click spy software click to see more free spy phone tracking tracking for nokia imei

Цитатa

Сложнее всего начать действовать, все остальное зависит только от упорства.  Амелия Эрхарт


«СЛОВНО СЕРДЦЕМ УКОЛОТЬСЯ…»

https://lh3.googleusercontent.com/i02iSNFT2tGrAw9KQRV-sS0nEc2CFWJYkTsmK_t4x8owIU8Scp0I-r3Vf70n1TSWvhcp4CSaOLYqpxAZrvqbjtw65eQoLi7FuptbjPAjJu5ISC67lXEQMEC8SKvdLd8AfdYSq9XjV_XvjnHxvctOJmpeCRrQSK23ZflCbIwcTLKO6qIR_2maoKsDQF2RN84uKbkZ-Dm08ixFolOgWqlg6tsivIgp1_9iy-ZxbN0FG1J1O66o31P8-IsQGdOIN9KPX9n_xNB0MEDABIncAWPH2VFhbW07DGhB0kopAnPi7Qggsdw2_Pmy_XND0cgTr_u56IllfyN8WNDP5NnqXW5pNJnaDZ1nENvU9nkdYSnaqGKIRalvAEdoBDEgpX39GbUDXRUoTsjOGYwd_y4fPLMmoas3n-I64GLWh10pAcMpO5xkmNuW5WXpXLmP8Amg1OyKIbqDnJxVd4EUWHWgjLcv8S15cET5IWRmJcWHAZI0pjcfhjkTtARa0SEuiXHgckLG-qF9V4ol8YTGM-55QfXM5-drWwXbFlBLJtWEboS0AwjYZTDrzgDBB6G69F4jfLbxOKY4rg3Sl6kH4EJeBwccBCreWH655XU=s125-no

Даниил Чкония – поэт, прозаик, переводчик, литературный критик. Родился 19 февраля 1946 г. в Порт-Артуре. Учился на филфаке Тбилисского университета. В 1973 г. окончил Литературный институт им. Горького. С 1996 г. живет в Кельне. Автор 11-ти книг с предисловиями А.Цыбулевского, Ф.Искандера, С.Чупринина, М.Гарбер и др. Лауреат Премии имени В.Сирина (Набокова) 2015 г. «За непрерывный творческий поиск и приверженность русскому поэтическому слову». В 2016 г. за книгу «Стихия и Пловец» поэту присуждена Русская премия.

Этот поэт не криклив. Вы не отыщете в его стихах строчки, (даже слова!), исполненных шумного пафоса, оголенных эмоций. Кажется, что его печаль – сдержанна, ностальгия – спокойна, воспоминания – безболезненны. Конечно, это только кажется. Просто таковы его поэтическая метода, авторский художественный стиль. Даниил Чкония не раскрывает свои раны на всеобщее обозрение (разве что прихватишь взглядом мелькнувший рубец), но хранит их глубоко в себе. А чашу страдания не выплескивает безоглядно, а несет терпеливо и бережно, стараясь не уронить ни капли. Потому-то плотность страдания у Чкония выше, чем у многих, а кристалл радости – ярче.
Если бы мне пришлось выбирать одно-единственное слово для того, чтобы охарактеризовать поэтический мир Даниила Чкония, я бы выбрала слово «достоинство». Поэту одинаково чуждо как самолюбование, так и самоуничижение. Он не позволяет себе ни впадать в отчаяние, ни ударяться в панику, ни раскисать. Хотя (это так ясно!) ему знакомо любое из этих состояний. Но – достоинство мужчины обязывает. Он один из немногих по-настоящему мужественных и благородных мужчин в современной поэзии, где истериков не счесть, а имя страдающих комплексами – легион. Он снисходителен и великодушен, а это и есть главные признаки подлинной силы.
Даниилу Чкония удается сочетать в своей поэзии душевную боль (да уж какая поэзия без боли, так просто не бывает) и душевное здоровье. Поэтому его стихи целебны. Они, если и не утешают, то врачуют.
Он очевидный последователь классической золотой линии русской поэзии ХХ века. В числе его предшественников и учителей – Давид Самойлов, Арсений Тарковский. Он следует в заданном ими направлении. Но своей дорогой. Он не навязывается в попутчики никому. И никого не зазывает в дорогу с собой. «Простота» его, как и полагается, «неслыханна». Стихи Даниила Чкония узнаешь сразу, запоминаешь надолго, хочешь читать и перечитывать вновь.
А еще – хочешь поговорить с тем, кто эти стихи написал.

– Поэзия – дело элитарное?
– Знаете, Нина, у меня нет однозначного ответа. Мне уже доводилось размышлять на эту тему, давая интервью различным изданиям. Поэзия потеряла массового читателя – процесс расхождения читателя и поэзии носил объективный характер: люди вынуждены были бороться за существование, стало не до стихов. Кроме того, свобода прессы в 90-е привела к невостребованности прямого публицистического высказывания в стихах и «эзопова языка» поэзии. Объясните сегодняшнему 20-летнему человеку, о чем поет Окуджава в «Песенке о московском метро»? Кто справа, кто слева, почему одни стоят, другие идут? «Возьмемся за руки, друзья!» – это о ком? И пока прежний читатель боролся за кусок хлеба или занимался бизнесом, в смысле, воровал (а иначе, какой мог быть бизнес?!), а новый потенциальный читатель недоумевал, поэзия, обретя свободу от цензуры и стандартов «соцреализма», стремительно усложнялась и эстетизировалась, становилась в прямом смысле «искусством слова». Это оттолкнуло массового читателя еще больше, а поэзия загерметизировалась, читатель и поэзия «обиделись» друг на друга. И, пожалуй, ответ такой: поэзия сегодня все чаще – дело элитарное.  Но грустноватую интонацию я бы осветил позитивным явлением: читателей поэзии стало совсем немного, зато они – настоящие!
– Как вам кажется, зачем человеку читать стихи? Простите за наивный вопрос.
– Чтобы стать человеком! Чтобы развивать в себе личность, гуманизироваться (несколько неуклюже звучит, но пускай), воспринимать мир не только умом, но и чувствами, сердцем, как я настойчиво повторяю, «умным сердцем»!
– Есть ли люди, которых невозможно приучить читать стихи?
– Ну, конечно, есть! Я даже рассуждать на эту тему не стану, разве что выражу им свое сочувствие. Но они в меньшинстве. До революции в гимназии на уроках словесности учили не только читать стихи, но и писать их. Гусар, явившись в дом на званый ужин, оставлял дамам в альбомах какие-никакие стишки.  Нынешние «гусары» чаще существа примитивные.
– Как сочетаются в поэте ремесло и дар свыше? Надо ли учиться писать стихи?
– Учиться надо. Всю жизнь. У великих, у мастеров. Приобретать опыт, умение. В этом смысле можно говорить о ремесле, о профессионализме. И тут же замечу: душа-то спит, на ремесленном посыле творчество не происходит. А вот привычка писать, не испытывая «вдохновения», подарила нам уже столько умозрительных сочинений в стихотворной форме, что у некоторых молодых авторов возникает мысль: существуют технологии создания текстов, ими нужно овладеть. И они – правы: технологии существуют, тексты создаются. К поэзии это никакого отношения не имеет.
– А как вы относитесь, например, к пособию Владимира Маяковского «Как делать стихи»?
– Тут есть проблема – читано столь давно и, признаться, с недоверием, но с огромным интересом! Во-первых, провокационное название: «… делать стихи», оно для иных читающих-пишущих – соблазн поверить, что «делать стихи» можно. Стихи – можно! Поэзию – нет! И сам Маяковский в своей статье все время оговаривается, то, что он сам делает, не является универсальным правилом. Да и не делал он стихи своей молодости, кровью писал. Поэтому «Облако в штанах» – шедевр, за которым «я себя под Лениным чищу» – пошлятина. А вот то, что стихи можно и нужно редактировать, уже написанные, «отделывать стихи», это – верно. Тут лучше за образец взять книгу Бонди «Черновики Пушкина». Замечательный пример: каким рядовым был первоначальный вариант стихотворения, которое после пушкинского редактирования превратилось в знаменитое «На холмах Грузии лежит ночная мгла».
– У кого и как учились вы?
– Учился я в Литературном институте имени М.Горького. Семинары творческие вели выдающийся литературный педагог Лев Адольфович Озеров, феноменальный Фазиль Абдуллаевич Искандер (куда смотрят остолопы из Нобелевского комитета!), восхитительная умница и красавица, не по годам серьезная и ответственная, мастер художественного перевода Анаида Николаевна Беставашвили. Позже, работая консультантом СП Грузии, я подружился с Александром Семеновичем Цыбулевским, замечательным поэтом, который стал не только литературным, но и моим духовным наставником. Он, кстати, был инициатором издания в «Мерани» моей первой книги «Звук осторожный». Его влияние на становление моей личности и формирование творческого лица было определяющим. Он придал мне чувство большей уверенности в моих способностях, «расковал» меня.
– А можно поподробнее об Александре Цыбулевском? Что вам вспоминается о нем?
– Для меня Шура, как его звали все, независимо от возраста и приближенности или отдаленности знакомства, навсегда останется Александром Семеновичем – старшим другом, наставником. Впервые я открыл для себя поэта Цыбулевского, купив его книжку «Что сторожат ночные сторожа», уезжая из Тбилиси, где какое-то время проучился на филфаке ТГУ, в Москву, в Литинститут. Книжка эта, совершенно неординарная, в силу «эстетических расхождений с советской властью» невозможная для издания в Москве, только и могла выйти в тбилисском «Мерани» – на грузинском островке свободы для русской поэзии. Она была моей настольной книжкой в общежитии Литинститута. А когда я вернулся в Тбилиси после окончания института и был принят на работу консультантом правления СП Грузии, многих своих новых друзей-литераторов расспрашивал о нем, делясь своими впечатлениями от его поэзии. И все в один голос восклицали: «Шура? Конечно, знаю! Я тебя с ним познакомлю!» Так не менее двух десятков тбилисских поэтов обещали мне это знакомство, но случая, видимо, не представлялось. Прошло месяцев восемь. Сижу однажды в библиотеке Союза писателей на Мачабели. Входит человек и спрашивает меня. Представляюсь. Он говорит: «Я – Цыбулевский. Мне многие говорят о том, как вы обо мне отзываетесь и что хотите познакомиться со мной, так вот я и зашел». Не могу сказать, кто из нас при этом был больше смущен. Так началось знакомство, быстро переросшее в человеческую дружбу. И вот что было дальше. Мы часто виделись в доме у Цыбулевских, часто гуляли по Чугурети, по Майдану. Говорили о поэзии. Я больше слушателем был, благодарным! О жизни! Он – о своих историях, я – о своих, в основном, отвечая на его расспросы. И периодически он напоминал, что я должен показать ему свои стихи. Я тянул, сколько мог, оправдывался, что никак не найду времени отпечатать какое-то их количество. На самом деле, это был панический страх разочаровать его, провести трещину в дружбе. Но он настаивал. И однажды я принес три десятка стихотворений, отпечатанных на машинке. Забежал и откланялся: в Тбилиси проходили какие-то очередные всесоюзные дни литературы, прибывали гости-писатели из Москвы, из других республик (мы это в СП Грузии называли «шашлычным десантом»), надо было заниматься ими. На следующее утро, часов в восемь, спешу в гостиницу «Иверия», перед входом кто-то из сотрудников правления говорит мне: «Тут минут пятнадцать  назад тебя Цыбулевский искал, пошел в Союз писателей». Освободившись поздним вечером, прихожу все же к нему домой, с замиранием сердца! И первые его  слова: «Что же вы, Даня, прятали от меня стихи, это же уже книжка готовая! Ее нужно издавать!» А дальше – больше. Пока я размышлял о том, что нужно делать, Цыбулевский отнес рукопись в «Мерани», убедил Марка Златкина и Михаила Заверина в необходимости самым скорым временем издать книгу и вызвался быть ее внешним редактором. Мы приступили к работе над рукописью. Это была школа! И Маечке Бирюковой, штатному редактору издательства, работы уже не осталось. А для меня и по нынешний день многие подходы к тексту базируются на том опыте. Книжка уже была в плане издания, уже ушла в типографию, когда Миша Заверин позвонил мне и сказал: «Имей совесть. Приди, напиши заявку от автора на издание книги, а то она выйдет, а элементарные правила не соблюдены». Златкин, Заверин, Михаил Лохвицкий, Отар Нодия и его Коллегия – это легендарные люди, благодарное чувство к которым сохраню до конца жизни. А об Александре Семеновиче еще многое напишу, ибо в памяти его образ, его поступки протянуты, как в его строчках:
Гостеприимства шепот ветхий,
И лень узнать, при чем тут мы…
Всю ночь протягивают ветки
К окну фонарики хурмы.
– От каких поэтических строк вы испытали самое большое наслаждение, потрясение?
– Ну и вопрос! Вы, Нина, меня озадачили! Их множество, таких строк! Я бы не назвал конкретные строчки, а скорей – имена. Серебряный век русской поэзии. Анненский, Ходасевич, Георгий Иванов. Особенно выделю имя Осипа Мандельштама. Названия двух моих первых книг «Звук осторожный» и «Подводный камень» уже говорят о моем отношении к этому поэту. Следующим потрясением стал Иосиф Бродский. Что интересно, ни эти двое, ни Пастернак, Цветаева не имели на меня прямого влияния. Просто любил эту поэзию. Влияли Самойлов, Тарковский.
– Тарковский писал: «Не описывай заранее/ Ни сражений, ни любви,/ Опасайся предсказаний,/ Смерти лучше не зови!/ Слово только оболочка,/ Пленка жребиев людских,/ На тебя любая строчка/ Точит нож в стихах твоих». Сбываются ли ваши строчки?
– О, Арсений Александрович абсолютно прав. Слово способно материализоваться. И лучше бы не рисковать. Но если слово родилось в конкретном стихотворении, деваться некуда, страх надо преодолеть. Пророчества? Некоторые сбылись, но говорить об этом не стану – все равно, что злорадствовать. Но вот такой пример – стихотворение написано лет 8-9 назад:
Ботинки сбивая, стираю булыжник Европы,
Стираю столетий незримые ныне следы.
Спаси эту жизнь от падения и катастрофы,
Даруй нам надежду глотком
животворной воды.

Фронтоны и арки, и всадники
в бронзовом свете,
И древние стены, поросшие вечным плющом,
И времени ветер, усталый от времени ветер,
И путник, укрытый суровым
и мрачным плащом…

Послушай, Европа, пока оказалось не поздно,
И в жилах струится, как прежде соленая,
кровь,
Очнись, пробудись, и под небом пронзительно
звездным
Еще устыдись, что презрела Господню
любовь.

Я книгу столетий сегодня с тревогой листаю.
Отринь свою спесь и трусливость свою не таи
Сама от себя,
ведь сбиваются варвары в стаю,
И в жалкие толпы собьются народы твои!
Оно публиковалось в трех моих книжках, начиная с 2007 года. Я его трижды выставлял в фейсбуке, но только после трагедии в Брюсселе его в фейсбуке «увидели».
– Как пишутся ваши стихи? По Бродскому: начиная писать, поэт зачастую не знает, что напишется и бывает удивлен результатом? Стихи сочиняются или откуда-то диктуются?
– Бродский абсолютно прав. Подписываюсь под каждым его словом, произнесенным по этому поводу. Иногда просто физическое ощущение, что тобой движет неведомая сила. А потом удивляешься – откуда взялись у тебя эти слова?
– Похожи ли вы на свои стихи? Вы живете, как пишете, или пишете, как живете?
– Мне кажется, что стихотворение похоже на автора своим духовным строем. С позволения замечательного поэта Ильи Фаликова, приведу несколько слов из его письма ко мне в связи с выходом моей новой книги «Стихия и Пловец». Илья пишет: «Знаешь, что лучшее в тебе? Абсолютное соответствие написанного тобой тебе самому. Это редкость. Это имеет отношение к естественности, о которой Межиров говорил мне как о базе поэзии». Мне, конечно, лестно это услышать от многолетнего друга, который достаточно сдержан в своих оценках. Надеюсь, что толика правды в этом есть. С другой стороны – классическое: «пока не требует поэта…» имеет место быть.
– А какой вы, «пока не требует поэта…», как вам кажется?
– Ой, Нина! Ленивый. Безалаберный. Мне повезло в жизни! Кем и где бы ни работал, чем бы ни занимался, мне было интересно, и лень на время отступала. А если говорить о главном в себе: радующийся жизни – опять же – во всех ее проявлениях! Это моя строчка, о себе: «Я радость из печалей выплавляю»…
– Как вам кажется, какие времена переживает сейчас русская поэзия?
– На мой взгляд, русская поэзия на подъеме, несмотря на множество сложных и противоречивых процессов литературной жизни. Есть имена. Есть тексты.
– Некоторые считают, что интеллигент вообще и художник в частности обязан быть в оппозиции к власти. Вы согласны?
– Мне эта формула не кажется универсальной. К дурной власти – да! К диктатуре – да! Но если власть действует разумно, если человек является предметом заботы власти, почему нужно быть в оппозиции? Но сервильность в любом случае мерзостна.
– Что такое свобода в вашем понимании?
– Право свободно высказывать свое мнение, независимость от государства, которое может предъявлять свои требования исключительно в рамках закона, свобода творчества, наличие гражданского общества, поведение человека, не ущемляющее другого индивидуума.
– Какой и чей поступок вас восхищает?
– Теряюсь – в жизни множество ситуаций, в которых люди совершали поступки, требующие мужества, героизма, высокой нравственности, жертвенности… Но я бы все-таки назвал Януша Корчака!
– Что делает вас счастливым?
– Сам факт жизни, как бы она ни складывалась.
–  С кем, из живших ранее, вам хотелось бы поговорить?
– С двумя своими дедами, которых я не знал, так как одного уничтожили в 1937 году большевики, а другого – в 1941 – фашисты.
– Чему вас успела научить жизнь?
– Терпению, когда наступает черная полоса жизни, вере, что за черной опять придет светлая.
– И напоследок. Думая о Грузии, что вы вспоминаете в первую очередь, по чему скучаете?
– Я просто очень люблю эту страну! Люблю этот народ с его мужеством, благородством, достоинством, умением дружить, с его неутолимой верой в себя, с ярким артистизмом… Странным образом в грузинах наряду с мудростью живет детская наивность, с достоинством – умилительное бахвальство, с восточной безалаберностью и ленью – способность упорно трудиться и достигать больших успехов в разных сферах человеческой деятельности! Скучаю по близким, по друзьям, по дружеской посиделке…
Все – Тбилиси, Тбилиси, Тбилиси!
Это имя звучит без конца.
Эти улочки, вывески, выси,
Многоликое чудо лица.

Все сплелось, перепуталось, спелось,
Все смешалось, навек обнялось.
Это – словно усталость, и спелость,
И веселая юная злость.

Это – совесть, и это – дыханье.
И дышу.
И пока не умру, это – листьев моих колыханье
На последнем, на вечном ветру.


Нина ЗАРДАЛИШВИЛИ-ШАДУРИ


Зардалишвили(Шадури) Нина
Об авторе:
филолог, литературовед, журналист

Член Союза писателей Грузии. Заведующая литературной частью Тбилисского государственного академического русского драматического театра имени А.С. Грибоедова. Окончила с отличием филологический факультет и аспирантуру Тбилисского государственного университета (ТГУ) имени Ив. Джавахишвили. В течение 15 лет работала диктором и корреспондентом Гостелерадиокомитета Грузии. Преподавала историю и теорию литературы в ТГУ. Автор статей по теории литературы. Участник ряда международных научных конференций по русской филологии. Автор, соавтор, составитель, редактор более 20-ти художественных, научных и публицистических изданий.
Подробнее >>
 
Воскресенье, 08. Декабря 2024