Нина Мазур – театровед, театральный критик, драматург, член Германского Совета международного института театра и Международной Ассоциации театральных критиков (ЮНЕСКО). Член немецко-русского литературного общества и Международной ассоциации писателей и журналистов (APIA, Лондон). Художественный руководитель Международного театрального фестиваля «MOST» (ФРГ), создатель, программный директор и эксперт интернациональных театральных фестивалей.
Автор, известное дело, всегда больше своих текстов, хотя бы потому, что он – это не только написанные им тексты. Но произведения, им созданные, – это субстанции, планеты, запущенные автором во вселенную, где они обретают собственную высоту, орбиту и скорость передвижения. Так сложилось, что сперва я увидела два спектакля по пьесам Нины Мазур, «Сны Гамлета» и «Это я – Эдит Пиаф», и была ими покорена. А потом познакомилась с автором и покорилась уму и обаянию Нины Зиновьевны. Не буду говорить о постановках, хотя они заслуживают всяческого внимания и уважения. Скажу о текстах, с которых, собственно, и начинается любой спектакль. Пьесы Нины Мазур, без сомнения, игры разума. Очень, очень давно не встречала на театральных подмостках таких ювелирно выстроенных интеллектуальных конструкций. И если Станиславский следовал принципу «петелька-крючочек» в актерской игре, то в пьесах Мазур «петелька-крючочек» – это вообще метод построения текстов. В них нет ничего случайного, каждое слово имеет высочайший удельный вес. Слово стоит точно на своем месте, с тонким расчетом – чему-то следуя и что-то предваряя. В общем-то, любая пьеса Мазур – готовый спектакль с интеллектуальным фундаментом. А фундамент этот – тезис, допущение, утверждение или вопрос. Ну, например. Вспомните «Ромео и Джульетту», предлагает Мазур. Вспомнили? А теперь задумайтесь: а где мать Джульетты? Кто она, какая она? И понеслось. И появилась блестящая монодрама «Леди Капулетти».
Нина Мазур не умеет писать длинно. Для нее чрезвычайно важна лапидарно высказанная мысль. В любом ее тексте мысль – словно алмаз, который невозможно ни расколоть, ни распилить, ни даже поцарапать. Он всегда остается драгоценным камнем без изъяна – таким, каким его добыл сам автор. При этом драматург дает возможность режиссеру повернуть алмаз под тем или иным углом. В конце концов вставить в свою, режиссерскую, оправу. Но камень драгоценным от этого быть не перестанет. А текст Мазур непременно будет главным действующим лицом спектакля.
С Ниной Зиновьевной мы познакомились в Ереване, на Международном театральном фестивале «Арммоно». Знакомство оказалось приятным, и беседа сложилась легко, сама собой.
– Каково, на ваш взгляд, значение и предназначение театральных фестивалей? Оно в большей степени миротворческое или творческое?
– Будучи человеком, далеким от политики, и то же время человеком гуманистических устремлений, я полагаю, что мы рождаемся на этот свет для того, чтобы нести свет. Не нами придумано устройство мира, но театр, в частности, да и искусство вообще – как будто некий занавес между миром, в котором мы живем и который стараемся сделать лучше, и тем миром, куда мы все уйдем в конечном счете, каким бы мы его себе ни представляли. Занавес этот колеблется холодным ветром. Но в то же самое время он дает нам возможность пройти наш путь, не будучи сбитыми этим ветром. Поэтому мне кажется, что театр и театральные фестивали – это замечательная условность, замечательный ритуал, который гармонизирует не всегда гармоничное существование человека на земле. Это высокая миссия. Надеюсь, что мы все ей служим. И служим с честью. То, что происходит за окном в это время – живая жизнь с ее волнениями, пертурбациями, переворотами, в конце концов, с ее рождениями и смертями. И фестиваль так или иначе с этим соотносится. И только придает значимости и остроты процессу созидания красоты.
– Но ведь участники живой жизни за окном как минимум должны прийти на спектакли.
– Старая истина – каждому свое. Одни находятся на площадях и решают важные социальные, политические вопросы, другие задают эти вопросы со сцены, третьи находятся в зале и задумываются над этими вопросами. В момент, когда решаются вопросы завтрашнего существования, хлеб насущный важнее, чем посещение театра. И люди, которые именно в такой момент придут в театр – люди особого склада. Может, и мы к ним принадлежим.
– На фестивале «Арммоно» были представлены два спектакля по вашим монодрамам. Конечно, я не могу не спросить о ваших впечатлениях. И вообще – что испытывает драматург, когда видит свое детище воплощенным?
– Я, наверное, не совсем нормальный драматург. Понимаете, когда я смотрю на свою взрослую дочь, то не думаю о том, что я создала это существо. Я восхищаюсь без размышлений. И, восхищаясь, не держу даже в подкорке мысль, что это моя заслуга. Точно так же я отношусь к своим пьесам. Я их когда-то создала, и они перестали мне принадлежать.
– То есть вы их «воспитывали» в момент написания?
– Да. Они выросли, оперились и ушли из гнезда. Когда я смотрю спектакли по моим пьесам – а их в мире очень много на разных языках – не думаю о том, что когда-то их написала. Я смотрю, восхищаюсь, огорчаюсь, волнуюсь, но не как автор, а как зритель. Те два спектакля, которые я увидела на этом фестивале, режиссерски интересно решены и блестяще актерски исполнены. И «Сны Гамлета» в исполнении Александра Аладышева и постановке Линаса Мариуса Зайкаускаса Владимирского государственного театра, и спектакль Вологодского камерного театра «Это я – Эдит Пиаф!», который сыграла Ирина Джапакова, а поставил Яков Рубин.
– Какие ваши пьесы наиболее востребованы?
– Очень популярной была «Леди Капулетти». Сейчас популярна монодрама «Сны Гамлета», это новая пьеса, она написана в прошлом году.
– А какие произведения, что называется, только что сошли с вашего пера?
– По просьбе руководителя Кишиневского молодежного театра «С улицы Роз» Юрия Хармелина я написала пьесу о Марселе Марсо. В труппе театра есть актер, который прекрасно владеет техникой пантомимы, и режиссер очень давно мечтал, чтобы он сыграл Марсо. Как сказал мне Хармелин, получив текст, он сразу же его прочитал, а потом не спал всю ночь – ставил в уме пьесу. Премьера однозначно не за горами. Есть еще одна пьеса, которая уже написана и отослана. Нынешний год – год юбилея Льва Толстого. Неподалеку от Ясной Поляны находится Липецкий государственный академический театр имени Толстого. В этом театре придумали драматургический «workshop», мастерскую, в которой несколько драматургов из разных стран, в том числе, и я, написали пьесы о Толстом – каждый свою. Нам дали полный карт-бланш.
– О чем написали вы?
– Когда я говорю о таких человечищах, глыбах, как Толстой, я не занимаюсь отсебятиной и не искажаю факты. Это может быть фантазия, но до определенного предела. Нельзя шутить с биографиями великих людей. В одном из воспоминаний Максима Горького я прочла фрагмент о том, что пока он и другие гости сидели дома у Толстого, которого все не было и не было, в комнату постоянно заходила супруга писателя и спрашивала: «Кто-нибудь видел Льва Николаевича?» И я себе представила: на сцену вбегает немолодая статная красивая женщина в хорошо сшитом черном платье и спрашивает зал: «Вы не видели Льва Николаевича?»
– Пьеса так и называется?
– Было бы неплохо, кстати. Нет, пьеса называется «Гений. Штрихи к портрету». Люди, которые вплотную находятся рядом с гением, понимают, как это непросто. Гений – это не только его романы. Это живой человек, очень странный и очень сложный. В моей пьесе Софья Андреевна трижды появляется и на разные лады задает вопрос, видели ли мы Льва Николаевича. И мы понимаем, что никто из нас Толстого не видел. И она его тоже не видела. Вообще – видел ли его кто-нибудь? Мне кажется, получилась интересная пьеса. Написанные пьесы будут прочитаны этой осенью в России, в Липецке, в рамках большого международного фестиваля. Это будут именно читки с актерами, а потом уже театры решат, где и как будут ставиться пьесы.
– Вы часто произносите слово «Россия»…
– Я не россиянка. Я киевлянка по всей своей судьбе. Последние 20 лет живу в Германии, в Ганновере. Пишу на русском, как большинство выходцев из Советского Союза. Образование получила в Москве, в ГИТИСе, аспирантуру оканчивала в Санкт-Петербурге.
– Кого из педагогов вспоминаете с особой благодарностью?
– Прежде всего – руководителя нашего курса, профессора Николая Ильяша. Великий человек. Его уже нет, он умер перед нашей защитой. И дипломные работы принимали другие специалисты. Это был замечательный балетовед, и тема моей дипломной работы, как и последующей диссертации, была связана с балетным театром.
– С балетным театром?
– Тут нет ничего удивительного. Мой прежний муж, с которым прожита целая жизнь, был и продолжает оставаться замечательным балетмейстером, хореографом. Это мой мир. Балетный мир. Балет для меня был и остался высшим выражением человеческого духа. Я люблю слово, я человек, который занимается словом. И все-таки, как ни странно, убеждена – то, что может сказать тело, не может сказать никакое слово.
– Тело и музыка?
– Конечно. Я в каком-то стихотворении написала: «И музыки немое море, чей тайный смысл непостижим»… Так оно, видимо, и есть.
– Как театровед, вы поначалу писали больше о балете или в круг ваших интересов сразу вошел и драматический театр?
– Тут вот какая вещь. По первому образованию я биохимик.
– Дипломированный?
– Конечно, я никогда ничего не бросаю на полпути. Я была успешным химиком, многократно награжденным и отмеченным. И у меня как бы не было никаких причин в моем возрасте, очень далеком от студенческого, вдруг совершать такой невероятный поворот.
– Так почему совершили?
– Именно этот вопрос мне и задал Юрий Любимов, когда я проходила собеседование перед экзаменами в ГИТИС – почему вы делаете такой шаг, если у вас уже есть успешная карьера в другой области? Я решила отшутиться и ответила, что мне не дают покоя лавры Бородина, который тоже был химиком, а мы его знаем и любим как композитора. Маститая профессура заулыбалась. А потом все-таки переспросила – а если серьезно? И я ответила серьезно: «На моей родине грянул Чернобыль, и я решила, что пора подумать о душе. А почему для меня это означает поступить в ГИТИС на «театроведение», ответить не могу. Я просто инстинктивно чувствую, что мне надо поставить собственную душу, как зеркало, между людьми, которые создают театр, и теми, которые сидят в зале и хотят что-то получить для своей души от этого театра. Мне хочется стать тем таинственным зеркалом, которое будет что-то объяснять, что-то укрупнять, что-то пропускать, чему-то не давать ход». И мне сказали – ну что ж, сдавайте экзамены. Я с легкостью сдала экзамены и поступила сразу на второй курс. Поскольку я была не молода, то не имела права учиться на стационарном отделении и училась на заочном. Это был блестящий курс. Мы подолгу находились в Москве – метод обучения был таков, что нельзя было просто приехать на недельку, чтоб сдать сессию. В ГИТИСе действительно надо было находиться долго. Учиться было настолько интересно, что когда я возвращалась домой, то говорила моей семье – я не хочу заканчивать институт никогда, я хочу учиться там вечно! Это было наслаждение – какие блистательные лекции, какая изумительная профессура! Мне приятно сказать, что Алексей Барташевич, знаменитый шекспировед, поставив мне зачет, сказал: «Спасибо вам». – «За что?» – «За возможность поговорить о Шекспире».
– О, это как орден!
– Да, и я ношу это в сердце.
– Обозначим этапы пути: биохимия, ГИТИС, аспирантура, балет, драматический театр, статьи, книга, пьесы… Стихи, как я понимаю, были всю жизнь.
– Были и есть. Книгу, или точнее, монографию, я написала в Санкт-Петербурге, когда училась в аспирантуре. Тема моей диссертации была той же, что и тема книги – «Сценические интерпретации балетов украинских композиторов». Окончив ГИТИС и аспирантуру, я продолжала жить дома, в Киеве. СССР к этому времени уже распался. Украина обрела независимость, и для России я стала иностранкой. Я обнаружила, что украинские издания, занимающиеся театром, большого интереса к балетному театру не проявляют. Если случалось явление в балете, то какая-то статья была возможна, но в целом их, конечно, больше интересовал драматический театр. И я стала активно применять свои знания – писать о драматическом театре. Параллельно поступила на службу в Министерство культуры Украины, работала главным специалистом Управления театров и проработала в этой должности вплоть до моего отъезда в Германию, который случился уже в постпенсионном возрасте. Я ухитрилась так интересно уехать, что коллеги, зная причины моего отъезда (это были серьезные семейные обстоятельства), не отдавали себе отчета в том, что произошло. Они почему-то не верили, что я уехала. Однажды я приехала в Киев на международный театральный фестиваль и на Крещатике встретилась с нашим великим актером Богданом Ступкой, который в то время руководил Национальным театром имени Франка. «О, Нина, – говорит Богдан Сильвестрович, – ты помнишь, что у меня завтра премьера?» Я отвечаю: «Богдан, а почему вы вообще не удивляетесь, что я тут?» – «А, да, ты же уехала куда-то. Так ты помнишь про мою премьеру?» Какая-то мистика происходила. Люди как будто не осознавали, что я уехала насовсем. Потом я поняла, в чем дело: это мы, именно мы, формируем мир вокруг себя, а не другие люди. Внутри себя – я не уехала никуда. В своей душе – осталась на родине. Я не стала немкой, осталась человеком своей родины, своей культуры, своего языка. Я вам больше скажу – в общей сложности дома, в Германии, я бываю не больше двух месяцев в году. И это понятно, ведь если я театровед, то должна «ведать театром», должна его знать. Скажите, что я могу знать о театре, о таком странном живом искусстве, таком мотыльковом, таком сиюминутном, если не сижу в зале и не смотрю спектакль? По интернету можно посмотреть все. Но чтобы быть тем зеркалом, о котором я вам говорила, спектакль надо видеть воочию. Если ты сидишь дома, то ты не театровед. Книга может прийти в дом. А спектакль не может. Поэтому я очень много езжу. Это, наверное, звучит смешно, ведь люди моего возраста не бывают столь подвижны.
– Вы – другого возраста. У вас какой-то иной отчет времени в организме.
– Да, мне очень часто говорят, что я вне возраста. Я знаю, что не уйду от нормальной дороги, которая ведет от рождения к смерти. Другой вопрос, как пройти эту дорогу.
– Почему вы начали писать пьесы?
– Меня очень часто приглашали на фестивали для устного разбора спектаклей. На одном из фестивалей я встретила московского театрального критика Валерия Хазанова. Он сказал, что организует ассоциацию монофестивалей. Я не совсем поняла, какое это имело отношение ко мне. На тот момент я работала в Министерстве культуры и была профессором в университете, поскольку госслужащий в Украине имеет право только на одну подработку – преподавать. «А вы сделайте свой фестиваль», – предложил Хазанов. Мы обменялись контактами и разошлись. Идея с организацией фестиваля казалась нереальной. Признаюсь, я не люблю ни просить, ни распределять деньги. Это не мое. Я понимала, что без денег фестиваль не сделать. Но Министерство культуры не знало, как уплатить за прошедшие фестивали. Куда уж там было делать новые! А дальше случилась невероятная история, и если бы я сама не была ее участницей, то никогда бы не поверила. Буквально через две недели после разговора с Хазановым я оказалась на фестивале в Люксембурге. На обеде ко мне подошла официантка и сказала – мужчина за соседним столиком просит разрешения с вами поговорить. Я допила кофе и подошла сама. «Я возглавляю швейцарский культурный фонд, – представился он. – Мы имеем подразделения в разных странах, в том числе и в Украине. Мне сказали, что вы серьезный и честный человек. Нет ли у вас международного проекта, на который вам требуются деньги? Подавайте заявку – мы вам поможем».
– Фантастика!
– Я вспомнила предложение господина Хазанова, пригласила двух коллег, мы написали проект, и в течение 10 лет получали финансирование фестиваля моноспектаклей «Вiдлуння» в Киеве. В переводе на русский – «Эхо». Потом организаторы фонда посчитали, что Украина встала на ноги – это было до Майдана. И фонд прекратил свою деятельность в стране, которой помог достаточно. А фестиваль продолжился, его поддержали власти. Я перенесла его в два крупных областных центра в западной и восточной Украине – Чернигов и Хмельницкий, чтобы фестиваль, так сказать, светил не в одну точку. Возвращаясь к вашему вопросу. В процессе подготовки первого фестиваля я обнаружила, что актеры жалуются на отсутствие или недостаток пьес, рассчитанных на одного человека. И начала писать пьесы.
– Какая была первой?
– «Это я – Эдит Пиаф». Она написана почти 20 лет назад, но в 2017 году, когда был юбилей Пиаф, пьеса обрела вторую жизнь.
– По моему убеждению, главный действующий персонаж в ваших пьесах – текст.
– Вы это очень точно определили. Например, «Сны Гамлета». Опорная точка очевидна – «Какие сны в том смертном сне приснятся?» и «Быть или не быть?». Это две фразы, которые вспомнит любой нормальный человек, если зайдет разговор о «Гамлете». Для меня самой важной стала мысль – быть как все или не быть как все? И я представила себе один и тот же повторяющийся сон, который есть и кара, и карма. Человек прожил жизнь и находится там, откуда нет возврата. Его окружают только голоса, и измениться они не могут. Так написал Шекспир. Чем ты платишь за то, что ты – не как все? И не будет ли это, в конце концов, одно и то же – и для того, кто был как все, и для того, кто таким не был? Над этим мне хотелось подумать. Гамлет – почти мальчик, храбрый, отчаянный. Ему ничего не остается, кроме как терзаться. Это не «мильон терзаний» Чацкого, это терзания человека, которому было свойственно не действовать, а наслаждаться жизнью. А ему пришлось действовать. И ничего не осталось, как умереть на руках Горацио, глядя на трупы короля, матери и Лаэрта… Говорят, цитировать себя – это моветон. Но я не чувствую своим то, что от меня ушло, и прочту вам строчки, которые написала, когда была еще очень молода: «Еще я знаю тайну слов. /Их разрушать хочу. И строить. /Воздвигну храм. Но нет покоя, / Пока не рухнет без следов. /Еще я знаю тайну слов».
– Кто входит в тройку ваших самых любимых поэтов, писателей?
– Номер один, и это не банальность, Пушкин. Потому что у Пушкина можно найти все. На втором месте – Набоков. Я считаю его гениальным стилистом, безотносительно к тому, близки ли мне его творческие и человеческие поиски, жизненная позиция. У него мастерство стиля таково, что до него расти и расти. Я очень люблю стихи Уильяма Блейка. Знаю наизусть и в подлиннике, и в великолепных переводах Маршака.
– Представляю, с каким интересом слушали вас ваши студенты.
– Когда я преподавала в Институте инженеров гражданской авиации, студенты сбегали с профильных занятий, чтобы послушать мои лекции по истории искусств. Этот предмет является обязательным на первом курсе в любом вузе Украины. Помню, у меня «окно». Подходят студенты, говорят: «У нас лектор заболел, пойдемте к нам, пожалуйста». – «Ребята, ну зачем?» – «Поговорите с нами. С нами никто не разговаривает». Я навсегда запомнила эту фразу…
Послесловие
Нина Мазур вошла в число 29 выдающихся людей миллионного города Ганновер, родившихся не в Германии. Этим людям посвящена изданная в Ганновере книга «Новые корни». Статью о Нине Мазур авторы завершили словами: «Она слишком принадлежит миру, чтобы принадлежать одной стране».
Нина ШАДУРИ
|
