| ЗАВЛЕКАЮТ В СОЛОЛАКИ...(ПУШКИН В ТИФЛИСЕ) |
|
Между тем, в поездку на Кавказ Пушкин отправляется далеко не в самом лучшем настроении. Тяжелым гнетом давит негласный, но бдительный взгляд «государева ока» - жандармского ведомства графа Бенкендорфа. На личном фронте – неудача: в конце апреля рука и сердце предложены Наталье Гончаровой, но ее мать заявляет, что девушка слишком молода, и это, по признанию Пушкина, сводит его с ума. В общем, больше оставаться в Петербурге поэт не может. В поездке за границу ему отказано, он просится на войну с турками, но ответ категоричен: «Государь благосклонно принял ваш вызов, но изволил отозваться, что, так как все места в армии уже заняты, то Его Величество воспользуется первым случаем употребить отличные дарования ваши на пользу отечества». Однако Пушкин уже решил: «или на войну», или «вон из России». И, не спрашивая высочайшего повеления, он берет подорожную в Тифлис. Маршрут – традиционный для русских литераторов, в жизни которых вольнолюбивый Кавказ во все времена играет особую роль. К тому же, ему есть с кем встретиться – в Грузии служат его брат Лев, Николай Раевский, с которым Пушкин подружился еще в юности, друзья-лицеисты, брат Пущина – Михаил, другие близкие люди, в том числе и сосланные декабристы. Да еще появляется возможность отдать дань популярнейшему тогда жанру – описанию путешествия. В общем, исполняется давняя мечта – еще за год до того, как он покинул северные берега ради южных гор, его ближайший друг Петр Вяземский писал жене: «Пушкин едет на Кавказ и далее, если удастся…» И вот, Пушкин стремится как можно скорее попасть в столицу Грузии: «Мне предстоял путь через Курск и Харьков; но я своротил на прямую Тифлисскую дорогу, жертвуя хорошим обедом в курском трактире (что не безделица в наших путешествиях) и не любопытствуя посетить Харьковский университет… Нетерпение доехать до Тифлиса исключительно овладело мною». В бричке, в почтовой коляске, просто верхом он преодолевает тысячи верст. А, не дождавшись в Пасанаури лошадей, немалый путь до Ананури, а потом и до Душети вообще проходит пешком, в одиночку, по колено в грязи, почти в полной темноте. Между тем, в Тифлисе его уже ждут. Прочтем послание, которое Тифлисский военный губернатор Степан Стрекалов получает от исполняющего должность начальника штаба Отдельного кавказского корпуса Дмитрия Остен-Сакена почти за три недели до появления Пушкина в этом городе: «Известный стихотворец, отставной чиновник X класса Александр Пушкин отправился в марте месяце из С.-Петербурга в Тифлис, а как по высочайшему его имп. величества повелению состоит он под секретным надзором, то, по приказанию его сиятельства, имея честь донести о том вашему превосходительству, покорнейше прошу не оставить распоряжением вашим о надлежащем надзоре за ним по прибытии его в Грузию». Его сиятельство – это главнокомандующий Корпусом граф Иван Паскевич, фактически – наместник края. А вот у тифлисской интеллигенции, с которой власти (впрочем, не только в те времена и в той стране) не так уж часто делятся информацией «государственной важности», - свои, неутешительные сведения. Открыв первую русскую официозную газету в Закавказье «Тифлисские ведомости», мы увидим, как огорчается 26 апреля ее издатель и редактор Павел Санковский: «Мы ожидали сюда одного из лучших наших поэтов, но сия надежда, столь лестная для любителей кавказского края, уничтожена последними письмами, полученными из России». К счастью и для Грузии, и для Александра Сергеевича, огорчения напрасны. Практически через месяц после появления этой информации, в 11 часов вечера 27 мая, Пушкин впервые въезжает в Тифлис. Приезжает он не один, с ним несколько попутчиков, в том числе – юный Николай Потокский, единственный не доехавший до Тифлиса верхом. В дороге он сильно простудился и, по его словам, именно «Александр Сергеевич позаботился о тележке, уложил меня на сено и так доставил полуживого в Тифлис». Путники, разместившиеся в единственной тогда тифлисской гостинице Поля Матасси, наутро отправляются в армию. А оставшийся в городе Пушкин несколько дней продолжает навещать больного. С этого отнюдь не поэтического занятия и начинается его пребывание в Тифлисе. Останавливается он неподалеку, в доме Цуринова на Эриванской площади, которая только начала застраиваться у подножья Сололакской возвышенности. Линия, где стоял этот дом до 1895 года, по сей день называется Пушкинской улицей. Не будем на этих страницах в очередной раз повторять все, впечатлившее в Тифлисе великого поэта. Описания «Жаркого города», его жителей, нравов, базара, серных бань и прочая, прочая, прочая, конечно же, лучше всего перечесть непосредственно в «Путешествии в Арзрум». Мы же позволим себе остановиться на двух моментах. Первый: «Генерал Стрекалов, известный гастроном, позвал однажды меня отобедать; по несчастию, у него разносили кушанья по чинам, а за столом сидели английские офицеры в генеральских эполетах. Слуги так усердно меня обносили, что я встал из-за стола голодный. Черт побери тифлисского гастронома!» С высоты нашего времени зная, что именно этот «гастроном» и есть тот самый Степан Стрекалов, которому поручен «надлежащий надзор» за поэтом, можно предположить: в тот день в его доме показательно «разносили кушанья по чинам». Ведь «неблагонадежный» должен был знать свое место в компании бравых генералов… Второй момент намного ближе к нашим дням: «В Тифлисе удивила меня дешевизна денег. Переехав на извозчике через две улицы и отпустив его через полчаса, я должен был заплатить два рубля серебром. Я сперва думал, что он хотел воспользоваться незнанием новоприезжего; но мне сказали, что цена точно такова. Все прочее дорого в соразмерности». Нынешние тбилисцы, с их мизерными доходами, несомненно, согласятся, что с пушкинских времен с ценами мало что изменилось. А вот на другом торжественном приеме при полном присутствии чопорной местной знати поэт, говоря современным языком, «оттянулся по полной». Слово - князю Е.Палавандову: «Наша грузинская аристократия приготовила в Тифлисе роскошный пир в честь нового наместника, графа Паскевича. За почетным обедом, между прочим, для парада прислуживали сыновья самых родовитых фамилий в качестве пажей… Я был поражен и не могу забыть испытанного изумления: резко бросилось мне в глаза на этом обеде лицо одного молодого человека… Он был во фраке и белом жилете... за стол не садился, закусывал на ходу... Шутки составляли потом предмет толков и разговоров во всех аристократических кружках: откуда взялся он, в каком звании состоит и кто он такой, смелый, веселый, безбоязненный?.. Когда указали, что он русский поэт, начали смотреть на него, по нашему обычаю, с большею снисходительностью. Готовы были отдать ему должное почтение, как отмеченному божьим перстом, если бы только могли примириться с теми странностями и шалостями, какие ежедневно производил он... Не вяжется представление, не к таким видам привыкли. Наши поэты степеннее и важнее самих ученых». Ох, дорогие читатели! С последней фразой князя – о поэтах – можно безоговорочно согласиться и сегодня. Пушкин же, далекий от той бронзовой непогрешимости, в которую его так стараются облачить, ежедневно шалит и на тифлисскх улицах, «ни на кого и ни на что не обращая внимания». Больше всего он любит приходить на Армянский базар – нынешнюю улицу Леселидзе. Там его можно застать в обнимку с продавцом-татарином, в перетаскивании огромной охапки чуреков и в иных «неподобающих» званию поэта деяниях. На других базарах он «якшается» с не блещущими чистотой рабочими-мушами, на улицах затевает с мальчишками чехарду, а на Эриванскую площадь выходит «в шинели, накинутой прямо на ночное белье, покупая груши, и тут же, в открытую и не стесняясь никем, поедая их». Да и вообще, «перебегает с места на место, минуты не посидит на одном, смешит и смеется»… В общем, по признанию чинных горожан, он «заставил говорить о себе и покачивать многодумно головами не один год потом». Совсем по-иному вспоминают его в домах местной интеллигенции. «В бытность Пушкина в Тифлисе, общество молодых людей, бывших на службе, было весьма образованное и обратило особенное внимание Пушкина, который встретил в среде их некоторых из своих лицейских товарищей. Нужно ли говорить о том, с каким восторгом приветствовали все Великого Поэта на чужбине? Всякий, кто только имел возможность, давал ему частный праздник или обед, или вечер, или завтрак, и, конечно, всякой жаждал беседы с ним», - свидетельствует почитатель поэта Константин Савастьянов. Да и у самого поэта – приятные воспоминания: «В Тифлисе я пробыл около двух недель, познакомился с тамошним обществом. Санковский, издатель Тифлисских Ведомостей, рассказывал мне много любопытного о здешнем крае, о князе Цицианове, о А.П. Ермолове и проч… Они вообще нрава веселого и общежительного… Голос песен грузинских приятен». Вот и переводит он одну из таких песен – «Ахало агнаго», публикуя ее в «Путешествии в Арзрум». Автор и грузинское название там не указаны, однако установлено, что слова написаны поэтом начала XIX века Дмитрием Туманишвили, и грузинский текст с подстрочником хранятся в архиве Пушкина под названием «Весенняя песня». А еще в черновиках «Путешествия…» встречается имя выдающегося поэта Александра Чавчавадзе, неправильное написание его фамилии Александр Сергеевич даже выправил в одной из французских публикаций. Так что, многие исследователи предполагают, что гость Тифлиса побывал и в семье Чавчавадзе – тестя столь дорогого пушкинскому сердцу Александра Грибоедова. Может, не случайно именно Чавчавадзе первым перевел на родной язык пушкинское стихотворение. Это – «Пробуждение», уже на следующий год после отъезда русского поэта напечатанное в газете «Тбилисис уцхебани» (грузинская версия «Тифлисских ведомостей»). Но, при всем этом, в городе Пушкину не сидится, и его можно понять: всех близких и друзей, к которым он так стремился, здесь не оказалось, они – на турецком фронте. Поэтому 10 июня, как только от Паскевича поступает разрешение ехать в действующую армию, поэт отправляется в путь, чтобы второй раз появиться в Тифлисе почти через два месяца. И лишь после его отъезда в армию, 28 июня, мы сможем прочесть в «Тифлисских ведомостях» сообщение о пребывании поэта в Грузии: «Надежды наши исполнились: Пушкин посетил Грузию. Он недолго был в Тифлисе; желая видеть войну, он испросил дозволение находиться в походе при действующих войсках, и 16 июня прибыл в лагерь при Искан-су. Первоклассный поэт наш пребывание свое в разных краях России означил произведениями достойными славного его пера: с Кавказа дал он нам Кавказского пленника, в Крыму написал Бахчисарайский фонтан, в Бессарабии – Цыган, во внутренних провинциях списал он прелестные картины Онегина. Теперь читающая публика наша соединяет самые приятные надежды с пребыванием А.Пушкина в стане кавказских войск и вопрошает: чем любимый поэт наш, свидетель кровавых битв, подарит нас из стана военного? Подобно Горацию, поручавшему друга своего опасной стихии моря, мы просим судьбу сохранить нашего поэта среди ужасов брани». Почему эта заметка появилась с таким опозданием, когда Пушкин был уже в Арзруме? Скорее всего, редактор ждал «отмашки» от Паскевича, ведь речь шла о поднадзорном, да еще приехавшем без разрешения. …И вот, на календаре – первое августа. Тот самый юный Николай Потокский, которого Пушкин на телеге привез в Тифлис, уже выздоровел и, в очередной раз сидит в гостях у редактора Санковского. Разговор за чаем, как всегда, заходит о Пушкине – что он теперь делает, здоров ли он? И тут с шумом распахивается дверь, в комнату влетает Александр Серегевич, бросается в объятия хозяина дома. Свое скорое возвращение из армии объясняет так: «Ужасно мне надоело вечное хождение на помочах этих опекунов, дядек; мне крайне было жаль расстаться с моими друзьями, но я вынужден был покинуть их. Паскевич надоел мне своими любезностями; я хотел воспеть геройские подвиги наших молодцов-кавказцев; это – славная часть нашей родной эпопеи, но он не понял меня и старался выпроводить из армии. Вот я и поспешил к тебе, мой друг, Павел Степанович». В последующие дни они вновь встречаются, гуляют по городу, поднимаются на еще свежую могилу Грибоедова, «перед коей Александр Сергеевич преклонил колена и долго стоял, наклонив голову, а когда поднялся, на глазах были заметны слезы». Во второй свой приезд поэт останавливается у лицейского друга Владимира Вольховского. Тот – обер-квартирмейстер Кавказского корпуса и живет в здании Комендантского управления (теперь там стоит кинотеатр «Руставели»). Пушкину есть о чем рассказать другу – и о том, как он повидал в действующей армии всех, кого хотел, и о том, как не сложились отношения с графом Паскевичем. Генерал мечтал, что знаменитый пиит воспоет его воинские подвиги, но пушкинская муза не согласилась на это. Потому-то поэт так быстро и уехал с фронта. Но в Тифлисе жалеть об этом ему не приходится – короткий приезд заполнен интереснейшими встречами в светских гостиных. А верх гостеприимства проявляется в одном из легендарных Ортачальских садов. «Наконец, все общество, соединившись в одну мысль, положило сделать в честь его общий праздник», - свидетельствует все тот же Савостьянов. Тифлисский кутеж, да еще в Ортачальских садах – это такое сочетание, что нам стоит заглянуть туда. Тем более что организаторы задумали праздник в «европейско-восточном стиле». …Сад, в котором собралось больше тридцати человек, освещают разноцветные фонари и свечи, в центре его – огромный вензель Пушкина. Гостя встречают всеобщим громогласным: «Ура!», после которого каждый стремится выразить свои чувства. Затем в дело вступают певцы и музыканты всех живущих в Грузии народов «и все европейское, западное смешалось с восточноазиатским разнообразием в устах образованной молодежи». А за столом тосты перемежаются с обсуждениями самых различных тем, рассказами, анекдотами. Сам Пушкин в ударе – прерывает серьезные разговоры, чтобы присоединиться к пляске, восхищает всех «своими милыми рассказами и каламбурами». Таким счастливым Тифлис его еще не видел, он «приводил в восторг всех, забавлял, восхищал… был не только говорлив, но даже красноречив…» Как и полагается, застолье длится до утра. «Небо начало румяниться», когда, уже не под кахетинское, а под шампанское, поднимается тост за Пушкина. Европейский оркестр грянул музыку из оперы француза Франсуа Буальдье «Белая дама» и на «русского Торквато» возлагается венок. Гостя поднимают на плечи, усаживают на возвышение, каждый подходит к нему с заздравным бокалом. В ответ он молчит, но на глазах его – слезы. А затем – ответная «стройная благоуханная речь», завершившаяся так: «Я не помню дня, в который бы я был веселее нынешнего; я вижу, как меня любят, понимают и ценят, - и как это делает меня счастливым!» И объятия с собравшимися… В «Путешествии в Арзрум» всего несколько строк о втором приезде в грузинскую столицу: «В Тифлис я прибыл 1-го августа. Здесь остался я несколько дней в любезном и веселом обществе. Несколько вечеров провел я в садах при звуке музыки и песен грузинских». Мы же, открыв 32-й номер «Тифлисских ведомостей», прочтем: «6 августа А.Пушкин, возвратившийся из Арзрума, выехал из Тифлиса к Кавказским минеральным водам. Любители изящного должны теперь ожидать прелестных подарков, коими гений Пушкина, возбужденный воспоминаниями о Закавказском крае, без сомнения наделит литературу». Кстати, автору этой информации Санковскому Пушкин пишет уже из Петербурга, объясняя, почему вовремя не прислал для публикации стихотворение «Калмычке», написанное по пути в Грузию. И добавляет: «Я же обязан вам большой благодарностью за присылку Тифлисских ведомостей – единственной из русских газет, которая имеет свое лицо и в которой встречаются статьи, представляющие действительный, в европейском смысле, интерес». Согласитесь, такая оценка тифлисского издания из пушкинских уст дорогого стоит. А теперь, давайте, заглянем в еще одну переписку – вскоре после того, как поэт вернулся с Кавказа. Шеф жандармов, Главный начальник III отделения Собственной Его Императорского Величества канцелярии граф Александр Бенкендорф: «Милостивый государь, Александр Сергеевич! Государь император, узнав по публичным известиям, что Вы, милостивый государь, странствовали за Кавказом и посещали Арзерум, высочайше повелеть мне изволил спросить Вас, по чьему позволению предприняли вы сие путешествие. Я же, с своей стороны, покорнейше прошу Вас уведомить меня, по каким причинам не изволили Вы сдержать данного мне слова и отправились в закавказские страны, не предуведомив меня о намерении вашем сделать сие путешествие. В ожидании отзыва Вашего для доклада его императорскому величеству, имею честь быть с истинным почтением и преданностию, милостивый государь, ваш покорный слуга А.Бенкендорф. Его высокоблагородию А.С. Пушкину». Из ответа, который Пушкин написал на французском: «Генерал, с глубочайшим прискорбием я только что узнал, что его величество недоволен моим путешествием в Арзрум… Приехав на Кавказ, я не мог устоять против желания повидаться с братом, который служит в Нижегородском драгунском полку и с которым я был разлучен в течение 5 лет. Я подумал, что имею право съездить в Тифлис. Приехав, я уже не застал там армии. Я написал Николаю Раевскому, другу детства, с просьбой выхлопотать для меня разрешение на приезд в лагерь. Я прибыл туда в самый день перехода через Саган-лу и, раз я уже был там, мне показалось неудобным уклониться от участия в делах, которые должны были последовать; вот почему я проделал кампанию в качестве не то солдата, не то путешественника. Я понимаю теперь, насколько положение мое было ложно, а поведение опрометчиво; но, по крайней мере, здесь нет ничего, кроме опрометчивости. Мне была бы невыносима мысль, что моему поступку могут приписать иные побуждения… Я покорнейше прошу ваше превосходительство быть в этом случае моим провидением и остаюсь с глубочайшим почтением, генерал, вашего превосходительства нижайший и покорнейший слуга. Александр Пушкин». Думается, что после фразы «моему поступку могут приписать иные побуждения» самое время вспомнить уже слышанные слова «вон из России» и «Пушкин едет на Кавказ и далее, если удастся…» Куда это «далее?» Значит, не случайно бытует мнение, что кавказская поездка поэта не исключала попытку отправиться из Тифлиса, говоря по-современному, в дальнее зарубежье? Все может быть, Пушкин непредсказуем… Как бы то ни было, столица Грузии гордится тем, что стала яркой страницей жизни великого русского поэта. В этом крае он встретил свое тридцатилетие, по словам Викентия Вересаева, путешествие на Кавказ стало последней главой его молодости… Легенды о том, как Пушкин гулял по Тифлису живут до сих пор, мраморная доска на «Чрели абано» хранит его восторженное высказывание о серных банях, в Пушкинском сквере стоит бюст поэта, установленный в 1892 год на деньги, собранные горожанами. Это – пятый памятник Александру Сергеевичу в Российской империи, город над Курой установил его после Москвы, Петербурга, Кишинева и Одессы, по праву войдя в список пушкинских мест. А через семь лет после этого в Тифлисе издали ставший раритетом сборник «Кавказская поминка о Пушкине» с уникальными материалами о пребывании поэта на Кавказе… Можно еще долго перечислять свидетельства того, как Тбилиси любит и помнит Пушкина. Можно еще раз вспоминать, в каких произведениях отразилось пушкинское пребывание на Кавказе. Можно перечислять и перечислять, что сказали и написали о Пушкине грузинские литераторы и исследователи… Но все это отлично изложено на других страницах. А в завершении этой мы просто вспомним слова поэта, с грустью сказанные при расставании с Грузией: «Прощай, волшебный край!» Уж что-то, а эпитеты для того, чтобы выразить свои чувства, Александр Сергеевич всегда находил очень точные... Владимир ГОЛОВИН | |||||||
|
|||||||
