Не стало Татьяны Константиновны Шах-Азизовой. Нелепый случай, операция, потом еще одна… Нам, друзьям ее, казалось – все обошлось, но у «семи» хорошо проплаченных врачей престижной московской клиники Таня оказалась «без глаз», и ее не стало.
Не стало великолепного знатока современного театра, критика и театроведа. Она именно  «ведала» театр, его бесконечную глубину, сложность и противоречивость. Знала, не выучено – театр был частью ее генетики: отец, Константин Шах-Азизов – в театральном мире его называли Шах – основатель первого в Закавказье детского театра,  директор Русского драматического театра имени Грибоедова в Тбилиси. Многие годы он был и директором Центрального детского театра в Москве. Мать, Мария Казинец – прима-балерина. У Шаха был нюх на талантливых людей. В разные годы он открыл  для мирового театра Георгия Товстоногова, Евгения Лебедева, Павла Луспекаева, Олега Ефремова, Анатолия Эфроса, Виктора Розова. Эти и многие другие известные деятели культуры были частыми гостями в тбилисском, а потом и московском  домах Шаха. Это были дома-театры. Таня родилась и выросла в этом «театре». Здесь она постигла  тайны  звездных взлетов театров и несправедливых падений, когда одно слово чиновника или критика, сыгравшего «на лапу» власти, становились судьбой целого коллектива. Наверно, поэтому во всех работах, посвященных театру, давая свою оценку тому  или иному спектаклю, она делала это не в форме «истины в последней инстанции», чем бывает грешат критики с целью собственного самоутверждения или сведения счетов. Тане не надо было самоутверждаться. Ее отношения с людьми театра, коллегами-театроведами, актерами, режиссерами, драматургами можно определить одной фразой поэта Олжаса Сулейменова: «Как мне воспеть свои равнины, чтоб не унизить чужие горы». Танина критика никого не унижала, она делилась с авторами и исполнителями своим видением совершенствования спектаклей. Особенно это касалось спектаклей по пьесам Чехова, исследованию которых она посвятила всю свою театроведческую жизнь. Книги, статьи, сценарии, написанные Таней, стали классикой чеховедения. Она была неизменным участником и организатором всех конференций, чтений и фестивалей, проходивших в доме-музее Чехова в Мелихове.
Шекспир и Чехов – два самых ставящихся в мире драматурга. По их пьесам поставлены тысячи спектаклей, тысячи «новых прочтений», временами больше похожих на вивисекцию, единственно с целью показать на сцене себя, режиссеры-авангардисты расчленяют и растаскивают тексты классиков, доводя действие на сцене до элементарной бессмыслицы. Таня не судила строго авторов «новаторских» прочтений. Она делила их на умеющих находить и вычитывать скрытые в авторском тексте и подсознании  героев новые сценические решения, что, безусловно, обогащает спектакль, и на тех, кто читать пьес не умеет, но, даст Бог, научится. А нет – так зрители зашикают. Ей смешно было слышать, когда имярек, просмотрев спектакль, говорил «это не Чехов» так, словно он, имярек, точно знает, что есть Чехов. Этого не знает никто. Время и пространство шекспировских и чеховских пьес условно. Поэтому Гамлет и Треплев – герои на все времена. Их можно вписывать в контекст времени, а можно оставить их чувства, мысли и жизнь во времени написания и ставить спектакль, не редактируя текст, а точно следуя авторским ремаркам, как поставил «Три сестры» великий режиссер Петр Фоменко. «Мне надоело ставить себя, - сказал он нам после спектакля. - Теперь я хочу ставить автора». Вот еще одно доброе дело Шаха: когда молодого и не очень управляемого Петра Фоменко не подпускали к московским сценам, Константин Язонович Шах-Азизов, разглядев талант, пригласил его в свой театр и Фоменко блестяще поставил детскую музыкальную  пьесу «Король Матиуш Первый».
Истинный талант – это всегда щедрость. Таня в полной мере обладала этим талантом. Теперь, когда ее не стало, нам и мелиховскому дому Чехова будет очень не хватать ее непредвзятого, щедрого таланта, дара ведать и любить сложный мир театра.
Прошу прощения, что называю Татьяну Константиновну – Таней.
Я и моя покойная супруга – поэт и драматург Инга Гаручава, были очень дружны с ней и ее супругом Александром Ахтырским. Приезжая в Москву, мы часто бывали и останавливались в их доме на Фрунзенской набережной с прекрасным видом на Парк Горького и реку. Саша был «мастером на все руки» и великолепно готовил узбекский плов, непременное блюдо наших посиделок. В медийном пространстве его, руководителя «Радио России» и организатора радиостанции «Ностальжи», называли «Человек-радио». Он был прекрасным собеседником, но, в отличие от Тани, в спорах более категорично отстаивал свои позиции. Накануне его смерти мы с Ингой были проездом несколько часов в Москве, но вкусить Сашин плов и задымить квартиру сигаретами – курить дозволялось только Инге – успели. А через несколько дней звонит Таня и говорит: «Саша убежал от меня». Помню, что задал дурацкий вопрос: «Как убежал?» - «Совсем убежал… умер». На черном габбро его надгробия выгравирована знаменитая Шуховская радиовышка, и написано: «Александр Ахтырский – «Человек-радио». Теперь от всех нас «убежала» Таня. Она могла убежать, - легкая, стройная, она унаследовала стать матери-балерины, но «убегать» она не предполагала. Так случилось. Театральная Москва,  аплодисментами проводила из Дома актеров последнего представителя большой театральной фамилии – Татьяну Константиновну Шах-Азизову.
Скоро, на Веденском кладбище рядом с Сашиным камнем встанет второй. Будет правильно выгравировать на нем  театральные маски и написать: «Татьяна Шах-Азизова – «Человек-театр».

Петр ХОТЯНОВСКИЙ