответственности: «… работать надо постнически, подвижнически, проникаясь каждым словом текста; если Вы не полюбите Лира, лучше не беритесь за него». В эпоху утверждения экспрессионизма с его преувеличенным интересом к аномалиям человеческой психики, автор письма с тревогой предвидит возможность крена при описании кризисного душевного состояния и пытается предотвратить это: «…безумию Лира отнюдь не следует придавать патологический характер… Безумие Лира есть лишь та точка возвышенного страдания и распознания мира, которая доводит разум до его человеческого предела». . Доводы Шагинян привлекательны оригинальностью разворота мысли, свежестью аналитического видения. Так, конфликт Лира с дочерьми рассматривается как результат посягательства на «избыток» (ссора начинается из-за отказа отцу в привычной для него свите из ста рыцарей), который, по убеждению корреспондентки Рахманинова, выдвигается в сюжете Шекспира как жизненно необходимое условие; его отсутствие ведет не только к утрате человеческого достоинства, но и облика. Из этой идеи английского драматурга извлекается корень шекспирофобии Л.Н.Толстого: «Шекспир до конца борется за своих «сто рыцарей», за избыток, за культуру. Толстой дает человеку три аршина земли, шекспировскому Макбету всей земли мало, а Лир гибнет оттого, что до конца защищает какое-то свое высшее право на излишки. Весь Шекспир есть проповедь этого излишка, и потому Толстой, проповедник одной нужды, не мог его понять и любить». При всей увлекательности этих рассуждений, их автор, однако, упускает из виду, что наряду с «тремя аршинами земли», Толстой предназначает своим героям также небо, которое открылось раненому под Аустерлицем князю Андрею Болконскому как путь в бесконечность; в сравнении с ним земная жизнь «только щель слабого света между двумя вечностями» (В.Набоков). К тому же идея «избытка», «излишка» находится в явном противоречии как с шутливо-ироничным обращением к адресату на конверте – «Сельскому хозяину и автомобилисту Сергею Васильевичу Рахманинову», так и язвительной припиской в конце письма: «Если возьметесь за «Короля Лира», бросьте хозяйство и автомобиль, а то оскорбите Его величество». Не потому ли это письмо осталось не отправленным? Известно еще одно письмо Шагинян к Рахманинову, написанное в 1922 году. Этот леденящий душу документ эпохи, где беспристрастность летописца сочетается с исповедальностью художника. Лаконично, как бы «со стороны», представлена в нем панорама политических событий – обрушившиеся на жителей Дона, среди которых была в это время М.Шагинян, бедствия гражданской войны, трагедия интеллигенции, личные несчастья – гибель близких родственников («из 32-х в живых остались только 15; остальные заколоты, зарублены, пропали без вести»); вынужденная разлука с мужем, с которым они оказались «на положении гейневской сосны и пальмы», переезд в Петроград, «город погорельцев, переживших нечеловеческие тяготы». Но как только речь заходит о событиях культурной жизни, к корреспондентке возвращаются и живость тона, и полемический задор и категоричность суждений. Письмо подводит итог и констатирует результаты художественного союза Рахманинов-Шагинян, решающим образом повлиявшего на судьбу писательницы, прочертившего стезю ее педагогической и исследовательской работы. «Моя диссертационная работа «Границы поэзии и музыки», - обращается она к Рахманинову, - опять будет посвящена Вам (кроме рассказа «Стихотворение», Рахманинову посвящен создававшийся в 1911-1912 годах цикл стихов «Ориенталь» - М.К.) в память о той благодатной для меня нежности, с какою я для Вас думала о тексте и которая впервые натолкнула меня на проблему соотношения музыки и слова. Сейчас – это моя новая наука».  Подобно тому, как в ранней молодости, еще до знакомства с Рахманиновым, Мариэтта Сергеевна безошибочно распознала его душевное состояние, спустя 10 лет, после пятилетнего перерыва в общении, она столь же безошибочно ощутила спад его творческой интенсивности и подчас с беспощадностью указала на его главную причину: « Вы, говорят, теперь кумир Америки? Но пишите ли Вы? Не заглушило ли постоянное удовлетворение от внешних триумфов Ваше святое неудовлетворение самим собой? Можете ли Вы без России?» И обращенное к другу последнее приветствие: «Сейчас, озираясь вокруг и на свое прошлое, я могу сказать, что Вы были и остались моей самой чистой, самой нежной и самой святой привязанностью. С почти старушечьей (наши русские годы были десятилетиями, и мы очень все постарели) лаской и любовью шлю Вам мою неизменную память и преданность». Время диктует свои законы, и теперь, когда для многих настала пора «собирать камни», имя Мариэтты Шагинян, Героя Социалистического Труда, лауреата Государственной и Ленинской премий, прославленного такими опусами, как «Перемена», «Гидроцентраль», «Четыре урока у Ленина», кое-кому видится в числе тех деятелей советской культуры, которые, пропагандируя официальную мораль, безбедно миновали все Сциллы и Харибды. Приходится быть свидетелями язвительных выпадов в адрес писательницы. Бестактные выходки позволила себе Анна Саакянц, исследователь творчества Цветаевой, упорно игнорируя письма Марины Ивановны к Шагинян (это при том, что в свои 22 года Шагинян распознала дарование 18-летней Цветаевой и смело представила ее читателю как новоявленное светило на небосклоне русской поэзии); злая карикатура на престарелую писательницу содержится в документальном рассказе покойного композитора Николая Каретникова «Сентиментальное путешествие» из серии «Тема с вариациями» (журнал «Юность», 1989, №9). При этом напрашивается вопрос: почему в мемуарах тех лиц, среди которых прошла молодость Шагинян – хотя бы столь суровых к перебежчикам, как писатели-эмигранты (З.Гиппиус, В.Ходасевич, Н.Берберова), насколько удалось проследить, не встречается недоброжелательных высказываний по ее адресу? Почему острие сатиры Андрея Белого, разящее всех без разбору, миновало Мариэтту Сергеевну, имя которой всплывает на страницах «Начала века» и «Между двух революций»? «…запомнились остротой, умом ряд посланий какой-то курсисточки…не пожелавшей мне открыть свое имя; поразили острота ее интересов, высокая культура, философская формулировка вопросов; этой корреспондентке отвечал с большой охотой я», - вспоминал А.Белый, которого, казалось, ничто не могло «поразить». И даже Надежда Мандельштам, обычно беспощадная в своих суждениях, дойдя до «Мариэтты», как-то смягчается, отступая перед явным недопониманием ситуации. Причина, на наш взгляд, в том, что Шагинян во всех своих поступках была искренней, по признанию в последнем письме к Рахманинову «пламенно верила в происходящее», и окружающие знали, что ее апологии надвигающимся переменам начались задолго до октябрьского переворота. Одновременно представители поколения Шагинян, должно быть, различали и оборотную сторону медали –трагедию этой «благополучной», обласканной всеми правительствами писательницы, которая, отдавшись идее «философии хозяйства», неоправданно тратила силы и отдавала энергию освоению текстильного дела, изучению горнодобывающей промышленности, строительства, очеркам о артикском туфе, ткварчельском угле. «Один из парадоксов Октября … это неумение использовать человека в том, что он всегда делал, т.е. в его профессиональной практике» - утверждала Мариэтта Сергеевна в написанной в 1922 году статье «Как я была инструктором ткацкого дела» (остается только удивляться лояльности тогдашней цензуры. - М.К.). В водоворот этого парадокса Шагинян окунулась с одержимостью, как бы выполняя, по ее признанию Рахманинову, гипнотически чужое внушение. «Таких маньяков в России было немало, - заявляет она Сергею Васильевичу, - и, уверяю Вас, каждый создал крупицу реальной культуры». «Праведницей не была, умерла в смятениях своих, споря с собой и людьми, к праведности не стремилась», - писала о Мариэтте Сергеевне Анастасия Цветаева. Нам представляется, что освобождение печатного слова, составившее одну из главных примет нового времени, не следует использовать для сведения счетов с теми, кто, покинув этот мир, бессилен что-либо ответить. «Суди грядущим поколениям // опять грядущее найти!» - призывала Шагинян в «Оде времени». Перед нашими современниками стоит задача, отбросив все наносное, выявить непреходящие пласты культуры, свободные от власти меняющихся формаций и режимов. Подобно тому, как Шагинян подвижнически «воскресила из мертвых» и представила современникам Йозефа Мысливечка, предстоит воскресить подлинный облик писательницы, чьим мнением дорожили Рахманинов, Метнер, Шостакович, Андрей Белый («Не покидайте меня, милая Мариэтта, будьте вечно моей Мариэттой, позовите меня к себе»), Сергей Булгаков, Зинаида Гиппиус («Вы подслушали мою душу, - писала она двадцатилетней Мариэтте - Я все слова и мысли Вашего письма принимаю, говорю им «да» с величайшей радостью»), чью художественную интуицию, способность распознавать прекрасное определяют заглавные слова ее блестящего эссе о Четырнадцатой симфонии Шостаковича «Из глубины глубин». Мария КИРАКОСОВА Как только "Виндовс семь скачать"солнечные лучи заиграли на зеркальной глади Леоны, участники пикника уже готовы были отправиться в путь в "Статистика цен на продукты питания"сопровождении двадцати драгун, которым было отдано распоряжение держаться позади. Между нами как будто прошел электрический ток, наши души и "Игра академия джедаев скачать"сердца слились в счастливом единении, мы без слов понимали друг друга. Однако все "Скачать армянскую клип"они рабы рабы моего отца. ПИСЬМО Всю ночь я то впадал в "Программу скачать для клипа"забытье, то просыпался, то бредил, то вновь приходил в себя. | |||||||
|
|||||||
