Сколько их было, героев, стремящихся к невозможному. Яростных и покорных, не сломленных и сломавшихся… Кто-то рвется «в Москву, в Москву!», а кто-то идет «искать по свету, где оскорбленному есть чувству уголок». Один вскочит на подножку трамвая «Желание», а другой будет обреченно дожидаться Годо… И несть им числа.
Но вот написал Жеральд Сиблейрас пьесу «Ветер шумит в тополях», и поставил ее в Вахтанговском Римас Туминас, и пополнились ряды бедолаг. Теперь трое мужчин и собака вечно-бесконечно смотрят куда-то вдаль и ввысь.
Поверим на слово, что и ветер чудесен, и тополя прекрасны.
Тбилисским зрителям посчастливилось увидеть этот восхитительный спектакль на Международном фестивале искусств им. М. Туманишвили «GIFT».  
Максим Суханов играет в спектакле одного из трех героев, Фернана. Играет, говоря словами Марка Захарова, «как гениальное животное». От него нельзя оторвать глаз, даже если он отходит куда-то в глубь сцены и не произносит ни слова. Что это – высшая магия или исключительный профессионализм?

– Актеры по-разному работают над ролью. Кто-то – по наитию, кто-то – глубоко изучая материал, вникая в детали… Как работаете вы? Приоткройте дверь в вашу творческую кухню.
– Я не очень люблю открывать дверь в кухню, скажу вам честно. Это лишнее. И знать об этом не нужно… Могу сказать, что мне нравится, когда в спектакле есть личное высказывание режиссера. Чем хорош театр? Всегда существуют новые вводные. Есть режиссер, есть актеры и есть определенные предлагаемые обстоятельства, окружающие нас. А потом будут другие предлагаемые обстоятельства и другие актеры. И, несмотря на то, что будет тот же режиссер, новый проект с предыдущим будет соотноситься лишь формально. А так – каждый раз все новое. Для меня очень важен режиссер. Его личность. Мне важно соединиться и слиться с концепцией, страхами, комплексами, парадоксами, которые живут в самом режиссере. Мне нужно их очень сильно впитать для того, чтобы начать что-либо ощущать и медленно двигаться к развитию образа. Я не могу один. То есть, наверное, могу, но тогда это можно будет назвать самодеятельностью. Я должен почувствовать режиссера, продраться к нему настолько, насколько я могу это сделать. Только тогда я начну что-то делать, идти в сторону того персонажа, который нам необходим, и к режиссерской фантазии прибавлять свою.

– В заданных режиссером рамках?
– Я не знаю, что такое рамки. Нет, я этого не понимаю. Когда спектакль выйдет, можно разграничить: это – скелет, это – плоть. Но рамки как таковые… Их для меня нет.

– Как вы относитесь к режиссерской диктатуре?
– При любой диктатуре, будь она в театре или в жизни, ничего хорошего не получается. И мы это видим наглядно – что происходит в мире, в нашей стране, в вашей стране. Так же и в театре – диктатуры быть не может.

– Но ведь Георгий Товстоногов говорил, что театр – это добровольная диктатура.
– Ну… Я не знаю, какие там были спектакли.

– То есть как это?
– Вот так. Не факт, что они бы мне понравились. И вам тоже. Понимаете? Какие-то, может быть, были и хорошие, а какие-то – нет. Но дело даже не в этом, а в том, что должна быть дисциплина, должно быть творчество. Если есть воля у режиссера и воля у актера, если есть исследовательский путь, тогда это и получается интересно. А диктатура интересна разве что самому диктатору. Но не актерам… Я репетирую, исследую медленно. Когда начинаю репетировать, чувствую себя инвалидом. И слава богу, что у меня есть право на ошибку. Я часто ошибаюсь в поиске. Но очень рад, что всегда есть исследовательский путь. Как он есть у режиссера, так и у актера. И мы движемся по пути к результату.

– И каков результат, на ваш взгляд, в «Тополях»?
– Если вы прочитаете пьесу, то очень удивитесь. Ее ставить невозможно. Она вся стоит на месте, драматургии очень мало. И недаром мы репетировали ее полгода. Я это произведение рассматриваю не впрямую. Для меня вообще это не три персонажа, а один, который и присутствует на сцене. Один из трех актеров отображает эмоции этого персонажа, другой – его сознание, третий – его бессознательное. Я так к этому отношусь. Не могу не сказать, что все, что происходит в пьесе, в спектакле, не обязательно должно происходить с дряхлыми, подошедшими к концу жизни стариками. К такому жизненному этапу человек может прийти в любом возрасте. Те состояния, которые испытывают все три персонажа, прошедшие войну и искалеченные войной, могут испытывать и молодые люди. Они  все время говорят о переходе в новое качество – «подняться наверх». Мы ничего не знаем об этом качестве. Но очевидно, что речь не идет о смерти вообще и о смерти как точке в конце их пути. Их стремление и фантазию по поводу перехода в новое качество я бы назвал главной темой спектакля.

– На мой взгляд, это спектакль о стремлении к недостижимому. Как вам кажется, важно ли для человека подобное стремление, оно стимулирует или расхолаживает?
– Важно. Очень важно. Я считаю, что это и стимулирует, и развивает, и возвышает, и очищает. И установка должна быть именно такой – не вниз, а вверх. Несмотря ни на какой возраст, что бы ни происходило вокруг, какие бы сволочи тебя ни окружали. Ты сам должен все фильтровать и стремиться только к тому, что лучше, возвышеннее и, я бы сказал, экспериментальнее.


Нина Шадури