| ЯСНОЕ СЛОВО МИХАИЛА ЯСНОВА |
 По этому детскому времени поэт живет с 1979 года, когда в Ленинграде вышел его первый сборник стихов «Лекарство от зевоты». С тех пор опубликовано около 160 книг стихотворений, прозы и переводов для детей – целая поэтическая вселенная, открывающая новым гражданам двери в огромный, захватывающий мир. «Я уверен – в России начинается бум детской литературы, причем не только для детей младшего возраста, но и для подростков, что еще недавно было представлено у нас большей частью переводами», - сказал поэт, который вместе со своим коллегой Сергеем Махотиным ведет при «Детгизе» студию детских писателей. В 2003 году М.Яснов получил литературную премию им. Мориса Ваксмахера, которую вручают французское правительство и Посольство Франции в Москве за лучший перевод французской художественной литературы. Премией отмечена книга переводов прозы Гийома Аполлинера «Гниющий чародей. Убиенный поэт» (2002). Среди наград мастера – премия имени Самуила Маршака за лучшие детские стихи (2005). В 2008 году Яснов получил премию «Иллюминатор», присуждаемую журналом «Иностранная литература» за выдающиеся заслуги в области перевода и исследования зарубежной литературы; премия присуждена за авторскую билингву «Проклятые поэты». Журнал «Звезда» присудил премию за лучшую поэтическую подборку 2007 года. Гильдия «Мастера литературного перевода» присудила премию «Мастер» за книги переводов Г.Аполлинера, П.Пикассо и двухтомник избранных переводов французской лирики. В 2009 году стал лауреатом литературной премии имени Корнея Чуковского за выдающиеся творческие достижения в отечественной детской поэзии. В 2011 году получил литературную премию им. А.П. Чехова «За вклад в русскую литературу» («Золотое перо России»). На «детский вопрос» - что такое поэзия? - сами школьники младшего возраста отвечают примерно так: «это песня без музыки», «это словно мячик катится по земле», «это – история, которая поет»… А вот для лидера современной русской поэзии для детей Михаила Яснова она началась с непреодолимого желания разрисовать, ярко и весело, дешевое черно-белое издание стихов Маяковского «Это книжечка моя про моря и про маяк». Он и разрисовал блеклую послевоенную бумагу, за что получил взбучку от мамы Елены Ильиничны. Было тогда наказанному Мише три года, буквы он уже различал и навсегда запомнил – в книгах калякать нельзя. Но и жажда читать цветные, «солнечные» страницы тоже сохранилась на всю жизнь. - Первые детские воспоминания – семейные чтения. Они устраивались в неделю раз, когда папа, мама, старшая сестра, я и кот Васька собирались под лампой, за большим столом. Вторая волна памяти: мне пять лет, отца моего Давида Иосифовича арестовывают, осуждают на 25 лет лагерей, что для тех лет и не удивительно, ведь он был главным инженером мебельной фабрики, да еще и всплыло знаменитое «ленинградское дело». Мама была вынуждена брать меня с собой в очереди за продуктами. Чтобы я не потерялся, ставила меня на видное место, а самым видным были театральные тумбы, где я, как завороженный, водил пальчиком по буквам – так и научился читать. Третья волна: мне лет шесть, мы едем в летний лагерь, и я пишу свои первые стихи, исполненные пламенных советских чувств. Но главное – меня тогда поразило, что можно писать стихи под стук колес. Так состоялось знакомство с поэтическим ритмом. А потом меня мама привела за ручку в литературный клуб «Дерзание» ленинградского Дворца пионеров. С этого шага и начался мой творческий путь, ведь клуб был тем плацдармом, с которого стартовали очень многие серьезные питерские писатели. Именно там зарождались многие «дружбы-вражды», сопровождавшие нас всю жизнь. - Это был своего рода «оазис свободомыслия»? - Диссидентским духом там пахло. Читали запрещенные стихи. А однажды, когда нам было по 15-16 лет, вышли ватагой на городской праздник – «День песни», влезли на не для нас сколоченные подмостки – и принялись декламировать стихи. Толпа собралась моментально, быстро вмешалась «щас милиция разберется», и юных возмутителей спокойствия – всех по очереди – вызывали потом на воспитательные беседы предупредительно-устрашающего характера. - В Грузии вы с супругой, известным театроведом и театральным критиком Анной Шульгат, впервые? - Я в 1988 году был в Тбилиси два дня, практически транзитом, «брел печальный ночью бурною/ из хинкальной в хачапурную». Но и тогда возникло ощущение неимоверного счастья от соприкосновения с этим сакральным пространством, его намоленной архитектурой, неповторимым городским духом. Ну, а сейчас, в дни русско-грузинского поэтического фестиваля, есть возможность обозреть множество регионов, оценить разнообразие их этнографических особенностей, музыкальной культуры, архитектуры, природного ландшафта… Это незабываемо. Культурное единство здесь присутствует почти независимо от уровня образования. Поэзия, музыка живет в душах людей, в эти села и городки, в которых мы бываем, не проник и, надеюсь, не проникнет «электронный демон», здесь танцуют и поют песни вековой давности. Думаешь, это в мире повсеместно? Это почти уникально! Но главное – познакомился с очень интересными писателями, «братьями во литературе». И – кроме шуток – прошу тебя организовать пересылку мне текстов грузинских детских поэтов. Исполняется 85 лет издательству «Детгиз», будем рады подготовить в числе прочих юбилейных изданий книгу грузинской детской поэзии. - «Обещаю и клянусь» - по Булгакову. Но давай вернемся к вехам твоей творческой судьбы. В откровенных диссидентах ты не числился. - Как и в подпевалах. Мне не импонировало высокомерие многих питерских диссидентов с диагнозом неадекватной самооценки. Дружил с талантливыми ребятами, в том числе и диссидентами, но сам борцом с системой себя не считаю. - А как же твоя дружба с Ефимом Эткиндом? - Так ведь не меня преследовали и в конце концов в 1974 году изгнали из Ленинграда, а Ефима Григорьевича, проведшего четверть века в эмиграции. До начала этой травли я был его секретарем – нечто вроде Эккермана у Гете. Сейчас занимаюсь изданием его работ, готов уже к выходу в свет толстенный том переписки Эткинда – около 70 корреспондентов, и все – выдающиеся личности. Я не могу назвать себя исследователем, но я волею судьбы стал издателем ученого от Бога, человека гигантской эрудиции, абсолютного вкуса и тончайшей музыкальности в искусстве художественного перевода. Я шел иным путем – не «бодался с дубом», а занимался открывательством – это тоже была своего рода линия противостояния советскому идеологическому Молоху. - Тебя еще в шутку называют «трехголовым драконом», имея в виду три ипостаси твоей деятельности – детскую поэзию, «взрослую» лирику и поэтический перевод. - Французские «проклятые поэты», а равно и литература Франции прошлого века, заметно повлияли на мое духовное формирование как, смею надеяться, свободной личности. Когда я был еще подростком, приезжал к нам замечательный мастер художественной декламации Вячеслав Сомов, мы с друзьями ходили на его выступления, он часто читал французских поэтов. Тогда я «заболел» стихами Жака Превера… - Его коммунистом выставляли. - Советские рады были выдавать желаемое за действительное. В 1934 году Превер приехал в Москву с группой «Октябрь», несколько левацкого толка, в которой сам не состоял. Вот его и вырядили в члена французской компартии. Но нет худа без добра. Зато Превера печатали беспрепятственно, в отличие от «врагов», «апологетов буржуазно-мещанской эстетики». - Ты защищал диплом по Хлебникову, у легендарного профессора Дмитрия Максимова, стихи которого почти не печатались, но были высоко ценимы многими небожителями, в частности, Анной Ахматовой, высказавшейся о них афористически: «Властно и самобытно»… - Это очень важный этап моего становления. Игре со словом меня, можно сказать, научил Хлебников. - А ведь это – едва ли не стержень твоего стиля… - Мне был очень интересен процесс «лепки слов». И я начал заниматься Хлебниковым, затем футуристами. - Не отсюда ли истоки лексического конструирования – «чудетство», «веселютики», «счастливень». - А откуда же еще? А знаешь, как называлась моя дипломная работа? «Революционное творчество Велимира Хлебникова»! - Революционер, который сидел в лохмотьях, выборматывая созвучия на обочине дорог? - Хитрость в том, что он совершил революцию в эвфонии и словообразовании. - Я тоже немного шахматист, ваш ход понятен, гроссмейстер. - Я обнаружил поэму Хлебникова с пометками на полях Юрия Олеши – и на этом построил работу. - Возьмемся за «третью голову дракона» - твою поэзию «для взрослых». Я не детский поэт, и мне неведомо – какая разница во взгляде на мир глазами ребенка и глазами взрослого? - «Взрослую» лирику я пишу, когда не писать стихов невозможно. Они «случаются», причем не я ими руковожу – они верховодят мной… - «Не я пишу стихи, они, как повесть пишут/ Меня, и жизни ход сопровождает их»… Это Тициан Табидзе в переводе Бориса Пастернака. - А детские стихи – они как бы носятся в воздухе, подслушиваешь слова, подглядываешь микросюжеты... Посмотри, какой я «ущучил» выверт в детском миросознании – мальчик один вдруг говорит: «Сухие листья шуршат, как чипсы». Ты понимаешь?! Ведь должно быть все наоборот – «чипсы шуршат, как сухие листья». Но фокус в том, что чипсы он видит чаще, и поэтому не листопад, а чипсы – объект сравнения! - В издательском деле ты прошел путь от грузчика до старшего редактора. Помнишь ли день, когда тебя полоснул по сердцу текст современника, как меня в свое время – открытие Блока, Гумилева или Булгакова? - Эпоха нетленных достояний в истории литературы закончилась для меня полвека назад. - Ты милосерднее пианиста и дирижера Михаила Плетнева, который заявил, что великая музыка завершилась сто лет назад. - Но в детской поэзии, думаю, еще много «неоткрытых материков». Дети сами не понимают, сколько гениальных идей и образов они подсказывают «имеющим уши и глаза». Один первоклассник как-то сказал: «Меня сегодня в угол поставили, а угол таким подходящим оказался – в нем швабра стояла!» Вот вам и сюжет! А другая юная любительница чтения воскликнула: «Я на эту книгу никакого впечатления не произвела!» Подобные фразы, словечки – настоящая «золотая жила». А еще французские дети, отвечая на вопрос: «Кто такой поэт?» привели такие варианты для «фоторобота»: «У поэта длинные волосы и широкие штаны»; «Я его представляю вежливым, усатым, высоким, пожилым. Он крепко держится на ногах, а они у него длинные»; «Он размышляет с утра до вечера. Он мало спит и встает по ночам, чтобы писать стихи». «Это холостой мужчина, умный, он труженик, он всех любит, и часто у него не хватает времени, чтобы выспаться». «Поэт красивый. Это мальчик с каштановыми волосами и голубыми глазами». Но в качестве переходного моста я бы выбрал такую аттестацию: «У него черная борода. Поэт любит детей и с нежностью относится к своей жене». Театр и жизнь Анны Шульгат - Жена – вся в драматургии. Муж – весь в поэзии, преимущественно детской. Жена – англоман, муж – франкофил. Нет ли расхождения интересов? - Думаю, это классический случай единства и борьбы противоположностей. На самом деле, общего у нас с Михаилом Ясновым куда больше, чем различий. Я ведь тоже занимаюсь переводом поэзии. Мы и познакомились на презентации поэтического журнала «Невский альбом», где оба публиковались. - Любовь к англоязычной литературе – это из детства? - Да, я из филологической семьи, английский у меня – от мамы, Людмилы Ивановны. А папа, Борис Михайлович, был не только литературоведом, но и видным книжником, принадлежал к касте библиофилов. Так что я предпочитала играть не в куклы, а возле книжных полок с редкими, красочными изданиями. Так и «доигралась» до диплома театроведа. Формировался уже в юные годы и круг интересов – это драматургия времен английской реставрации, XVII век, эпоха, начавшаяся восстановлением монархии в 1660 году. Предвижу вопрос: почему не Шекспир и его сподвижники? Потому что об этом написано столько, что я не видела возможности заявить о себе. - Оппонент моей диссертации, великий петербургский литературовед Вадим Вацуро, тоже мне отечески советовал: «Володя, молю вас, не пишите о Пушкине и Лермонтове – уже все написано!» - А вот об английской Реставрации в российской науке написано сравнительно мало. Хотя это ведь время, когда на сцену впервые была допущена женщина – например, в Национальной портретной галерее в Лондоне сохранились прекрасные портреты актрис той эпохи. Многие великие драматурги условно «нового времени» вышли из «шинели» Реставрации, из пьес Уичерли, Конгрива, Фаркера сотоварищи. Это – Уайльд, Шоу и иже с ними. - Виртуальный образ Грузии сложился у вас… - Со школьной скамьи, а сейчас я увидела сказку непосредственно, как бы изнутри. Разумеется, к созданию образа Грузии я пришла через театр. А точнее, через спектакли Роберта Стуруа «Кавказский меловой круг» и «Ричард Третий» с непревзойденным Рамазом Чхиквадзе в главных ролях. До сих пор, когда бываю на английских, американских постановках этих спектаклей, понимаю, что многие из них не выдерживают сравнения с тем накалом, мастерством. И не могу избавиться от мысли, что эти образы выросли не на английской, а на грузинской почве. - Да, не случайно в лондонской прессе 1980 года, когда разгром тбилисским «Динамо» «Вест Хэма» совпал с гастролями руставелевцев, запестрели заголовки: «Грузины научили нас играть в футбол и ставить Шекспира». - Не будем также забывать важнейшую роль контекста времени – и спектакль Роберта Стуруа «Ричард Третий», и фильм Тенгиза Абуладзе «Покаяние» вышли на зрителя в предперестроечный период, нанесли сокрушительный удар по советской идеологии. У нас иногда стараются приноровиться к зрителю, с учетом современных вкусов и общего снижения интеллектуального уровня. Классическому грузинскому театру не нужно ничего ни снижать, ни повышать – градус его трагикомической органики неизменно высок. Владимир САРИШВИЛИ | |||||||
|
|||||||
