На беседу с «Русским клубом» согласился ас в деле дипломатии – Петр Петрович Чхеидзе,  доктор юридических наук, первый посол независимой Грузии,  представитель правительства Грузии при правительстве СССР, первый дипломатический представитель Грузии в России, первый чрезвычайный и полномочный посол Грузии в США, Афганистане и Туркменистане, в течение 10 лет – постоянный представитель Грузии при ООН, и это далеко не полный перечень его должностей и званий.
Очень занятой человек, мобильный которого звонит постоянно, Петр Петрович уделил нам почти 5 часов своего времени. Не скрою, он был не вполне удовлетворен разговором. «Вы заставили меня слишком много говорить о себе», - с улыбкой заметил Чхеидзе. А для меня в нашей беседе это и было самое ценное.
Мы поговорили, пожалуй, лишь о тысячной части того, что довелось пережить, испытать и совершить Петру Петровичу. Остается надеяться, что он все-таки примет решение написать книгу воспоминаний. Забегая вперед, скажу, что некоторые фрагменты беседы могут вызвать у читателя неоднозначную реакцию, но это рассказ о событиях, участником которых был сам Петр Чхеидзе.

- Петр Петрович, давайте начнем с самого начала.
- Ну что ж, давайте попробуем. Я родился в 1941 году в Тбилиси. Учился в 6-й мужской, а затем в 55-й школе. У нас был замечательный класс. Вообще, мне повезло – вокруг всегда были интересные и позитивные люди. С одноклассниками и однокурсниками мы дружим до сих пор. Те, кто еще жив… После школы поступил на юридический факультет в университет.
- Почему решили поступать на юридический?
- Затрудняюсь ответить. В семье юристов не было. Отец окончил железнодорожный институт в Москве. Потом вернулся в Тбилиси, познакомился с моей мамой, студенткой медицинского института, и за компанию с любимой девушкой получил второе высшее образование – медицинское. Юристом был мой дядя – точнее, муж моей тети, Исидор Долидзе. Выходец из очень бедной гурийской семьи, он, как говорится, босиком пришел в Тбилиси и всего добился сам, стал академиком, секретарем ЦК Компартии, председателем Верховного суда, вице-президентом Академии наук Грузии. Честно говоря, он меня не очень жаловал – я не был прилежным и усидчивым, хотя учился хорошо. И особо не философствовал насчет своего будущего.
- Вы были комсомольцем?
- В школе в комсомол меня не приняли. Я-то не обращал внимания. Но на это обратили внимание в приемной комиссии университета и не приняли мои документы. Пришлось просить о помощи. 28 июня меня приняли в комсомол, а на следующий день я сдал документы в университет.
- А в партию вступили потому, что так было надо?
- Да нет… Но сказать, что я был диссидентом, будет неправдой. В партию меня приняли в 1965 году, когда я работал в прокуратуре. Я никого об этом не просил. Сами предложили и приняли, это было престижно.
- Каким студентом вы были?
- Учился я неплохо. После первого курса мы с другом проходили практику в Управлении милиции. И нам предложили остаться. Летом, на каникулах, я начал работать в уголовном розыске. Два с лишним года одновременно работал и учился. Мои родители об этом ничего не знали. Наш факультет был дневной, но лекции шли вечером, так что я все успевал.
- Дома так и не узнали, что вы работаете в розыске?
- Конечно, узнали. Отец заставил меня написать заявление об уходе, и с 4 сентября я уже не работал. Но все было к лучшему, потому что я перешел на 4-й курс, и надо было заниматься больше, чем раньше. В 1963 году закончил университет. Вскоре получил назначение в прокуратуру – стажером. В прокуратуре я попал в окружение блестящих профессионалов, высококвалифицированных юристов. Для меня началась настоящая школа. Год я был стажером, два года – следователем, потом – старшим следователем городской прокураторы. И, наконец, - следователем по особо важным делам при прокуроре Грузии, тогда их было всего пять.
- Уровень преступности в те годы был высокий?
- С нынешними временами не сравнить. Кроме того, и это очень важно, в правоохранительной системе работали только профессионалы. Причем всех национальностей – грузины, армяне, осетины, евреи... Вы знаете, в молодости я даже не задумывался об этом. Мне, например, казалось, что осетины – это тоже грузины, как гурийцы, например, или рачинцы… В прокуратуре я расследовал серьезные дела. В основном в Мингрелии и Абхазии. В Сухуми, Гаграх, Гудаута проводил по 9 месяцев в году.
- К тому же еще и защитили диссертацию.
- Да, но пока писал диссертацию, продолжал работать - был инструктором горкома, потом стал заместителем заведующего, а после – заведующим отделом административных и торгово-финансовых органов. Это был один из самых важных отделов в горкоме. Одновременно с работой в горкоме я поступил в аспирантуру в Московский институт государства и права.
- О чем была ваша диссертация?
- Тема была практической – «Разграничение убийств». Прокурор республики Павел Бердзенишвили поручил мне заняться этим вопросом. Я изучил 1500 дел по Грузии. Стопки дел в моем кабинете доставали до потолка. В 1975 году защитился, защита была закрытой – тема оказалась социологически резонансной. Говоря откровенно, я по природе не ученый. Но, несмотря на это, мне пришлось много раз защищаться – я закончил Высшую партийную школу, учился в Академии общественных наук. А потом поступил в Дипломатическую академию МИДа.
- Почему вы решили идти в Дипакадемию?
- У меня было желание увидеть мир. Я мечтал об этом. В советское время для этого надо было или закончить Академию внешней торговли, или идти по дипломатической линии. Я выбрал второе. В июне защитил кандидатскую, в июле сдал вступительные экзамены в академию и в сентябре уехал из Грузии.
- Попасть туда, наверное, было непросто?
- Это было очень серьезно, очень сложно и удалось не сразу. Мне помогали и болели за меня почти все, особо помогла Виктория Сирадзе. Она вошла с ходатайством к Эдуарду Шеварднадзе, он его подписал, и меня, после долгого рассмотрения, допустили к экзаменам в академию. На нашем курсе училось 16 человек, это был спецнабор – в то время один раз в 5 лет набирали партийных работников со всего Союза. Считалось, что для морального укрепления состава загранработников. С детства я учил немецкий язык – мама окончила немецкую школу, и мы с братом по-немецки говорили лучше, чем по-русски. Я заранее радовался, что учиться будет легко. Не тут-то было. Мне сразу сняли немецкий язык и дали английский. Занимались с 8 утра до 10 вечера. Заданий задавали столько, что в 3-4 часа утра от усталости я падал со стула. Потом привык. На третьем курсе получил направление на практику - на полгода в Лондон. Все было оформлено, документы готовы. И вдруг меня вызывают в МИД и сообщают, что я никуда не еду. Как выяснилось, из Грузии пришел донос о том, что я собираюсь вывезти семью на Запад, что у меня родственники в Париже, которые хотят передать мне наследство… Это был 1977 год. Даже в 1978 году, когда я заканчивал Дипакадемию, на  меня  написали анонимку, что я хвастаюсь, мол, сейчас Шеварднадзе снимут, а меня назначат. (Смеется).
- Петр Петрович, но это не смешно.
- Ничего-ничего, это всегда так. Но с Лондоном было серьезно. Понимаете, я дипломат, а про меня пишут ужасные вещи и не пускают за рубеж. И тогда мой друг, секретарь Бауманского райкома Сергей Купреев, позвонил Юрию Андропову и поручился за меня своим партийным билетом. Андропов распорядился, чтобы в Грузии изучили мой вопрос. Через два месяца меня вызывают и говорят – все в порядке, поезжайте в Лондон. А я отказался. Я был очень обижен  тем, что мне не верят. Потом прошло время, успокоился. Завершил учебу, защитил тему  «Советские предложения по запрещению оружия массового уничтожения и систем такого оружия». Сложная тема – я 7 месяцев просидел в архиве МИДа, изучая материалы.
- Как складывалась ваша карьера после окончания Дипакадемии?
- Я выбрал многостороннюю дипломатию, т.е. международные организации, изучающие глобальные вопросы. Для примера: посол США  в Грузии – это двусторонняя дипломатия. А ООН – многосторонняя. По окончании меня направили в отдел международных организаций Министерства иностранных дел СССР. Кстати, со мной работал Андрей Козырев, он был атташе Управления международных организаций МИД СССР, мы сидели в одном кабинете – знаменитом ооновском кабинете «1010» - на 10 этаже МИДа. А потом я уехал в Нью-Йорк – получил назначение в  советское представительство при ООН. Прошло 2-3 месяца – ни одного поручения. Напротив меня сидела заведующая канцелярией, опытная дама, и я целый день читал газеты и слушал стук пишущей машинки. Я не выдержал и написал заявление на имя Олега Трояновского, постоянного представителя СССР при ООН: прошу откомандировать на родину, поскольку я здесь не нужен. Первым замом Трояновского был Михаил Харламов, бывший председатель Госкомитета по радиовещанию и телевидению. Он мне сказал: «Сынок, с таким заявлением я сталкиваюсь первый раз. Ну и что, что не дают поручений? Подожди, придет твое время». Такого заявления, как мое, действительно никогда не было. Бывали другие заявления, например, такое: прошу продлить командировку, поскольку наша семья не успела купить холодильник. Харламов мое заявление порвал. И я остался.
- Сложности были?
- Расскажу случай. У моего друга, эмигранта-еврея (впоследствии миллиардера) Тимура Сепиашвили родился сын. Мы с женой, естественно, поехали в гости – это была очень близкая нам семья. На второй день прихожу на работу, и меня приглашает к себе офицер по вопросам безопасности. «Где вы вчера были?» – «В Куинзе, у моего друга». В те годы эмигрантов считали изменниками родины, к тому же мероприятие проходило в синагоге. У меня возникли проблемы. Я заявил - если мне не доверяют, и я не могу свободно общаться с кем хочу, то не вижу смысла пребывания здесь. Прошло немного времени, и мне сказали: «Петр Петрович, вас изучили. Встречайтесь с кем хотите. Мы вам доверяем». Понимаете, я действительно не могу работать, если нет доверия.
- А что, чекисты так жестко контролировали круг общения советских специалистов?
- Ну а как же! Все советские сотрудники, работающие за границей, должны были сдавать списки своих контактов. Кстати, так же, даже еще строже было у американцев.
- Как работалось в советском представительстве при ООН?
- Очень интересная работа – в Совете безопасности, в комитетах ООН, изучение и обсуждение глобальных и региональных проблем, координация позиции и действий с представителями более 190 государств, выяснение подходов правительств к интересующим руководство направлениям. Я активно работал в пятом комитете, который рассматривал кадровые и бюджетно-финансовые вопросы. Три года занимался продвижением советских специалистов в международные организации. Два года руководил референтурой по связям  со страной пребывания. Три раза организовывал приезд министра иностранных дел СССР Андрея Громыко в Нью-Йорк. Подготовка начиналась за два-три месяца. Это был тяжелый период начала 1980-х. В 1979 году советские войска вошли в Афганистан, 1 сентября 1983 года был сбит южнокорейский пассажирский «Боинг 747». Отношение к советским людям очень изменилось. Взрывали наши машины. Знакомые американцы просили не здороваться на людях, владельцы кафе и бутиков уже не приглашали. И я горд, что у меня есть три благодарности от Андрея Андреевича. Работая в ООН необходимо знать вопросы и иметь свою позицию. Если ты своего друга-посла во время дискуссии поддержишь по всем вопросам, то ни дружбы не будет, ни уважения. Если у тебя нет позиции, ты никто. И никого уму-разуму учить не надо. Кстати, Эдуард Шеварднадзе мне несколько раз говорил – не надо никого учить, все равно не научишь. Еще и обидятся.
- Сколько лет вы проработали в советском представительстве при ООН?
- Шесть лет. Меня отозвал Шеварднадзе. Да я и сам хотел вернуться. Приехал в Тбилиси, возглавил отдел зарубежных связей ЦК. Чувствовал, что нахожусь на своем месте. И старался всем помочь. Был такой случай. Кинорежиссер Отар Иоселиани просился во Францию. Рассматриваем вопрос, и заместитель председателя КГБ Алексея Инаури, не буду называть его фамилию, говорит: «Мы против». А я говорю: «Если вы против, давайте проголосуем». Все растерялись, ведь если КГБ говорит «нет», это значит «нет», и точка. Какое может быть голосование! Но я поднял руку, и – раз! - все проголосовали «за». Отара Иоселиани я поддержал потому, что по себе знаю – побывав за границей, увидев все своими глазами, по-другому на все смотришь. Это не значит, что будешь меньше любить свою страну. Когда я прилетал в Шереметьево, то чувствовал, что приехал на родину. Наша родина была Советский Союз. И попробовал бы тогда мне кто-нибудь в Москве сказать – убирайся к себе в Грузию, я бы послал подальше! Конечно, Грузия для меня – это главное. Но мое отношение к СССР – это отношение к родине.
- Когда вы поняли, что Советский Союз обречен?
- Это стало очевидно уже в 1986 году. Все шло к развалу. Не Горбачев, не Шеварднадзе и не Яковлев развалили страну. Это была запланированная работа степ бай степ, шаг за шагом.
В конце 80-х в Советском Союзе начались центробежные движения, и в Грузии в том числе. Начались волнения в Абхазии, Южной Осетии. Я  свидетель всего этого. Я видел, что все разваливается, и ничто этот процесс не остановит. В феврале 1988 года у меня была информация о том, что в Абхазии, в селе Лыхны скоро будет подписан документ об отделении. К сожалению, в тот период у нас не было лидера, чтоб исправить ситуацию. Весь 1989 год я провел в Сухуми. Никого не виню, но все-таки мы совершили много ошибок. В принципе – шла лавина, которую нельзя было остановить. Кроме того, у нас не было лидеров. Эдуард Шеварднадзе лидером был, как хочешь его критикуй. А Звиад Гамсахурдия, став президентом, не знал, как надо работать. Понимаете, мы, партийные работники, все сдали и ушли без борьбы. Мы из здания ЦК вышли так, что ни карандаша не взяли с собой. Да, были у нас жулики, но я могу назвать фамилии секретарей и завотделами ЦК, которым через месяц после ухода оттуда нечего было есть. Как мы работали в советское время? Мы считались с обществом. Я из горкома не уходил раньше 12 часов ночи. Ездил по городу, проверял плодоовощные магазины, садился на подъемник, когда собирали картошку, проверял, в какое время завезли хлеб в булочные… Мы старались. Но, видно, сама система была создана неправильно. Потому и развалилась.
- Два года вы возглавляли Совет профсоюзов Грузии.
- Я не профсоюзник. Это единственное место, где я не чувствовал себя хорошо. Хотя я создал конфедерацию профсоюзов, абхазы, и осетины приезжали на мой президиум, ни разу не пропустили. Я давал им решать свои вопросы самостоятельно. Приезжал, советовал, но никогда не приказывал. Не хотел командовать и дал им возможность работать. Но ничего нельзя было поделать, шел процесс развала.
- А чем вы занялись, когда ушли из профсоюзов?
- В 1991 году стал постоянным представителем Грузии при правительстве СССР, кстати, меня Звиад назначил. А в конце года, 8 декабря, было подписано Беловежское соглашение, СССР прекратил свое существование. И я оказался представителем Грузии при правительстве России. Летом 91-го уехал вместе с женой в свою деревню Опча в Западной Грузии. Однажды утром просыпаемся – по телевизору показывают «Лебединое озеро». Это было 19 августа 1991 года. Путч. 21 августа я вылетел в Москву. 14 сентября вернулся в Тбилиси, где уже шли антиправительственные митинги. До возвращения в Грузию Шеварднадзе оставалось полгода.
- Какие отношения были у вас с Эдуардом Шеварднадзе?
- Мы были в очень хороших отношениях вплоть до того, как он уехал в Москву, став министром иностранных дел СССР. В январе 1990 года я в течение двух часов высказывал ему все претензии. Его супруга присутствовала при этом разговоре, но не выдержала, ушла. Не могу вам рассказать, о чем мы говорили, - это был разговор с глазу на глаз. Потом я с ним встретился на последнем съезде компартии в Москве, в июле 1990 года, и сказал – мне нужно 5 минут, никаких просьб нет, только несколько вопросов. «О, обязательно!» Но встреча не состоялась. Шеварднадзе окончательно ушел с поста министра в начале декабря 91-го. В середине января мне позвонил мой друг Гурам Мгенадзе, попросил, чтобы я с ним встретился… То, что я сейчас вам расскажу, говорю впервые. Приезд Шеварднадзе в марте 1992 года наметил и подготовил я – и время, и дату, и самолет, и список пассажиров. Я за ним заехал на ЗИЛе, привез в аэропорт и посадил в самолет. В самолете сидели мои друзья из прокуратуры и МВД. Правительство Грузии узнало об этом за день. Хотя еще в феврале я поставил вопрос перед главой правительства Тенгизом Сигуа и министром обороны Тенгизом Китовани о приезде Шеварднадзе. Они хотели предложить Шеварднадзе место министра.  Я Китовани сказал: «Как ты себе это представляешь? Эдуард Шеварднадзе с папкой в руках сидит и ждет в твоей приемной?» В Тбилиси мы с Шеварднадзе прилетели вместе, но я с самолета вместе с ним не сошел. Меня ждала машина, и я уехал. А на второй день Тенгизу Сигуа принесли несколько телеграмм – от бывшего госсекретаря Бейкера и других известных политиков: «Поздравляем грузинский народ с возвращением президента Шеварднадзе». Подстроено было, конечно… 10 марта 1992 года он был назначен председателем Государственного Совета Грузии, сменившего Военный совет, и стал главой государства. В то время я готовил все встречи и мероприятия с его участием. Решались многие вопросы, о которых я пока не хочу говорить. Во всяком случае, Шеварднадзе говорил: «Запомните, все, что скажет Чхеидзе, согласовано со мной».
- А как вы стали послом Грузии в США?
- Шеварднадзе мне сказал: «Я хочу, чтобы ты стал первым послом Грузии. Но не хочу, чтоб первое посольство Грузии было в России. Поезжай в США». Около 7 месяцев я противился – первый раз он мне это предложил в августе 1992 года, а согласие я дал в феврале 1993 года. В мае 1993 года в качестве посла Грузии я уехал в Вашингтон.
- С чего началась ваша деятельность в качестве посла?
- Я ведь одновременно работал и в Нью-Йорке – в качестве постоянного представителя Грузии при ООН. Два года мотался между Вашингтоном и Нью-Йорком. Спал в машине. Это было невозможно, и спустя два года попросил разделить эти два поста и остался в Нью-Йорке… 13 июня 1993 года первый раз встретился с президентом Клинтоном и его супругой. В течение года я встречался с Клинтоном 11 раз. Несколько раз, без предварительной договоренности, я приводил к Эдуарду Амбросиевичу госсекретаря США Мадлен Олбрайт, и они беседовали по несколько часов, я переводил. Конечно, это был интерес не ко мне, а к Шеварднадзе. Я представлял маленькую страну, которая не платит взносы в ООН. В этом случае 19 статья автоматически снимает право голоса, а у меня право голоса был постоянно. Я дружил со всеми послами. В год посылал в Грузию 700-800 писем. С Шеварднадзе по телефону говорил 2-3 раза в неделю. Министром иностранных дел России тогда был мой старинный друг Евгений Примаков. Сергей Лавров был моим коллегой в Нью-Йорке. Я и тогда говорил, и сейчас повторю: я предлагал Шеварднадзе создать треугольник Вашингтон-Тбилиси-Москва и сформировать группу по особым вопросам. Дело так и не сдвинулось с места. Вообще, много чего не было решено… В 2002 году я уехал послом Грузии в Афганистан. Параллельно работал в Туркменистане. А потом меня сняли.
- За что сняли, если не секрет?
- Какие секреты! Это было в июне 2004 года. Президентом Грузии уже был Саакашвили, министром иностранных дел – Саломэ Зурабишвили. Мы с ней познакомились в 1979 году в Нью-Йорке в пятом комитете, она пригласила к себе Зураба Церетели, Ило Бараташвили и меня. Потом встречались еще несколько раз. Она заменила всех послов Грузии. О том, что меня освободили, я узнал по телевидению. На второй день пошел попрощаться к президенту Карзаю, затем к Туркменбаши. Когда я стал послом в Туркменистане, у нас был долг в 500 с лишним миллионов. А через два года остался долг в 50-60 миллионов.
- С Михаилом Саакашвили вы знакомы давно?
- Он со мной познакомился сам во время моего приезда из Нью-Йорка в Тбилиси – я тогда был послом в США. Подошел и сказал – здравствуйте, я Миша Саакашвили, племянник Темура Аласания. Потом мне предложили взять его в Нью-Йорк сотрудником, по этому поводу несколько десятков членов Госсовета обратились с просьбой к президенту. У меня это письмо хранится. Там 37 подписей и резолюция Шеварднадзе: «Чикваидзе, Чхеидзе – прошу рассмотреть и доложить». Я отказался брать Саакашвили. Не захотел, потому что он кляузник и не дал бы нормально работать. Мне его дядя в 1998 году сказал: «Поддержи его, Зура (у Петра Петровича в Грузии есть и второе имя – Зураб – Н.Ш.). Он станет президентом». Я отмахнулся: «Конец придет Грузии, если такого, как твой племянник, выберут президентом».
- ?!
- Все так и было. Можете публиковать. Вообще, я вам рассказываю то, что можно опубликовать.
- Правильно ли себя вел Шеварднадзе?
- Так, как американцы впоследствии помогали Саакашвили, ему не помогали. И ему было реально тяжело – поднять страну очень, очень трудно. Например, в 1992 году выделили 100 миллионов долларов Украине, а Грузии, Армении, Молдове и Азербайджану – 100 миллионов на всех. Я не хочу критиковать Эдуарда Шеварднадзе. Он сыграл огромную роль в истории страны. Но в какой-то период сдал. С 1997 года не был похож на себя. Его стали раздражать вопросы... Иногда я думаю, может, было бы лучше, если бы мы дошли до самого дна и оттуда начали подниматься? У меня нет ответа… Самое важное – это экономика и самосознание. Надо думать о своих проблемах, о том, что нужно Грузии. Народ должен осознать, куда он идет. У нас великая история. У нас были великие физики, математики, химики, горные инженеры… Но в какой-то момент оказалось, что все это неважно, что мы – общество-сервис, которое должно работать в курортных гостиницах. Не должно быть ни Академии наук, ни некоторых факультетов – мы же шли к этому. Консерваторию собирались закрыть, от Академии художеств избавиться. Мы не знаем, что нам надо. Поэтому и работаем неправильно.
- А как должны строиться отношения Грузии с Россией?
- Если произошел конфликт, необходимы переговоры. Уже не важно, кто прав, кто виноват. Главное – начать разговор. Для Грузии дружба с Россией необходима и естественна. Мы очень близки. У нас общая культура. Нам необходимо общаться. Мы маленькая страна. Что будет с нами? Мы должны молиться и каждый день свечку ставить, чтобы в России все было хорошо. Думаю, Грузии необходимо наладить отношения с Россией. Мне обидно – то, что сохранили наши предки на протяжении веков и передали нам, мы теряем. Не знаю, как можно решать проблемы с врагом. Это возможно только с другом. Наши проблемы не решатся без России, поэтому нам надо дружить.
- Вы понимаете, что у вас довольно маргинальные взгляды? Прежде всего, для грузинской молодежи.
- Что поделаешь? Я этого никогда не боялся. Не уважаю политиков, которые говорят народу только то, что народу нравится. Ненавижу, если честно. Ты должен выражать свое мнение. Говорить кому-то в угоду – нет, никогда. Я не говорю, что мое мнение – это истина. Нет. Но так думаю я.
- Как вы оцениваете сегодняшнее положение в Грузии?
- Бидзина Иванишвили нас спас. Я не денежный человек, но я бы нашел деньги, чтобы построить ему памятник за то, что он освободил нас от Саакашвили и его клана. Но Бидзина Иванишвили должен или остаться в политике (думаю, это было бы хорошо), или отойти от всего. Иначе ни у кого не будет чувства настоящей ответственности. Никто не вырастет. Пусть партии работают, борются, пусть избиратели выберут одного, через четыре года – другого, потом третьего. Именно в этом процессе воспитываются политики. Поднять государство, повторяю, - сложнейшая вещь. Не в том дело, чтобы уважать Россию или Америку – надо прежде всего уважать свою страну.
- Чем вы сейчас занимаетесь?
- У меня есть лошадь. Каждый день езжу верхом. В Москве создаю Фонд. Пока не хочу говорить об этом подробно. В свое время мне в Америке дважды предлагали получить на семью американские паспорта. Но мне было немало лет, и я знал, что бесплатных обедов не бывает. Я много думал и  отказался. Потому что считаю это ниже своего достоинства.
- Петр Петрович, когда вы напишете книгу о том, что пережили, что знаете?
- Я собирался. У меня огромный архив. Только моих выступлений в Совете Безопасности по вопросам Абхазии – тома четыре, не меньше… А потом прочитал те книги, которые написали мои друзья, живущие в Грузии, и решил ничего не писать. Слишком много получается о себе. Как-то неловко.
- Я не могла не заметить – вы часто произносите словосочетание «прекраснейший человек»…
- Мне в жизни очень везет на интересных, замечательных людей. И еще – я уважаю тех, кто не меняется. Это прекраснейшие люди.

Нина ЗАРДАЛИШВИЛИ-ШАДУРИ