Весной 1914 года в почитающем традиционность Тифлисе жизнь (и не только культурная) сотрясается от появления трех российских эпатажных поэтов-футуристов.  Правда, для одного из них футуризм был лишь веселой, увлекательной игрой – в отличие от многих собратьев по цеху, придававшим своим работам трагедийную тональность. Высшее образование агронома не помешало ему стать профессиональным актером, но сам великий Всеволод Мейерхольд его театральную карьеру… прервал. Заявив, что в театре нельзя убивать такого поэта. А главное, с его судьбой несколько раз связано определение «первый». Он был одним из первых  авиаторов России и первым  ввел в русский язык слово «самолет» – до него крылатые летательные аппараты называли аэропланами. Он написал первую советскую пьесу и первым среди русских поэтов начала ХХ века назвал Грузию своей второй родиной. «Поэт – мудрец и авиатор,/ Художник, лектор и мужик,/ Я весь изысканный оратор,/ Я весь последний модный шик», – писал о себе Василий Каменский.
Сейчас в некоторых литературных исследованиях можно прочесть, что именно в 1914-м он впервые приехал в Тифлис – вместе с Владимиром Маяковским и Давидом Бурлюком. Но это не так – в первый раз он побывал в Грузии еще в 1910-м, благодаря удивительной встрече. За год до этого он приезжает в Петербург, чтобы продолжить занятие агрономией, работает в журнале «Весна», знакомится с футуристами, увлекается живописью. За его плечами – публикации в пермской газете, турне с театром по России, арест за революционную пропаганду на Урале, поездка в Стамбул и Тегеран. А в Питере он встречает дочь пермского купца Августу Югову. Это – гимназическая любовь Василия, закончившаяся тем, что он «в лютые морозы несколько раз проводил Августу из гимназии домой, да всю свою общую тетрадь исписал ее именем».
Странно, но в очень немногих биографиях Каменского упоминается о том, какое место в его жизни заняла эта женщина. При второй их встрече у нее уже двое маленьких детей, она – вдова убитого в 1905 году революционерами управляющего филиалом компании «Зингер» в Тифлисе. Старое чувство вспыхивает вновь, вскоре проходит венчание, и уже они оба распоряжаются немалым юговским наследством. Именно оно позволяет Василию увлечься авиацией, изучать летное дело в Берлине, Париже, Лондоне  Вене, Варшаве. Он может даже позволить себе покупку моноплана «Блерио XI» и одним из первых в России освоить его. Но авиакатастрофа навсегда отлучает его от авиации…
Еще до этой «небесной эпопеи», в апреле 1910-го, Василий с семьей приезжает в Грузию, благо, средства это позволяют. Очевидно, у Августы сохранились настолько хорошие воспоминания о жизни в Тифлисе, что она привозит туда второго мужа, несмотря на трагедию, происшедшую в этом городе с первым супругом. О том, что было в Тифлисе, дадим слово самому Каменскому, который часто говорит о себе в третьем лице (ничего не поделаешь – футурист!): «Здесь Василий целые дни пропадал в духанах на персидском базаре и там накупил много редких старинных вещей, персидской и кавказской и индейской древностей. Кувшины, вышивки, кальяны, оружие, четки, платки, ковры заняли два сундука – вот эта покупка впоследствии положила основанье музею на Каменке – где собраны с любовью всяческие редкости».
В мае Каменские поселяются «на лето в Зеленом Мысу на горном берегу Чорнаго моря – в семи верстах от Батума». В качестве дачи они снимают «особняк с полной обстановкой». Василий много занимается живописью, много играет с детьми. В грузинском Причерноморье хорошо всем: «Семейная жизнь с Августой вместе с весной расцветала нежно и цветисто. Зеленый Мыс приютил супругов тепло». После того, как в Петербурге имел успех первый сборник  футуристов «Садок судей» с участием Каменского и его импрессионистские картины, поэт решает писать в Грузии прозу – лирическую повесть «Землянка».
Никто не расскажет об этом лучше него самого: «Условья создавались желанно. В горах, зелени, у моря, среди поющих птиц Он весь отдался весеннему гимну земли и стал усиленно работать над Землянкой. – Начался беззаботный праздник зеленой Жизни... На долгие часы Василий уходил в горы писать свою первую книгу. Он писал увлекаясь на столько искренно, что, пожалуй, переживал больше, совершенно забываясь, что пишет книгу, и переживая горел творчески – рыцарски так горячо что не успевал записывать наплывающие мысли и образы – и нервничал. Однако потом овладел собой и работа пошла стройно, но со сдвигами. Отвлечений было много: поездки в Батум, в театр, на бульвар, гости, знакомства, купанья, возможности…» В июле он заболевает малярией (спасительных эвкалиптов в Аджарии тогда еще не было), но… «Все же, в часы облегченья Он работал и Землянка заканчивалась». Тем же летом Каменские уезжают из Батуми, а зародившаяся в Грузии «Землянка» издается уже в России.
Как видим, в тот, первый приезд в Грузию – сплошная семейная идиллия. Никакого эпатирующего футуризма, никакого шокирующего поведения, никакой стихотворной зауми. Все это тифлисцы сполна вкусили через четыре года. Тогда поэт уже развелся  с Августой и вместо нее рядом с ним были подчеркнуто дерзкие Маяковский с Бурлюком. Для них главное – не только громко высказать необычные постулаты, но и ошеломить обывателя. Вот и сообщает газета «Тифлисский листок»: «Во вторник (25 марта) на Головинском проспекте толпа зевак, состоящая, главным образом, из подростков, сопровождала трех субъектов в странном одеянии. Один господин был в желтой кофте, на голове другого красовался какой-то странный убор, у третьего была раскрашена физиономия. «Цирк приехал, – говорили в толпе. – Клоуны ходят по улице для рекламы». В толпе, конечно, еще не знали, что странно одетые люди – футуристы».
А это – из армянской газеты «Оризон»: «В четверг московские футуристы Бурлюк, Маяковский и Каменский с окрашенными лицами, в персидской пестрой одежде на фаэтоне разъезжали по улицам Тифлиса. С ними был армянский писатель Кара-Дарвиш. Вчера футуристов и Кара-Дарвиша на Головинской улице сфотографировал один из корреспондентов иллюстрированной газеты столицы». Псевдоним «Кара-Дарвиш» избрал себе тифлисский футурист Акоп Генджан. Впрочем, помимо него хватает и местной молодежи: поэты Сергей Спасский и другие жаждут советов московских знаменитостей.
В гостиницу «Палас-отель» на Головинском проспекте (сейчас – здание Университета тетра и кино на проспекте Руставели) к Каменскому приходит один из тифлисских любителей литературы. Незадолго до этого он прочитал «Журнал футуристов», а теперь увидел их афишу необычного оранжевого цвета: «Эта афиша, приводившая своим видом в волнение. Причудливая помесь различных шрифтов, оглушительные тезисы докладов…» Каменский предстает перед гостем  в облике подлинного футуриста: «За столом сидел человек с кудрявыми светлыми волосами, пушисто стоявшими над высоким открытым лбом. Перед ним лежал лист бумаги. На листе виднелись крупно выписанные буквы. Около каждой мелко теснились слова. Слова начинались с буквы, поставленной впереди. Каменский решал задачу, не дававшую многим покоя. Подбирая слова на определенную букву, пытался уловить присущий букве постоянный смысл... Он подарил мне пеструю тетрадь, отпечатанную на обороте ярких обоев. «Танго с коровами – железобетонные поэмы».
И вот, 27 марта в переполненном зале Казенного театра (нынешний Театр оперы и балета) начинается столь широко разрекламированный вечер футуристов. Чтобы представить его атмосферу, откроем газеты того времени. «Тифлисский листок»: «Три «пророка», в шутовских нарядах, при поднятии занавеса сидели за длинным столом. В середине – Маяковский в желтой кофте, по одну сторону – Каменский в черном плаще с блестящими звездами, по другую сторону – Бурлюк в грязно-розовом сюртуке. Тссс... тише, господа... это они, пророки, они, футуристы… Вы смеетесь над нами, не понимаете истинных задач искусства, критики «клевещут» на футуристов, газеты «невежественно толкуют о наших выступлениях» – и все это потому, что ваш слух, ваше зрение, ваше понятие о красоте убаюканы, загипнотизированы старыми формами, – говорят нам футуристы. – А между тем, мы, только мы – гений и красота, мы истинные творцы прекрасного. И нагромождаются «доказательства». Один читает лирическое стихотворение, начинающееся так: «Я сошью себе черные штаны...» Другой декламирует с пафосом старого провинциального трагика загадочные строфы о коробке от сардинок, о «смехачах» и «смеюнчиках», о землетрясении женского бюста, о временах года, воплощаемых вариациями одного только бессмысленного слова...»
Перед приездом в Тифлис футуристы проехали по многим городам, и в каждом их выступления завершались скандалом. Они ожидают того же, в их «Программе о живописи и литературе» специально запланировано «Слово утешения к тем, кто нам свистит». Но та же газета подчеркивает: «Однако Тифлис не свистнул ни разу, а добродушно смеялся и в начале вечера даже рукоплескал забавникам, ищущим новых путей в искусстве путем упразднения здравого смысла». Более того, тифлисский корреспондент петербургского журнала «Театр и искусство» отмечает: «Собравшаяся на вечере футуристов публика провела время довольно интересно и весело». Кстати, именно на этом вечере зал взорвался аплодисментами, когда Маяковский обратился к нему по-грузински.
А вот газета «Кавказ» оказывается не столь доброжелательной, поместив отчет о вечере футуристов в разделе… «Происшествия»: «Читатель сам, надеемся, понял, что отчет о подобном  вечере не может быть напечатан в отделе «Театр и музыка», хотя вечер и состоялся в Казенном театре... По порядку действие происходило так: по поднятии занавеса, за большим столом, посреди сцены, оказались сидящими три человека неопределенных лет... На столе перед вышеупомянутыми футуристами стояли стаканы чая средней крепости, с лимоном, и колокол... Господин Маяковский в упомянутом сообществе футуристов является, по-видимому, главарем». Можно считать, что это – отзыв ретрограда, так как, по воспоминанию Каменского, картина была несколько иная: «Пламенная публика жарилась в театре, как шашлык на вертеле. Отдельные фразы, лозунги, вроде «нажимай на левую», стихи, ответы на реплики принимались взрывами горячности... Всем нам были поднесены разные подарки: фрукты, букеты роз, коробка конфет... После окончания толпа молодежи ожидала нас у выхода на улицу, и тут же состоялось продолжение вечера – мы читали стихи и отвечали на многочисленные вопросы. Словом, тифлисский успех превзошел все наши ожидания».
Конечно же, в Тифлисе поэты не могут не побывать в серных банях, в кафе старого города, на горе Мтацминда. Именно тогда Маяковский, глядя с горы на столицу Грузии, произносит  свое знаменитое: «Вот это – аудитория! С эстрады этой горы можно разговаривать с миром». «Тифлисский листок» снова брюзжит: «Этим прославленным «провозвестникам будущего» мало, тесно в театрах, так они разгуливают по Головинскому в своих желтых облаченьях, собирая уличные толпы и тем мешая пешеходному движению. Пора это «столпотворенье» прекратить». Но вряд ли можно было «прекратить столпотворение», так описанное Каменским: «Тифлисская молодежь, прокопченная солнцем, встретила с исключительным грузинским темпераментом… Наши прогулки по Головинскому были окольцованы грудами сияющей юности».
Еще Каменский на день едет с Маяковским в город его молодости – Кутаиси: «Всюду на улицах Володя встречал молодых людей – друзей детства, обнимался, целовался с ними, говорил по-грузински и острил так, что вокруг грохотал сочный смех». Общее же резюме от большого турне таково: «После ряда тифлисских выступлений в оперном театре и в гостях мы побывали еще в разных городах и, наконец, вернулись в Москву в самом воинственном состоянии закаленных бойцов». А в русской поэзии остались стихи, далекие от футуристской зауми:
«О, солнцедатная/ Грузинских гор столица,/ Оранжерейная мечта теплиц,/ В твои загарные востока лица/ Смотрю я, царственный Тифлис/… Ты в час,/ Когда восходит солнце,/ Взгляни с горы Давида вниз/ И улыбайся всем в оконца,/ Где розовеется Тифлис./ И сердцем, утром уловленным,/ В сиянье горного экстаза/ Останься/ Вечно удивленным/ Перед столицею Кавказа…/ Тифлис, Тифлис,/ В твоих духанах/ На берегах крутой Куры/ Преданья жуткие о ханах/ Живут, как жаркие ковры./ Легендой каждой, будто лаской,/ Я преисполнен благодарий, –/ Я весь звучу/ Струной кавказской, –/ Звучи ударно, сазандарий».
Почти через два года он приезжает в Тифлис с активнейшим футуристическим лектором Владимиром Гольцшмидтом, который, между прочим, – один из основателей артистического действа, называемого сегодня перформансом. После выступлений в Крыму и на Северном Кавказе, не обходившихся без скандалов, в столице Грузии они «утвердились благополучно». Пресса извещает об их вечере-лекции, который пройдет в зале Артистического общества (нынешнего Театра Руставели). Название не может не привлечь – «Вот как надо жить в Тифлисе». Зал переполнен, но реакция общества неоднозначна. Газета «Мшак», например, озаглавливает рецензию недвусмысленно: «Почему стены не протестуют?» и называет футуристов «искателями счастья, которые приехали и превратили храм искусства в шутовскую арену цирка». В ответ Кара-Дарвиш  публикует там же «Письмо в редакцию». Он возмущен, что у читателя может сложиться впечатление, будто приехали «занятые грабежом разбойники с большой дороги или возбуждающие иллюзию фокусники». И защищает товарищей по цеху, подробно рассказывая о русском футуризме.
При всем этом, Каменскому вручают цветы, и он уезжает в Баку. Там – полный провал обоих выступлений, и футуристы возвращаются в симпатизирующий им Тифлис. В зале Музыкального училища проходит их второй вечер. Доклад Каменского, как всегда, стремится объять многое: «Вот что такое футуризм: искусство сегодня – поэзия, музыка, живопись, театр». И тифлисская пресса признает: приезжие все еще не смогли освободиться от «ярмарочной рекламы», но теорию свою сделали более содержательной. Отрицательных откликов почти нет, и оба поэта отправляются в Кутаиси. Там их вечер в переполненном городском театре открывает Паоло Яшвили.
Возвращение в Тифлис радостное: «Неожиданно в Тифлис приехал А.Куприн прочитать лекцию – Судьба Русской Литературы. А.Куприн, Василий Каменский и Заикин дружно слились в Кахетинский триумвират и духаны расцвели и закружились в виноградных возможностях. Ай шени-чериме». Заикин – знаменитый борец и авиатор, давний друг Куприна, приехал выступать в турнирах на арене цирка Ефимова. Каменский, еще петербургским  студентом, был его горячим поклонником, и Тифлис объединяет приезжих знаменитостей. «Последний день чемпионата… Полный зал публики. За столом жюри – писатель А.И. Куприн и футуристы Каменский и Гольцшмидт», – сообщает газета «Закавказская речь» 2 октября.
И вновь слово – Каменскому, который, напомню, пишет о себе в третьем лице: «Встреча двух чемпионов Тела и Духа – Ивана Заикина и Василья Каменского состоялась в духане за кахетинским с лезгинкой. Вскоре они близко – два бурлака Волги да Камы – подружились и почти не расставались. Поэт постоянно ходил в цирк и хорошо познакомился с товарищами Заикина… Поэт чаще и чаще стал вспоминать Свою рыцарскую клятву в детстве – во что бы то ни стало послужить в цирке артистом. Для пробы Поэт в день бенефиса друга Заикина неожиданно для всех появился на арене перед публикой в кругу чемпионата с хартией – Он сказал приветную речь бенефицианту Заикину и прочитал ему Свое стихотворенье – экспромт». Он именует Заикина Стенькой Разиным. А еще и литераторы, и борцы славно кутили в подвальчике «Симпатия».
Затем цирк Ефимова закрывается на зиму, и чемпионат борцов переезжает в более капитальный цирк Евсиевского в начале Головинского проспекта. Хозяин цирка, скорее всего, по совету Заикина, предлагает поэту выступить «рядовым гастролером: в костюме Стеньки Разина, верхом на коне исполнить песни из Его романа, а перед началом сказать речь о поэзии цирка – демократизации Искусства». Подписывается контракт на «три гастроли», «дебют прошел славно». Каменский гарцует на белой лошади в облачении  Разина и декламирует стихи из своей поэмы об этом герое. «Его цирковые товарищи трогательно Его обступили после номера и благодарили за речь, где возносилось демократическое искусство цирка римского – до сегодняшняго цирка, где цирковые артисты славились мастерством пластики и яркой любовью к круглой арене…» Он читает стихи и из своей книги «Танго с коровами», демонстрирует собственные зарисовки и убеждает публику: «На цирковой арене должны... подвизаться наравне с цирковыми артистами и представители науки, поэзии и искусства».
В итоге вместо трех он восемь раз выходит на арену. А вместе с Куприным  появляется в зале Музыкального училища, но на сцену поднимается лишь тогда, когда писатель, не умеющий выступать на публике, чуть было не срывает свою лекцию. Каменский выходит к рампе, успокаивает публику и помогает другу начать увлекательный рассказ о встречах с великими литераторами. Вообще же, на  берегах Куры он чувствует себя отлично: «В солнцедатном Тифлисе в смысле газетных встреч и густых выступлений жилось превосходно. Здесь по-настоящему любили поэтов... Недаром в Грузии много своих поэтов. Как раз тогда блестяще шумела грузинская группа поэтов-новаторов под именем «Голубые роги», это: Робакидзе, Яшвили, Табидзе, Гаприндашвили, Гришашвили… И мы, поэты, жили в тесной дружбе».
В такой приятной обстановке не грех и зазимовать в Тифлисе: «Я снял уютную комнату на Кипиановской 8 в грузинской семье Кучухидзе». Каменский начинает работать в отделе пожертвований Кавказского комитета союза городов, помогающего беженцам и сиротам, снимает комнату, начинает учить грузинский язык: «Салами футуризм!» Конечно же, он снова выступает с лекциями, а на очередном вечере в январе 1917-го читает уже два доклада: «Женщина сегодня и женщина завтра» и… «Поэзия цирка». Цирк действительно «преобразил Его, возродил, орадостил… будто омолодил на 10 лет». В Тифлисе он «искренно-трепетно полюбил цирк, где чуткости и культурности и мастерства, и соборности в сотню раз больше любого театра всегда пошлой драмы с пошлыми актерами – сплошь бездарными дилетантами». Истинно футуристские категоричность и эмоциональность! При том, что его пьеса «Стенька Разин» шла по всей стране. Да и в дальнейшем, как мы увидим, театра он вовсе не чурался.
Дальше – больше: «Я серьезно взялся за печатанье книги стихов Девушки Босиком с помошью Заикина.  Работа пошла энергично: нашлась типография, бумага, появилась корректура. Я не спал ночи, исправляя корректуру. Через месяц Девушки Босиком – 2-я книга стихов Василья Каменскаго вышла… Поэт стал часто выступать со стихами в благотворительных кафэ, куда Он появлялся встречаемый обычно аплодисментами. В газетах-журналах появились как всегда обильные и разнообразные рецензии. Книга разлеталась стремительно: один только Тифлис разобрал пол-изданья. Нечаянно появился А.Крученых и Поэты вместе с художником Кириллом Зданевичем (изумительный мастер динамических рисунков) затеяли альбомную книгу – 1918… и быстро выпустили».
Затем – радостное известие из Петрограда: вышла книга Каменского о режиссере, драматурге, философе Николае Евреинове с обложкой, созданной первым профессиональным художником-абхазом Александром Шервашидзе: «Поэт возрадовался кахетински: Он схватил в охапку эту желанную – с любовью изданную книгу… и побежал в духан над Курой справлять свой авторский праздник… И – эх – большой таши – зазвучала лезгинка в мыслях, в сердце, во всех радугах Саэро. И не было Поэту удержу: так понравилась Ему заколдованная Книга о Евреинове. Кахетинские восторги переливались водопадно. И кубок полный кахетинским». Он часто появляется в литературных салонах, особенно – у издателя и редактора нескольких журналов Тиграна Назаряна. Всюду публика встречает его с большой симпатией.
Ну, а с «нечаянно появившимся» известным футуристом Алексеем Крученых и с местными авангардистами Ильей и Кириллом Зданевичами, Игорем Терентьевым, Николаем Чернявским он участвует в создании футуристической группировки «41 градус». Это – одно из самых ярких явлений «тифлисского ренессанса» русской литературы. А родившиеся в ней новые идеи были взяты на вооружение французскими дадаистами. В феврале 1917 года, вопреки всем препонам введя футуризм в культурную жизнь Грузии, Каменский считает свою миссию выполненной. И, с большим успехом  проведя две прощальные лекции, уезжает принимать аплодисменты в Кутаиси, Батуми, Поти, Сухуми, далее – в Россию. В Тифлисе его стихи продолжают звучать в «Фантастическом кабачке» тифлисского синдиката футуристов.
Он еще не раз приезжает в Грузию. Самый примечательный приезд в 1919-м,  после ареста белыми в Крыму. Каменский дает газете «Кавказское слово» большое интервью о культурной жизни Москвы и Петрограда, при полных аншлагах читает лекции «Искусство улицы». А на столь памятной сцене Музыкального училища, ставшего уже Консерваторией, тифлисцы отмечают  десятилетие его творческой деятельности. Он уже просто не может не появиться на «круглой арене» цирка – с лекцией на тему «Цирк» и отрывками из «Стеньки Разина». Через год он издает в Тифлисе поэму «Цувамма», в 1927-м – книгу и «И это есть». Тогда же  в Тифлисском рабочем театре – премьера его пьесы «Пушкин и Дантес», где он произносит вступительное слово. В том же году, уже со второй женой, Каменский покупает дом в Сухуми: «Сухум изумительное гнездо! Я с ним сроднился так, что будто век тут счастьем солнцеверизым дышал, жил, возился, наворачивал, купался, грелся и иногда читал лекции о футуризме в Очемчирах». О творческих делах он пишет: «Маяковский недавно выступал в Баку 4 раза, а я 23. В Тифлисе он же 2 раза, а я 16».
В Тбилиси он приезжает и печатать свой роман о Пушкине и Дантесе. И в 1937-м – уже из московской больницы, с тромбофлебитом (сказалась давняя авиакатастрофа). А в 1943-м – трагический приезд: начинается гангрена, и в начале следующего года в одной из тбилисских больниц ему ампутируют ногу. В Союзе писателей Грузии организуют литературный вечер, посвященный 60-летию поэта, чествуют его на больничной койке. Через год здесь же – ампутация второй ноги. После отъезда, в конце 1940-х – инсульт, паралич. Но поэт не сдается. Он возвращается в Грузию, живет в Сухуми несколько лет. Владея лишь левой рукой, рисует веселые пейзажи и птиц, очень похожих на самолеты...
Василия Каменского не стало в 1961 году. Думается, человек с такой судьбой, с таким характером не хотел бы, чтобы о нем вспоминали как об обезноженном инвалиде. Нет! Его надо помнить таким:  «Играй лезгинку!/ Гость Тифлиса,/ Я приглашаю в пляс грузинку/ Со стройным станом кипариса/ Сам стану стройным. Эй, лезгинку!/ Играй лезгинку! /В развесели/ Я закружился виноградно./ В грузинской дружбе-карусели/ Кровь льется в жилах водопадно./ Таши! Генацвале!»


Владимир Головин