click spy software click to see more free spy phone tracking tracking for nokia imei

Цитатa

Сложнее всего начать действовать, все остальное зависит только от упорства.  Амелия Эрхарт


ЕСЛИ ХОЧЕШЬ УСЛЫШАТЬ АНГЕЛА

https://lh3.googleusercontent.com/-2DXMBeNpDbw/UZy03KByQmI/AAAAAAAACHM/MK-J-V32_mQ/w125-h124-no/d.jpg

Артист всегда артист. Заморочить голову собеседнику, навесить, извините, на уши лапшу – это для их брата проще простого. Они не врут. Живут так. Никогда не поймешь, где кончается роль и начинается реальная жизнь.
Но тут, ей-богу, другой случай – этому человеку веришь сразу, не сомневаешься и потом.
С ним легко. Он безупречно вежлив. Умеет слушать и слышать и делает это внимательно и уважительно. Конечно, он не самый спокойный человек в мире, но почему-то кажется, что он самый спокойный человек в мире. Наверное, все дело в энергетике  – очень светлой.
Но главное – прежде чем ответить на вопрос, он задумывается, молчит… Он не тугодум – его наблюдательности и реакции можно позавидовать. Просто хочет быть честным и точным. Откровенно говоря, таких собеседников в долгой практике у автора этих строк было всего два. Первый – Олег Янковский. Второй – Дмитрий Дюжев.
Дмитрий не собирался давать это интервью. Он приехал в Тбилиси всего-то на три дня. Время в основном было занято репетициями и самим выступлением – его и Тамары Гвердцители. Незадолго до начала концерта он сидел в кафе за кулисами Большого концертного зала филармонии, спокойно курил и пил кофе в компании супруги Татьяны и музыкального директора Елены Ген. Меньше всего ему хотелось, чтобы в этот момент у него над головой встал журналист. Он уже начал было отказываться… Но просмотрев номер журнала «Русский клуб», который я подарила артисту, согласился и назначил встречу на 11 утра следующего дня. Назавтра мне довелось убедиться, что Дюжев умеет держать слово (тоже нечастое качество для популярного человека!). И несмотря на то, что накануне состоялся  концерт и открытие «Звезды Тамары Гвердцители», а банкет по этому случаю продлился до пяти часов утра, ровно в одиннадцать Дюжев появился в холле гостиницы. Бодрый, готовый беседовать.

- Я понимаю, что выпросила у вас интервью. Почему вы все-таки согласились? Из уважения к местной печати?
- Из уважения к грузинскому читателю. Но главное – вы показали мне такой журнал… Он сразу показался интересным, профессиональным, качественным.
- Вы избирательны в отношении к журналистам?
- Да, безусловно.
- Горький опыт общения?
- И это тоже. А еще я считаю, что не должен часто появляться на страницах прессы. Поэтому встречаюсь с журналистами дозированно, раз в полгода. Всегда должен быть повод.
- Например, свадьба.
- Ну, таких поводов в жизни вообще по пальцам пересчитать. Это выпускной вечер, защита диплома, свадьба и рождение ребенка.
- О дипломе. Вашей дипломной работой была роль Босого в «Мастере и Маргарите»?
- Не совсем так. У нас было несколько выпускных работ. И одна из них – «Мастер и Маргарита», который поставил Сергей Алдонин в мастерской Марка Захарова.
- А сейчас какую роль вы хотели бы сыграть в «Мастере и Маргарите»? Вряд ли вы мечтали о роли Никанора Ивановича Босого. Хотя это колоритный образ.
- Колоритный, да. А сейчас… Я колеблюсь между котом и мастером. Мастер – это нереализованная мечта в дипломном спектакле, олицетворение философии, мысли. А кот – что-то очень характерное, где можно похулиганить.
- Что вам дал Марк Захаров?
- Профессию. Он не переставал говорить о том, что актер – универсальное существо, для которого нет невозможных задач. Он должен петь, танцевать, исполнять цирковые трюки. Еще Захаров научил нас зигзаговому существованию. Нельзя играть ровно. Надо  удивлять. В пределах одной роли, одной сцены. Этим способом работают многие его актеры.
- Вам очень везет на режиссеров, правда?
- Невероятно. Каждый из режиссеров, с которым я встречался, – это была новая школа. Уже на третьем-четвертом курсе я работал в Ленкоме, в массовке – танцы, песни в «Юноне и Авось», «Фигаро»…
- Это тоже была школа?
- Великая. Потому что на твоих глазах – если ты, конечно, не сидишь  в столовой – происходит живое искусство величайших артистов. Они – захаровская армия. Такими были выпущены и мы – универсальными солдатами Марка Захарова. Мы были научены по щелчку выполнять все, что он просил – плакать, смеяться, краснеть, стыдиться, чувствовать себя самыми счастливыми на свете…
- По щелчку… Что-то в этом задевает.
- Да нет. Понимаете, только актер с большим опытом может заслужить уважение. В этом случае режиссер просит сыграть тему, а не эмоцию. А пока ты молод… Из ГИТИСа мы действительно вышли роботами, которые умеют делать все. Для нас было лучше умереть, чем сказать – нет, я этого не могу. Да, это была школа Захарова. А первую школу кино дал мне Александр Атанесян. У него я сделал первые шаги с первым текстом. На съемках была настолько творческая, позитивная атмосфера, что вся группа работала с удовольствием от того, что она снимает именно это кино. И я тогда понял, что действительно хочу работать в кино. Это мое. Большую школу кино я прошел  у Алексея Сидорова в «Бригаде». Он дал нам реалистическое существование. Нас, исполнителей главных ролей – Безрукова, Вдовиченкова, Майкова и меня, Сидоров на неделю поселил в санаторий. Он требовал – читайте с утра до ночи сценарий, вот вам криминальная хроника, «Однажды в Америке», «Крестный отец»… К нам приезжали представители определенных кругов, консультировали. А мы, артисты, так сдружились за неделю, что дружба продлилась на полтора года съемок, и даже потом таких близких друзей не появилось. Мы снимались за копейки с мальчишеским задором, который повторить невозможно. Вот сейчас говорят о «Бригаде-2»… Но «Бригада» неповторима.
- Потом была школа Шахназарова.
- Студентом я снимался у него в массовке в картине «Яды, или Всемирная история отравлений». А потом, уже после «Бригады», Шахназаров пригласил меня в фильм «Всадник по имени Смерть». И шутил: «Ну надо же, Дима, ты снялся у меня в крошечном эпизоде в «Ядах», а каким стал знаменитым!» Для меня было профессиональной удачей, что я встретился с ним в работе. Шахназаров в работе над сценой требует погружения. Он раскладывает внимание на несколько объектов – партнера,  улицу, присутствующих людей, внутренние мысли. А сверху идет текст… Потом была работа с Алексеем  Балабановым. Он абсолютный диктатор. У него в уме заранее все снято. Он на площадке может работать с закрытыми глазами. Поэтому его раздражают актерские предложения и импровизации. Моя первая картина с ним – «Жмурки». Роль Саймона была написана с пятью репликами. Саймон просто ходил весь сценарий за главным героем и всех убивал. Но мне стало интересно – как это сыграть, чтобы не повторить Космоса из «Бригады»? Повторяться нельзя, иначе ты утвердишь себя в восприятии зрителей только как исполнителя криминальных ролей. Потом из этого уже не вылезешь. А когда мы встретились с Балабановым, и он начал мне рассказывать это кино,  я понял, что это глубоко и трогательно, а в моем герое – не все так просто. А на площадке Балабанов не хотел ни от кого никаких вольностей, четко указывал, кому что делать.
- Даже Никите Михалкову?
- И ему. И вдруг в какой-то момент не дает мне никаких указаний. Я говорю: «Что мне делать?» А он отвечает: «Ты сам все знаешь, иди и играй». Он действительно никому не доверяет. А ко мне в какой-то момент отнесся с доверием – как к ребенку, которого водили-водили за руку, а потом отпустили – иди сам. Как идти? Дайте руку! (Смеется). Но я пошел. Стали рождаться собственные эмоции, переживания. И Саймон получился многообразный.
- На фестивале «Кинотавр» ваша работа была отмечена жюри со сцены.
- Да, была. И как раз там, в Сочи Балабанов и познакомил меня с Павлом Лунгиным.
- Простите, я не могу не спросить. Ведь фильм Лунгина «Остров» возник в трагический период? (За четыре года из жизни ушли младшая сестра Дмитрия, покончил с собой отец, скончалась мать – Н.З.)
- Да нет же! Это была журналистская фантазия. Со мной не очень хорошо поступили. Позвонили с просьбой снять обо мне документальный фильм. Я даже удивился – я молод, вроде рано еще для документального кино. А они мне объясняют – нам важно знать секрет вашего успеха, вы молодой человек, а у вас уже столько картин, как вам удается так по-разному играть… В общем, уговорили. Снимали меня пять часов. И все спрашивали – что вы чувствовали, когда умирали ваши родители, ваша сестра? (Речь идет о документальном фильме «На светлой стороне жизни» - Н.З.)
- Вы не догадались, что дело нечисто?
- Я не ответил ни на один такой вопрос. Там закадровый текст. Я, конечно, просил показать вариант монтажа, заверить кино, которое касается моей жизни. Они мне – да-да-да. А накануне премьеры звонок от ассистентки – простите, я ничего не могла сделать, это все они, смотрите премьеру завтра. И я смотрю…
- И что?
- Ну что… Фильм про смерть. Сгустили краски, как могли.
- Там было сказано, что вас пригласили в «Остров», когда вы находились в монастыре, куда ушли после всех бед. Это правда?
- Да нет же! Я, правда, задумывался об этом после «Бригады»… Вообще тогда был очень интересный период, когда все нас узнавали, мы были счастливы и казалось, что жизнь полна возможностей и впереди ждет только счастье. А на фоне счастья – трагедии, уходили мои родители. А на фоне этих трагедий было счастье…
- Но в монастыре вы побывали?
- Да, я увлекался паломническими поездками. Ездил во многие монастыри. Именно это мне  и помогло в разговоре с Лунгиным по поводу «Острова». Он был очень удивлен, потому что все равно было отношение к Дюжеву как к Космосу, парню из сериала. И сложно было доказать, что я могу и что-то другое.
- Как Лунгин разглядел в вас это другое?
- Сыграл роль мой опыт паломнических поездок. Когда мы встретились, он сказал – скажу тебе честно, в идеале это должны играть непрофессионалы. А я ему начал рассказывать то, что видел сам, про настоящих людей – таких, как мой персонаж отец Иов. Потому что как только ты приезжаешь в монастырь, тебя встречает такой хозяйственник, распорядитель. Эти люди – бывшие военные или из органов. Именно они и занимаются внутренним порядком паломников, которых нужно расселить, наблюдать за ними. Ведь в монастыри приезжают разные люди. К примеру, люди, которые вышли из тюрьмы. Те, у кого конфисковано имущество, за то время, что сидят, теряют и родственников. Они выходят, у них паспорт и 700 рублей подъемных. И все. Или надо ограбить и какое-то время пожить, пока снова посадят. Или как-то обосноваться. Но обосноваться на 700 рублей невозможно. И многие из них живут в монастырях. Им объясняют устав  монастыря. Ты можешь быть верующим или неверующим, но в пять утра должен встать и начать работать. В 9 вечера должен лечь спать. И такие люди, как мой герой, имеют дело с беженцами, бывшими заключенными, людьми, нездоровыми психически, которые тоже ищут что-то свое… Это разные люди, разных возрастов, и со всеми мне приходилось общаться. Особенно когда находишься с ними в одной большой келье. Кельи ведь тоже разные – от крошечных двухместных до тех, в которых помещается до 50 человек, с огромными двухъярусными, как в тюрьме, койками. И все друг другу рассказывают свою жизнь. Кстати, человек, став монахом, не имеет права покинуть монастырь – он отдает документы, и все. И в монахи долго не принимают, можно оставаться послушником несколько лет. Я встречал таких людей – уже, казалось бы, человек абсолютный монах. Но нет, не принимают, у него нет ни рясы, ни кельи… Испытывают до самого последнего.
- В монастыре тяжелая атмосфера или нет?
- Все зависит от веры. Мы вчера общались с Католикос-Патриархом Ильей Вторым. Говорили о том, что такое вера, насколько она сильна сегодня. И он сказал, что вера – это не чувство. Это отдельная субстанция, которая существует или не существует в человеке. И баланс верующих-неверующих в мире постоянный. У нас в какой-то период меньше, в Африке – больше, и наоборот. Такая перетекающая субстанция веры. Люди начинают больше думать о добре, прощении, любви, и вера распространяется шире. Замыкаются, начинают ублажать себя, стремиться к наживе, власти, и вера переходит к другим душам.
- Вера – радостное дело?
- Да, безусловно.
- Но тяжелый труд?
- Тяжелый труд с радостным настроением. Как бы тяжело тебе ни было – будь то пост, оскорбление, вторжение, насилие… Как говорит Тургенев, «будь человек только добр – его никто отразить не может». И Святейший мне сказал: «Главное – неси людям добро, и судьба твоя будет хорошей». Вот и все.
- Браслет на вашей руке – от Святейшего?
- Да, он подарил. И благословил. Это большое счастье… Я встречал людей, для которых нет большего счастья, чем жить в монастыре, быть в ежедневном молитвенном состоянии.  Мне удалось совсем чуть-чуть, но все же почувствовать, что это такое – быть монахом. Как говорят сами монахи, если человеку дается по одному черту (с каждым из нас – черт и ангел), то монаху - сорок чертей. Но они чувствуют  бесконечное счастье от всего, за  все благодарят бога, всему радуются…
- И за несчастья тоже благодарят?
- Благодарят. И даже в большей степени.
- Ну как же это…
- Объясняю. Что мне помогло не сойти с ума от горя? Понимание того, что ты не имеешь права на эту жизнь – она не твоя. Это все не твое. Твое – душа, и только душа. А тело и все, что ты имеешь, тебе дается. Даются родители, близкие, дети. Даются. Ты сам не можешь отвечать, что все будет так, а не иначе. Что-то случится, и ты слаб, не знаешь, что делать, почему так происходит… Истинно верующий человек живет c пониманием «бог дал, бог взял». И каждый день об этом читает в молитвах. Утром просыпаешься с радостью от того, что день начался, что ты ночью не умер. А в ночь ты должен быть готов к смерти. Так вера и учит – прощаться с жизнью на ночь и утром радоваться новому дню. В Библии сказано – в течение дня радуйся всему, что тебе дастся, и всему, что у тебя отнимается. В таком счастливом состоянии ты и пребываешь. И монахи это очень четко чувствуют.
- Несмотря на сорок чертей.
- Несмотря на сорок чертей. И чертям они благодарны. Наверное, нескромно, но Лунгиным были использованы мои рассказы про бесноватых. Я такое видел своими  глазами в Оптиной пустыне. Мы стояли в очереди к мощам Амвросия. Подошел черед какой-то женщины прикоснуться к мощам. И вдруг она начала рычать. Народ расступился, все испугались. Рык был мужской, было непонятно что она говорила, но как будто на греческом. А монахи со знанием дела взяли ее под руки, усадили, священник святой водой окропляет, окропляет… Она вырывалась, как мужчина. И пришла в себя, вся мокрая от святой воды. А монах что-то ей рассказывает. И я видел ее глаза – как у ребенка, девочки. Это было что-то уникальное. И Лунгин вставил в фильм этот эпизод.
- В одном из интервью он говорил, что использовал также ваши рассказы о раннем утре в монастыре.
- Ой, это необыкновенно.  В пять часов утра начинается первая монашеская служба. Не включается свет, горят только лампадки. Лики, хриплые ранние голоса монахов читают, поют. Мне кажется, что если хочешь услышать голоса ангелов, то нужно в пять часов прийти в любой монастырь и послушать это священнодействие…
- У меня такое чувство, что «Остров» - как будто для вас и не кино. Это все-таки была профессиональная работа? Работали с холодной головой?
- Нет, не с холодной. Хотя это, безусловно, профессиональные дела. Тем более надо было работать с Петром Мамоновым. Он непрофессиональный актер. Не знает, что такое мизансцена, ракурс камеры… Он существует как существует. В первый день на репетиции мы выстроили мизансцену, кадр, двойной портрет, все точки были выверены. Снимаем. И вдруг Мамонов выбежал из кадра, убежал к морю и оттуда продолжал кричать мне свой текст.  Лунгин кричит: «Стоп! Петя, что ты делаешь, я же тебе сказал, как играть!» А он  отвечает: «Я не играю, я так живу». Конечно, было непросто. Но это счастье, что  работаешь с таким редким человеком, который не слушается никаких правил, но играет так, что глаз не оторвать. А это самое главное в искусстве. С Лунгиным работа была взрослая. Он объяснял сцену и говорил: «Вот вам пространство, я приду через полчаса, покажите».  Да, сложно, когда тебе дается такая свобода, когда ты сам предлагаешь мизансцены, интонации, паузы, направленность, внутреннее оправдание и так далее. А в результате зритель должен подглянуть, как в замочную скважину, и увидеть, как живет этот человек, твой герой. И ты должен быть этим человеком. Кстати, я таким же образом работал с Декланом Доннелланом. Доннеллан – живая легенда. Он известен по всему миру постановками Шекспира. Это режиссер, который имеет свою актерскую школу «Мишень». Европейская школа, авторская. И он работал по такому же методу: рассказывал сцену и оставлял актеров на полчаса-час. То есть первую репетицию делают сами актеры – так, как им удобно. Потом приходит режиссер и расставляет акценты, мизансцены. Этот режиссерский метод такой же правильный, как и диктатура. Главное, чтобы режиссер-диктатор не создавал надуманную ситуацию, не заставлял актеров делать жизненно не оправданные вещи. Это частая ошибка, в результате которой все получается искусственно. И это уже не замочная скважина, в которую мы жизнь подглядываем.
- А каков в работе Никита Михалков?
- Михалков – это гипнотизер, диктатор, педагог. Он магический человек, волшебник, провидец. Истинно верующий, которого господь любит и хорошо испытывает. Деться было некуда от той критики, которую он получил после «Утомленных солнцем-2», после скандалов с дележкой Союза кинематографистов… А он говорит: «Спасибо тебе, господи, за все. Ты бьешь меня, но я пройду это достойно, с любовью к тебе». Действительно, он это своей жизнью доказывает. И я уверен – господь в ближайшем будущем вознаградит его за испытания, за то, что он не пошел в дрязги, ссоры, суды…
- Но суд-то был.
- Зло должно быть наказуемо – это тоже святая мысль.
- А на площадке? Видимо, он влюбляет в себя.
- Влюбляет. Он психолог. С первого взгляда понимает, какой подход нужен к человеку.
Я вам расскажу, что произошло на моих глазах. На съемках у нас была небольшая и очень слаженная компания нескольких персонажей, которые из места действия в место действия путешествуют по этой войне – я, Андрей Мерзликин, Артур Смольянинов… У нас уже сложились отношения, мы понимали, что такое быть в окопах, когда в ушах, носу, глазах песок, когда хлеб хрустит на зубах, потому ешь  вместе с землей, когда мерзли так, что говорить было сложно… Михалков нас абсолютно погружал в эту атмосферу. В один из съемочных дней актер, примкнувший к нашей команде, играл небольшой эпизодик. А надо сказать, что с нами играл и Михалков. Но на репетициях за него работал дублер. И вот на репетиции мы видим, что актер, которому доверен эпизод, не дотягивает. Мы уже столько пережили, для нас все естественно. А актеру сложно – он только пришел. И мы удивляемся, почему Михалков ему ничего не говорит, не подскажет? А он молчит. Как будто не видит. И вот перед генеральной репетицией, когда Михалков должен сменить своего дублера, он подсаживается к актеру, и что-то начинает ему тихо-тихо говорить. Что он ему нашептал, что это был за гипноз, мы до сих пор не знаем. Мы вроде привычно начали играть, но когда начал этот актер… Какая-то магия произошла. Он играл потрясающе, волшебно. Мы только подыгрывали и удивлялись – как он это делает! Это было уникально. Я же говорю, Михалков – маг и чародей.
- Вы приехали в Тбилиси, чтобы выступить в концерте с Тамарой Гвердцители. Что для вас пение?
- Я пока не могу назвать себя в этом профессионалом настолько, насколько я профессионал в актерской профессии. Пение для меня хобби, но не в легкомысленном понимании. Любовь к пению действительно у меня была с детства. В школьном хоре пел. А  в театральном институте мной заинтересовался Владимир Маторин (оперный певец, солист Большого театра, народный артист России, профессор Российской академии театрального искусства – Н.З.). И он уговаривал: «Я давно мечтал о таком, как ты. Если будешь со мной заниматься до 35 лет, я тебе сделаю и аспирантуру, и все оформлю, как нужно, лишь бы ты не ушел в драматическую профессию – там ты потеряешь связки, голос. Решайся». Я не решился. Мне было двадцать, и 35 – это  казалось таким далеким. Я действительно любил и люблю оперное искусство. Слушаю только классическую музыку – она дает мне пищу для фантазии, размышлений. Во всех своих режиссерских работах я ставлю только классические произведения. Гениальные композиторы раскладывали свои музыкальные пьесы по законам драматургии, поэтому они так держат внимание.
- Как же, с таким вкусом, вы поете прекрасную, но все же эстрадную музыку?
- Таковы нравы публики. А я – универсальный солдат. Самое простое и эстрадное, что мы пели с Тамарой – «Дорогие мои старики». Но мы вкладываем в эту песню такую любовь к старшему поколению…
- Вы не первый раз в нашей стране.  Сейчас Грузия для вас – это..?
- Это Католикос-Патриарх всея Грузии Илия II, чьи слова навсегда останутся в моем сердце. Это Тамара Гвердцители, которую я обожаю, боготворю, считаю, что она - гениальная певица мирового масштаба. А еще Грузия для меня - это люди, люди. Каких замечательных людей я здесь встречаю – даже просто на улице. А сегодня мы хотим съездить во Мцхета, в монастырь Джвари - посмотреть на ту икону, где Христос изображен с закрытыми глазами, а когда ты на него взглянешь, он начинает смотреть на тебя.

В Грузии, в мужском монастыре Святого Креста Джвари есть довольно редкая икона,  которую называют «Иисус моргающий» или «Плат Святой Вероники». Особенность таких изображений в том, что на одних людей, подходящих к иконе, Иисус смотрит, а на других – нет. Согласно преданию, это зависит от чистоты души человека: если он грешен или готовится совершить грех, Христос не поднимет на него глаз.
Не правда ли, дорогой читатель, даже и сомневаться не приходится, что Дмитрий посмотрел прямо в глаза святому лику?

Нина ЗАРДАЛИШВИЛИ

Зардалишвили(Шадури) Нина
Об авторе:
филолог, литературовед, журналист

Член Союза писателей Грузии. Заведующая литературной частью Тбилисского государственного академического русского драматического театра имени А.С. Грибоедова. Окончила с отличием филологический факультет и аспирантуру Тбилисского государственного университета (ТГУ) имени Ив. Джавахишвили. В течение 15 лет работала диктором и корреспондентом Гостелерадиокомитета Грузии. Преподавала историю и теорию литературы в ТГУ. Автор статей по теории литературы. Участник ряда международных научных конференций по русской филологии. Автор, соавтор, составитель, редактор более 20-ти художественных, научных и публицистических изданий.
Подробнее >>
 
Воскресенье, 06. Октября 2024