| АГНЕЦ БОЖИЙ |
|
Еще Анна Ахматова, анализируя «Маленькие трагедии»», вела линию от «Моцарта и Сальери» к «Египетским ночам» и утверждала, что именно Сальери, «поверивший алгеброй гармонию», был близок Пушкину. Не говоря уже о персонаже «Египетских ночей» Чарском. В спектакле театра имени К.Марджанишвили Чарский – это маститый поэт, вошедший в зрелый возраст. Он выглядит значительно старше пушкинского героя – тридцатилетнего надменного денди, предающегося развлечениям, но время от времени приносящего священные жертвы Аполлону. Успеха на литературном поприще Чарский в трактовке Гиви Чугуашвили добился упорным трудом, за что обласкан «светской чернью». Только что ему вручили какую-то солидную бляху, как мы понимаем, награду «за заслуги». Встретившись с Импровизатором, он потрясен не столько талантом молодого итальянца, сколько кощунственным осквернением божьего дара недостойным, по его мнению, человеком. Это открытие, согласно версии театра, буквально переворачивает сознание Чарского и сближает его с Сальери… В связи с этим вспоминается эпизод известного телефильма Михаила Швейцера «Маленькие трагедии», когда Чарский на набережной встречается с Сальери. Давид Чхартишвили идет дальше, давая волю своей фантазии. И зрители становятся свидетелями сближения Чарского и Сальери. В одной из сцен Чарский погружен в творческий процесс, стихи рождаются трудно, скомканные листки падают к ногам поэта... Вдруг из глубины как фантом появляется Сальери (Джано Изория) со своим монологом «Все говорят: нет правды на земле…» Актер произносит его страстно, каждая мысль кричит, кровоточит. Публика просто на физическом уровне ощущает муки Сальери. В эмоциональном порыве он хватает Чарского за руку и изо всех сил прижимает ее к столу, причиняя поэту боль и передавая через это жесткое действие свое выстраданное знание о том, что «правды нет и выше». В последующих сценах Чарский и Сальери становятся практически единым целым – поэт вторит композитору, проникаясь его мыслями и чувствами: тексты Сальери произносятся обоими. Оба героя планируют, а главное – оправдывают будущее убийство (Моцарта и Импровизатора). В трактовке Дато Чхартишвили Чарский и Сальери не страдают патологической завистью и по природе не являются убийцами. Чарский, услышавший импровизацию итальянца, счастлив не меньше, чем Сальери, прикоснувшийся к божественным звукам нового сочинения Моцарта. Но оба принимают решение убить божьего избранника, недостойного, по их мнению, носить венец славы. В спектакле Дато Чхартишвили есть, что вполне логично, еще одно пересечение: Моцарт и Импровизатор. Они, как говорят, тоже одного поля ягоды и соответствуют расхожему представлению о беспечном гении. Оба прожигают жизнь и производят впечатление физически нездоровых и психологически неустойчивых людей, балансирующих на грани бытия – небытия. Моцарт (Шако Мирианашвили) пребывает в какой-то нервной горячке, постоянном возбуждении, его мучает кашель. Импровизатор (Гага Шишинашвили) - человек чрезмерно эмоциональный и увлекающийся бутылкой. Но главное, что их роднит, - небрежное отношение к своему дару. Импровизатор, сочиняющий свои тексты словно под диктовку «сверху», не записывает их на бумагу, а Моцарт слушает, как его музыку «трактует» слепой уличный скрипач. И «расплата» за это одна – смерть. Таков вердикт Чарского и Сальери – они готовы линчевать нарушителей общепринятого канона и тем самым спасти «правильных» служителей высокого искусства. К последним, безусловно, относятся они сами, достигшие славы благодаря упорному труду и «самоотреченью». Мы дважды становимся свидетелями таинства творческого процесса. Но как по-разному происходит рождение стиха у Чарского и Импровизатора! Прямо в соответствии с афоризмом «Талант работает, гений творит»… Интересно решена сцена отравления Моцарта. Все его поведение говорит о том, «жертвенный агнец» предчувствует свою судьбу и пытается уйти от нее. Композитор отказывается было от ужина с Сальери, но… потом все-таки соглашается разделить с убийцей трапезу. Жертва должна быть принесена. Но и Сальери колеблется – манипулирует с бокалами, в одном из которых яд, меняет их местами: он тоже не вполне готов к роли палача. За него решение принимает сам Моцарт, чуть ли не хватая бокал с отравленным напитком и торопливо выпивая его. Сальери остается лишь воскликнуть в ужасе: «Ты выпил!.. Без меня?» Вспоминается пастернаковское: «Если только можно, Авва Отче, чашу эту мимо пронеси…» И потом: «Но продуман распорядок действий, И неотвратим конец пути»… Умирающий Моцарт – агнец божий – закутывается в белую ткань как в саван. Та же участь неожиданно (неожиданно, если иметь в виду пушкинский сюжет, а не логику развития действия в спектакле марджановцев) постигает Импровизатора, убитого Чарским. Такое буквальное режиссерское решение оставляет все-таки двоякое чувство – наверное, интереснее было бы, если бы убийство осталось только намерением, затаенным желанием Чарского. В спектакле марджановцев принимают участие артисты Театра пальцев – Теона Магалашвили, Георгий Мебагишвили, Заал Какабадзе, Елена Пирцхалава, Мари Авалишвили. С помощью пальцев они ловко, изящно изображают светское общество, собравшееся на выступление Импровизатора. Созданию атмосферы камерности, когда ничто не мешает сосредоточиться на главной мысли спектакля, на актерской игре, способствует сценография Ирины Квелиашвили. Она же автор музыкального оформления – разумеется, мы слышим Моцарта. - Дато, как вам пришла идея соединить «Моцарта и Сальери» с «Египетскими ночами»? - Это произошло два года назад. Когда я учился на втором курсе, то поставил отрывок из «Моцарта и Сальери» - финальную сцену. Уже тогда у меня возникло желание осуществить постановку всей «маленькой трагедии». Но в этом случае спектакль длился бы всего 40 минут. И тогда пришла мысль обратиться к другому произведению Пушкина – незаконченной новелле «Египетские ночи», где затронута та же тема, что и в «Моцарте и Сальери», и соединить их. - Но Чарский у Пушкина не испытывает жгучей зависти к таланту Импровизатора. - Да, Чарский даже обрадовался тому, что Импровизатор обладает уникальным даром. Ведь он встретил человека, который достиг всего того, к чему он сам всю жизнь стремился. Проблема начинается тогда, когда Чарский узнает, что итальянец не записывает свои импровизации. Бог именно его наградил особым даром, но Импровизатор нисколько этим не дорожит – он просто выбрасывает свои сочинения. Это буквально сводит Чарского с ума, он навсегда лишается покоя – ведь рядом тот, чей талант намного мощнее его собственного дара. - У Пушкина такого расклада не существует – это ваша фантазия! - Да, конечно, убийство Чарским Импровизатора – наша фантазия. Но наш Чарский – не преступник по сути. Он действительно рад появлению молодого таланта – представителя нового поколения. Однако Чарский считает, что своим пренебрежительным отношением к божественному дару новое поколение вредит искусству. И тут начинается его борьба с самим Создателем… Сам Чарский всю жизнь мучительно создавал свои стихи, писал черновики, затем переписывал тексты набело, снова правил их, сжигал написанное и опять писал. Потом, наконец, издавал свои произведения, которые нравились, быть может, пяти читателям. А как творил Галактион Табидзе? Однажды он написал стихи на сигаретной пачке и выбросил их… Кто-то подобрал пачку, и эти стихи потом легли в основу известной народной песни «Из Цхалтубо в Кутаиси». Табидзе мог себе это позволить – пренебречь написанным. - По-вашему мнению, Сальери и Чарский – посредственности? - Почему же? Они тоже гении. Просто существуют гении двух типов – одни достигают творческого результата мучительным трудом, другие же – без всякого напряжения. К примеру, Пиросмани нигде не учился рисованию, живописи… но он бы гением! Хотя существуют художники, много учившиеся, добившиеся совершенства и в итоге тоже признанные гениями. Моцарт – бесспорный гений. Но если послушать музыку Сальери, то понимаешь: ее написал очень талантливый человек. Вопрос, который мы ставим, звучит вполне определенно: «Где ж правота?» Но правды нет ни на земле, ни на небе… - Но гений и злодейство две вещи несовместные… Или? - Для меня, повторяю, и Чарский, и Сальери гениальны. Они в нашем спектакле вовсе не негодяи, убивающие из зависти. Просто Чарский и Сальери всю жизнь стремились к тому, чтобы приблизиться к Богу. И вдруг на их пути оказался кто-то… маленький. Тот, кто не заслуживает своего дара. Именно потому рождается зависть: «Как?! Ведь именно я заслужил славы, а не он?!»… Сальери стремился приблизиться к Богу, найти ключ к дверям, отделяющим его от Всевышнего. У Моцарта же было десять ключей от этих дверей, но он не открывал их. Потому что знал: в любой момент он может это сделать и войти вовнутрь. Моцарт просто заглядывает за дверь и вновь закрывает ее. А Сальери хотел именно войти туда, чтобы быть рядом с Богом. Он всю жизнь думает о том, как бы ему это осуществить… А Моцарту и Импровизатору это просто дано он Бога. Как, к примеру, Галактиону Табидзе или Пиросмани… «Правды нет и выше!» - считает Сальери. Дело еще в том, что Чарский и Сальери живут по законам, следуют определенным клише. Для них дважды два обязательно четыре. А Импровизатор и Моцарт разрушают законы и стереотипы – иначе невозможно найти что-то принципиально новое. Больше всего я не хотел бы, чтобы Чарский и Сальери получились у меня мерзавцами – они таковыми не являются. - Почему спектакль называется «Аgnus dei»? - Такое название оправданно, если предполагать, что Моцарт и Импровизатор – жертвенные агнцы в библейском смысле слова. К тому же «Agnus dei» – название одного из сочинений Моцарта. - Очень уместно участие в спектакле Театра пальцев. - Мы хотели создать нечто вроде массовки – зашла публика, расселась. И вспомнили о Театре пальцев, артисты которого могли создать это впечатление в камерном спектакле. По-моему, они отлично справились! - Кого в вас больше – Моцарта или Сальери? - Пока не знаю… А вообще думаю, что в каждом есть и Моцарт, и Сальери. Но нужны годы, чтобы понять, кого в тебе больше. Возвращаясь к Сальери и Чарскому, думаю, оправдание у них все-таки есть, хотя объективно убийство человека – это ужасно. По законам трагедии у каждого персонажа есть своя правда. В противном случае трагедии не получится. Сальери и Чарский встречаются, планируют убийство, оправдывают его. Выскажу парадоксальную мысль: я считаю, что трагический уход Моцарта и Импровизатора способствовал их вечной славе. Если бы Сальери не убил Моцарта, а Чарский – Импровизатора, они не стали бы для всех тем, кем стали. То есть Сальери и Чарский помогли своим жертвам обрести статус гениев, стать, по сути, бессмертными. Инна БЕЗИРГАНОВА | |||||||
|
|||||||
