click spy software click to see more free spy phone tracking tracking for nokia imei

Цитатa

Сложнее всего начать действовать, все остальное зависит только от упорства.  Амелия Эрхарт


ЭЛЕВТЕР АНДРОНИКАШВИЛИ

https://lh3.googleusercontent.com/WuzC87UNqaVlprTszS3S0CFm3gqLsxIO-CH9AdzdX_B24xrlUbR7oinJepYBphAUP6V2xUrtd6sMcR8N5tYrmbOfQ_38Rqpc4Gi-oMqMFQ9vd47nRMpM3S-eLx1alq7s2oSm_MHvMkhKs7R3KN4B_xi7SpiqUTwM_gWK7H6FtX5ZDAuHo9UcTbZqpKfI7PxNvVZXS_OXkI0_5i8QwfnNYDD7b44P92ZgHUsoY92Kyz7EzDyRNyZgty8DEBAnWkHzHcwGOimm_LD_u9uIIY_yu2peehSQvNg22igTTk1eTst4st1VCoz6LBWxTXN-9vxJpsY5rVfyOtbBaI8m32f5FW-Jl4HTShW7DfuMIf7eGYkerm5EzsWLX11ycyI-daMvBLMInzvzAuF7w_JWAIrs6n9HkUzwxAnmN76s96_raRzS02bS_Ny_7v1b5HTqD_i7tjRlZDh6dW4qgY-x_tk3k5Rp0fhL7dFF1R1TjpfQYvnaq7F7iqj7EQ7OxcyJCl8m3Ekf2UGO1OxJw9432lS9ucsdqSG_hPQhHEPCl1NHx2_3P49DQKqxRTob44lzKgEUqzYgbqz0W3mmAHpkPLGuk1Ncgf2fEhw22zhUsoaFIWr6PCh3-3YwtQaLm9eFK4kIIfFT_svvXC6PEFa8k-dPC0sb2-eZRHw=w125-h128-no

В разгар его научной деятельности по стране прокатилось противопоставление физиков и лириков. После того, как поэт Борис Слуцкий написал стихотворение, начинающееся словами: «Что-то физики в почете. Что-то лирики в загоне», все стали обсуждать, кто приносит больше пользы – «физики», то есть представители точных наук или «лирики», иначе говоря, гуманитарии. К Элевтеру Андроникашвили такое противопоставление не имело никакого отношения. Он был не просто физиком, а выдающимся, это доказано его работами по квантовой гидродинамике, физике низких температур, физике космических лучей, сверхтекучести, радиационной физике твердого тела, ядерной технике, биофизике и биотермодинамике. Но его стилю изложения интереснейших мыслей и пониманию литературы может позавидовать любой гуманитарий. А его рассказы о времени и о себе читаются как захватывающий роман даже людьми, далекими от науки.
Этот человек работал с лауреатом Нобелевской премии Петром Капицей и близко дружил с другим обладателем этой награды Львом Ландау. Один из создателей атомной и ядерной бомб Зельдович был для него просто Яшей, руководитель отдела в Институте атомной энергии Каган – Юрой, крупнейший специалист в области электронных явлений и физики низких температур Хайкин – Мишей, а первый директор Института теоретической физики Халатников – вообще «Халатом». И в то же время он был своим в семьях Бориса Пастернака и Алексея Толстого, Юрия Тынянова и Виктора Шкловского. Лукаво прищурившись, он утверждал, что именно своим примером в импровизациях он побудил брата-«лирика» Ираклия стать великолепным рассказчиком, прославившимся под русским вариантом фамилии – Андроников…
В первой трети прошлого века имя отца этих братьев, адвоката-дворянина Луарсаба Андроникашвили гремело по всей Российской империи. Уроженец Кахети после  Тифлисской гимназии поступает на юридический факультет Петербургского университета, а затем уезжает в мировые центры философского образования Гейдельберг и Страсбург. Преуспев там, он возвращается в Петербургский университет, в 1899 году оканчивает его и подготовке к должности профессора предпочитает практику. Причем занимается только политическими делами, защищая противников власти. Современники подчеркивают, что  «его судебные защиты и сильно мотивированные заключения по так называемым политическим преступлениям... заложили основу для последующей судебной практики по обсуждению этих преступлений». Он выигрывает громкие судебные процессы, имеющие не только всероссийский, но и международный резонанс. Он спасает от смертной казни сотни (!) людей. Власти считают его политически неблагонадежным, он дважды привлекается к уголовной ответственности за крамольные речи. А черносотенцы начинают самую настоящую охоту: обстреливают его автомобиль, ночью, взломав двери, врываются в квартиру, он спасается через черный ход.
Его и сейчас продолжают считать образцом профессиональной честности. Он был   юрисконсультом городских управ Баку, Петербурга и Батуми. Временное правительство назначило его секретарем уголовного департамента Сената. Блестящий эрудит, он – свой человек в литературных кругах. Марина Цветаева вспоминает, как он выступал на вечере вместе с ней, Сергеем Есениным, Осипом Мандельштамом, Сергеем Городецким… А в известной всему Петербургу семье филолога, педагога, благотворителя Якова Гуревича он знакомится с его дочерью Екатериной. Она и становится женой Луарсаба. Ее мать, бабушка Ираклия и Элевтера – сестра матери знаменитого философа Ивана Ильина, который в 1922-м по приказу Ленина будет выслан из СССР на «философском пароходе» вместе с еще 160 виднейшими интеллектуалами.
С 1918 по 1920 годы Андроникашвили преподает историю философии и судебное красноречие в российских вузах, а затем переезжает на родину. Он создает в Грузии систему юридического просвещения, организует в Тбилисском университете юридический факультет и воспитывает несколько поколений юристов, пишет особый «Курс уголовного права».  А в 1931 году выигрывает в США судебный спор в связи с ликвидацией в Чиатура концессии американской марганцево-промышленной фирмы.
Столь подробный рассказ об этом удивительном человеке необходим – без него не понять, какие гены переданы Элевтеру, родившемуся в 1910 году, и Ираклию, который был на пару лет старше. Как и в Петербурге, тбилисский дом Андроникашвили на улице Дзнеладзе (ныне – Табукашвили) полон творческой интеллигенции. Так что обстановке, в которой росли сыновья адвоката, можно позавидовать. Элевтер Луарсабович вспоминает, как к ним часто приходили поэты Тициан Табидзе и Паоло Яшвили, режиссеры Котэ Марджанишвили и Сандро Ахметели… Правда, братья – отнюдь не паиньки: «Мы с Ираклием дрались, притом так жестоко, что соседка из дома напротив  «вывешивалась» в своем окне и следила за нами. Драки назначались на то время, когда не было родителей».
И вдруг запланированная драка срывается. Отец появляется неожиданно, с билетами в руках: «Мальчики, вы сегодня идете в оперу, на «Севильского цирюльника». Со стороны сорванцов – никакой радости. «Скандал, обвинения родителей  в отсутствии  демократичности и насилии над личностью. Но нас все-таки поволокли, и мы… с первого же дня стали меломанами. Не пропускали ни одного спектакля и украшали  жизнь родителей всякого роды дуэтами и ариями». Так Ираклий сделал первые шаги к тому, чтобы украшать своими  импровизациями жизнь целой страны. У Элевтера – своя позиция: «Как я мог считать его старше, если, по всей видимости, был гораздо разумнее его?» Впрочем, разумность эта проявляется не всегда. В деревне Элевтер, обожающий лошадей, ездит в гости за четыре километра на… Ираклии, который на весь день становится «конем», ржет и «копает копытами» землю.
Точно так же Элевтер, в полном смысле этого слова, въезжает и в мир большой русской литературы. В 1925 году Ираклий  отправляется в Ленинград, поступать в университет, вместе с ним едет и 15-летний брат. Ребята попадают в дом Алексея Толстого, который смог второй раз жениться лишь благодаря помощи их отца: тот уговорил своего друга-адвоката «отпустить» жену к писателю. Помня, что Луарсаб Константинович – «тот благородный грузин», который помог ему, Толстой организует стол с обильным винным возлиянием и спрашивает братьев, что они умеют делать. Те, хлебнув каберне, предлагают «высшую школу езды». Слово – Ираклию: «Я выпрямился и опустил руки, чуть нагнув голову, брат, разбежавшись, вскочил мне на плечи, стиснул шею ногами, схватил мои волосы, как поводья, ударил меня несколько раз каблуками, стал меня дергать и горячить. Я закидывал «морду», косил глазом, жевал «удила», фыркал, ржал, пятился…  Я перемахнул с ним через канапе, выскочил в коридор, снова влетел галопом… Так мы попали в толстовский дом».
В том же 1925-м Элевтер – среди первых слушателей читки романа Юрия Тынянова «Кюхля» у выдающегося литературоведа Бориса Эйхенбаума. А это – слова дочери Эйхенбаума, Ольги: «За столом сидят две девочки – я и моя школьная подруга. Мы пытаемся делать уроки. Пытаемся изо всех сил, но их у нас мало. Все наши мысли – только о них, о двух мальчиках, которые приехали из Тбилиси… Ираклий и Элевтер. В Элевтера влюблена я, в Ираклия – моя подруга… И вот стук в дверь – они входят. Ираклий, или Ирик, – упитанный красивый мальчик – веселый, хохотун, громогласный… и очень голодный. Он немедленно садится за стол и уплетает кашу… Элевтер худощавый, тоже красивый, но молчаливый и ироничный. Может быть, он тоже голодный, но ирония побеждает голод. Мы все тогда были голодные и почти привыкли к этому состоянию».
У видных литераторов Элевтер Лаурсабович продолжает бывать и, уже став студентом Ленинградского политехнического института, в котором с третьего курса  изучает физику твердого тела в лаборатории  «отца советской физики», академика Абрама Иоффе. После окончания института, в 1932-м, его направляют в Москву, в Центральный аэрогидродинамический институт (ЦАГИ), где, по его словам, «родилась чуть не вся наша авиация». Брат знакомит его со многими писателями, вместе с Паоло Яшвили они бывают у Бориса Пастернака. И тот в 1933-м пишет Тициану и Нине Табидзе: «Дорогой Тициан! Благодарю Вас за отклики, косвенно дошедшие до меня через Паоло и Элевтера».
Молодой физик сближается с великим поэтом. «Борис Леонидович часто и подолгу расспрашивал меня о теории относительности и квантовой механике… Эйнштейн особенно импонировал ему… Задав несколько вопросов и получив на них «строго научные» ответы, Пастернак сворачивал разговор на метро и говорил: «Я преклоняюсь перед этими людьми, которые как кроты возятся под землей ради нас с Вами и прокладывают это замечательное метро. Расскажите, как оно устроено». Потом перед войной какой-то период я опять встречался с ним довольно часто. Теперь его интересовали низкие температуры… Бориса Леонидовича интересовала не физика, а отношение людей, знающих законы природы, к самой природе, их мировоззрение… Пастернак первый, кто понял: метафоры, основанные на сравнении каких-то явлений с явлениями природы, для нашего современника уже не годятся. Из всех искусств поэзия и музыка особенно ассоциативны. В стихах надо пробуждать привычные нам ассоциации, а для большинства – это впечатления, связанные с городом... Лесные поляны он воспринимает, как залы картинной галереи. Он производит инверсию метафоры».
Согласитесь, такие слова должны были бы принадлежать искусствоведу, а не физику. Элевтер Луарсабович блестяще анализирует и Льва Толстого: «Великие открытия бывают не только в науке, но и в искусстве. Многие из них описывают подсознательное мышление... Вспомним разговор Наташи Ростовой и Пьера Безухова. Наташа рассказывает ему о своей любви к князю Андрею и о смерти князя… И вдруг она начинает чувствовать какое-то несоответствие между тем, что она рассказывает, и своим отношением к Пьеру… Она начинает ощущать в себе просыпающуюся в ней любовь к Пьеру, она начинает чувствовать, что она уже не любит князя Андрея… Почему же она не говорит о своем новом чувстве? Потому, что пока еще нет у нее языка для выражения этого нового чувства, нет сформировавшихся в сознании образов, нет отстоявшихся в сознании привычных фраз. А для той, старой, любви есть все: есть привычные образы, есть представления, с которыми она не может расстаться, несмотря на то, что теперь они перестали быть правдой. Подсознательное не может вытеснить сознательное, пока не сформировался его словесно-образный (простите меня за это слово) обиход».
А еще он пишет небольшое, очень интересное исследование «Наука и философия». Отец, который «считался одним из самых лучших знатоков Гегеля по всей России… положил передо мною, в ту пору одиннадцати- или двенадцатилетним мальчиком, восемь томов «Истории новой философии» Куно Фишера…Прочел я, протирая все время слипавшиеся глаза, страниц 30 и хватило мне этого багажа на всю жизнь. Впрочем, из всех философских дисциплин делал я еще смолоду исключение для эстетики… В 17 лет мне показалось, что я могу написать свою книгу по эстетике. Да учеба в Ленинградском политехническом институте на физико-механическом факультете помешала… И теперь вдруг набрался храбрости написать несколько страниц на тему «Наука и философия». Но если ты физик, то философия сама идет к тебе, как гора идет к Магомету».
Впрочем, все это – «лирика», а Элевтер Луарсабович прославился как физик. И нам уже пора увидеть его в науке. В 1933-м он переходит на работу в выделившийся из ЦАГИ Всесоюзный институт авиационных материалов (ВИАМ), а в Москве появляется Николай Мусхелишвили, «тогда еще молодой 42-летний профессор и декан физико-математического факультета Тбилисского университета». Он уговаривает Андроникашвили переехать в Грузию, тот упирается, «ссылаясь на то, что в ЦАГИ большая наука, в Тбилисском университете нет ничего». «Это правда, – ответил он. – Но наука там будет. И у Вас будет широкое поле деятельности, кроме науки». В конце концов молодой ученый соглашается: «Через год я уже был в Тбилиси, наверное, самым плохим доцентом среди всех его доцентов. Назначив меня на эту должность, Мусхелишвили явно промахнулся. Разве он не понимал, что в 23 года нельзя быть хорошим лектором?»
Тут Элевтер Луарсабович явно скромничает. Став доцентом ТГУ, он успешно преподает и занимается организацией учебного процесса, продолжая при этом работать над теорией фазовых превращений в конденсированных системах, в 1935-м защищает по этой теме кандидатскую диссертацию. Но его научные интересы требуют более широкого поля деятельности, и с 1940 года Андроникашвили вновь в Москве – в Институте физических проблем АН СССР. Став учеником академика Капицы, развивает его идеи в области физики низких температур. В 1945-м, продолжая эксперименты своего учителя, проводит серию экспериментов, которые положили начало исследованиям в области квантовой гидродинамики. И, главное, изучает сверхтекучесть жидкого гелия, экспериментально подтвердив теорию своего друга академика Ландау. Уникальная методика, созданная им, так и входит в мировую науку под названием «эксперимент Андроникашвили». За доказательство того, что жидкий гелий является смесью двух жидкостей – нормальной и сверхтекучей, он в 1948-м получает докторскую степень, а через пять лет – Сталинскую премию.
В год получения докторской степени друг Андроникашвили, физик-ядерщик Аркадий Мигдал, участвующий в атомном проекте в курчатовской Лаборатории N2 АН СССР, курируемой лично Сталиным, зовет туда и Элевтера Луарсабовича. Но тому «была судьба работать в Тбилиси, где пришлось переменить физику низких температур на физику космических лучей». Ему предлагают и кафедру в Пхеньянском университете, но его «атакует» очередной ректор ТГУ, на этот раз – Николай Кецховели: «Я приехал в Москву, чтобы забрать тебя. В Корею тебя не отдам и Москве тоже не отдам. Открыл при университете физико-технический факультет с расчетом на тебя, будешь у меня его деканом. Нечего спорить – дело уже сделано».
«Заставив меня распрощаться с Москвой и поставив меня тем самым на колени, ректор решил смилостивиться и наделил… неограниченными полномочиями», – вспоминал Андроникашвили. Правда, стать деканом он категорически отказывается, так как это «заставит сидеть в Тбилиси больше, чем необходимо для дела организации новых лабораторий».  Ведь в Москве он продолжает эксперименты с гелием, и его присутствие может понадобиться в любой момент. Выручает то, что он не только заведует кафедрой, а еще создает материальную базу всего факультета, и часто появляется  в Москве в качестве  «финансиста и снабженца» – выбивать деньги и оборудование. Из-за нехватки специалистов, он добивается зачисления студентов пятого курса лаборантами. И через полтора года на его кафедре работают 7 лабораторий, а всего на факультете, благодаря ему, их около 20...
Но физиков-теоретиков рядом много, а вот экспериментаторов, кроме двоих, «Курчатов мобилизовал на свои проблемы». Андроникашвили пребывает в растерянности,  а потом берет себе в пример…  знаменитого танцора Вахтанга Чабукиани. Тот, вернувшись из Ленинграда в Тбилиси, буквально в одиночку организует балетную труппу, воспитывает артистов, ставит спектакли и участвует в создании либретто. «Чабукиани стал моим девизом и живым жизненным примером… И мне придется делать экспериментальную физику, в основном, одному. Продолжать организацию учебных лабораторий, читать лекции по экспериментальной физике. Потом – продолжение гелиевых экспериментов в Москве и забросить космиков в горы...». Космики – это сотрудники базы, созданной под его руководством и его руками на Эльбрусе, на высоте 4.000 метров для исследований в области физики космических лучей.
На «несколько фронтов» он разрывается и когда в Грузии появляется свой Институт физики. «Непременно приходилось выезжать и постоянно носиться где-то между Тбилиси, Эльбрусом, Москвой, Томском, Ленинградом, Харьковом и другими городами». Отдельного здания у института нет, эксперименты проводятся в горах, в 25 километрах от Тбилиси. Дирекция, зал для семинаров, библиотека и комната для обработки фотоматериалов размещаются в старой части города, на втором этаже аварийного жилого дома. Это здание дважды горит – после того, как не выключенные электрические плитки падают с полки, когда под окнами ветхого строения проезжает  грузовик. После второго пожара Андроникашвили получает инфаркт…
Но, наконец, у Института физики появляется свое здание, и Элевтер Луарсабович разворачивается вовсю. На перевале Цхрацкаро строится высокогорная станция по изучению космических лучей, в Тбилиси – подземные лаборатории, исследующие проникающую компоненту широких атмосферных ливней. Кстати, мимо них шли в Ботанический сад тысячи людей – по ныне замурованному тоннелю с улицы Энгельса (сейчас – Л. Асатиани). Ученики Андроникашвили – Владимир Роинишвили и Георгий Чиковани получают Ленинскую премию за участие в создании уникальных трековых искровых камер, которые стали использоваться во всех научных центрах мира, исследующих физику элементарных частиц.
Он вкладывает много усилий в выделение из Института физики самостоятельного Института кибернетики, в сооружение одного из лучших в СССР исследовательского ядерного реактора, организует знаменитые всесоюзные Бакурианские симпозиумы. Он получает в 1978 году Государственную премию СССР за новый способ исследования биологических макромолекул.
В Академии наук СССР он возглавляет Научный совет по проблеме «Радиация физики твердого тела». Он инициирует новое направление биотермодинамики, а на атомном реакторе создает первую в Советском Союзе низкотемпературную петлю, позволяющую облучать  различные вещества при низких температурах. И, по традиции, привлекает к новому делу молодежь: «Первым низкотемпературной петлей воспользовался только что окончивший университет Вова Мелик-Шахназаров… он смог осуществить свой проект и организовать очень передовую лабораторию».
При всем этом, столь солидный ученый, академик Академии наук Грузии в 46 лет, в быту очаровывает всех своих коллег. Ведь он – настоящий грузин, гостеприимный, остроумный, отличный тамада. Об этих его качествах есть масса воспоминаний и физиков с мировыми именами, и «рядовых тружеников науки». Их может прочесть каждый, поэтому приводить их нет смысла. Как и его собственные воспоминания, о том, как он принимал в Тбилиси и Кахети великого Нильса Бора с супругой. И все же, приведу один, отнюдь не парадный момент из этих воспоминаний – про то, как Андроникашвили и Бор застряли в лифте Института физики: «Я попробовал открыть дверь, чтобы вылезти из этой ловушки, но она намертво захлопнулась. Застряв в лифте в первый раз на 76-году своей жизни, Нильс Бор пережил моральную травму. Он схватился за мой локоть, издав невнятный и испуганный звук. Я нажимал на все кнопки. Бор издавал все новые звуки, его пальцы сжимали мое предплечье сильнее и сильнее. По ту сторону двери человек десять сотрудников застыли в ужасе, выпучив глаза и раскрыв рты...».
Этот эпизод пришел на ум, когда я недавно пришел в институт и оказался возле того самого лифта. «А чем закончилась история с застрявшим здесь Бором?» – спрашиваю друзей-физиков, докторов наук Марину Абуладзе и Дмитрия Дриаева. – «Лифтер по почте прислал заявление об увольнении». – «Почему по почте?» – «Боялся, что Элевтер его убьет», – в один голос отвечают мне.
Ну убить не убил бы, но встречаться им все рано не следовало – Элевтер Луарсабович, лично отбиравший каждого сотрудника института, был нетерпим к недисциплинированности и необязательности. Он сам признавался: «По отношению ко всем сотрудникам царила строгость и более того: неумолимость. Выговоры сыпались как из рога изобилия. Написал письмо в не тот адрес – выговор, подписался под бумагой, напечатанной с ошибками – поставить на вид. Опоздал на работу  – ...но тут я умолкаю». Рассказывают, что московский высокий академический чин, пообещавший помочь в получении оборудования, не сдержал слова. Потом ему самому в чем-то понадобилась помощь Андроникашвили, и при встрече он смущенно спросил: «Мы на вы или ты?» – «На они», – холодно ответил академик.
Впрочем, строгость Элевтера Луарсабовича проявлялась по-разному. Научный сотрудник Лия Замтарадзе рассказывает, как в лаборатории проверяли  под потолком трубу, по которой поступает гелий, и по ее просьбе протерли место сварки. Вскоре появляется Андроникашвили, бдительно следивший за чистотой на рабочих местах. Проводит  пальцем по столам, по приборам – нет претензий. Поднимает глаза к трубе, приказывает принести стремянку и самолично поднимается под потолок. «И тут у тебя чисто?» Уходит с сердитым видом: «Не даешь человеку придраться».
Этот замечательный человек ушел из жизни в 1989-м, не успев убедиться, что его детище выдержит все испытания. Институт физики, носящий его имя, выжил в тяжелейших условиях последней четверти века, и сегодня число зарубежных грантов здесь выше, чем в любом другом НИИ. Нет, не зря он так тщательно подбирал сотрудников. Воспитанники института успешно работают в Италии, Израиле, России, США, в Европейском Центре ядерных исследований (ЦЕРН), ведущих вузах Грузии.
Похоронен Андроникашвили в Дидубийском Пантеоне писателей и общественных деятелей Грузии, рядом с женой и отцом... И еще слова, которые мог бы сказать  тончайший лирик. Но написал их физик Андроникашвили: «…Наконец, в уже абсолютной темноте мы видим свет костра. Ложимся на землю в полной тишине, какая бывает только в горах, и протягиваем руки к хрустящему грузинскому хлебу, к свежеотваренной рыбе, к шашлыкам, к вину, к зелени, к фруктам, к арбузу... Негромкое трехголосье, сливаясь со звоном цикад, с почему-то усилившимся шумом горной реки, сливаясь с природой, заполняет тебя покоем и уверенностью в правильно и разнообразно прожитой жизни».


Владимир Головин


Головин Владимир
Об авторе:
Поэт, журналист, заместитель главного редактора журнала «Русский клуб». Член Союза писателей Грузии, лауреат премии Союза журналистов Грузии, двукратный призер VIII Всемирного поэтического фестиваля «Эмигрантская лира», один из победителей Международного конкурса «Бессмертный полк – без границ» в честь 75-летия Победы над нацизмом. С 1984 года был членом Союза журналистов СССР. Работал в Грузинформ-ТАСС, «Общей газете» Егора Яковлева, газете «Russian bazaar» (США), сотрудничал с различными изданиями Грузии, Израиля, Азербайджана, России. Пять лет был главным редактором самой многотиражной русскоязычной газеты Грузии «Головинский проспект». Автор поэтического сборника «По улице воспоминаний», книг очерков «Головинский проспект» и «Завлекают в Сололаки стертые пороги», более десятка книг в серии «Русские в Грузии».

Стихи и переводы напечатаны в «Антологии грузинской поэзии», «Литературной газете» (Россия), сборниках и альманахах «Иерусалимские страницы» (Израиль), «Окна», «Путь дружбы», «Крестовый перевал» и «Под небом Грузии» (Германия), «Эмигрантская лира» (Бельгия), «Плеяда Южного Кавказа», «Перекрестки, «Музыка русского слова в Тбилиси», «На холмах Грузии» (Грузия).
Подробнее >>
 
Понедельник, 07. Октября 2024